На заре амурских походов: Между "мягкой рухлядью" и государевой службой
Далекие восточные рубежи манили Московское царство XVII столетия не столько туманной романтикой неизведанных земель, сколько вполне ощутимым, но оттого не менее соблазнительным блеском «мягкой рухляди» – драгоценных мехов, бывших в ту пору твердой валютой и предметом вожделения европейских дворов. Сибирские просторы, казавшиеся воистину безграничными, исправно поставляли соболей, куниц, лисиц и белок в государеву казну, однако аппетиты росли, а слухи о землях, сказочно изобилующих пушниной, по великой реке Амур, населенных «немирными» народами, бередили воображение предприимчивых служилых людей и отчаянных «охочих» казаков. Государева воля, устремленная на расширение влияния и поиск новых источников дохода, находила горячий отклик в сердцах тех, кто был готов поставить на кон собственную голову ради славы, добычи и шанса вырваться из удушливых тисков повседневности на вольные просторы дикого фронтира.
Первые русские отряды, с опаской ступившие на амурские берега в середине XVII века, были скорее дозорными, нежели завоевателями. Иван Москвитин, Василий Поярков – их имена впечатаны в историю как первопроходцев, чьи экспедиции, исполненные лишений и смертельных опасностей, доставили первые, зачастую противоречивые, сведения о крае. Поярков, к примеру, спустившись по Амуру до самого его устья, оставил по себе память отнюдь не светлую среди местного населения, прибегая к таким приемам, которые даже по меркам того сурового времени вызывали оторопь. Его «ласковое обхождение» с даурами и дючерами, основными земледельческими племенами региона, вылилось в кровавые стычки и заложило первые валуны в стену взаимного отчуждения. Собранный им ясак – дань пушниной – был обилен, но цена его оказалась непомерно высока: страх и лютая ненависть надолго угнездились в сердцах коренных жителей.
Вести о богатствах Амура, сдобренные рассказами о воинственности туземцев и плодородности земель, где «хлеб сам родится», достигли Якутского острога, главного форпоста русского продвижения на восток. Именно отсюда брали начало новые походы, каждый из которых сулил стать решающим. В 1649 году на историческую сцену выходит Ерофей Павлович Хабаров, личность колоритная, противоречивая и, безусловно, незаурядная. Предприимчивый крестьянин, успевший побывать и солеваром, и торговцем, он обладал железной волей, неукротимой энергией и полным пренебрежением к щепетильности в выборе средств для достижения поставленной цели. Заручившись благословением якутского воеводы Дмитрия Францбекова, сулившего ему «государево жалованье и всяческую помощь», Хабаров сколотил ватагу из «охочих и промышленных людей», готовых разделить с ним все тяготы и «прибытки» амурского предприятия.
Финансирование экспедиции представляло собой задачу не из легких. Часть средств выделила казна, но львиную долю составляли личные вложения самого Хабарова и кредиты, взятые у состоятельных купцов под будущую добычу. Это обстоятельство придавало всему предприятию явственный привкус авантюры, где триумф сулил баснословные барыши, а фиаско – долговую яму и неминуемую государеву опалу. Отряд Хабарова, выступивший из Якутска осенью 1649 года, был невелик, насчитывая около семидесяти душ, но это были люди, закаленные в горниле сибирских походов, умевшие выживать в самых немыслимых условиях. Их вооружение состояло из пищалей, сабель, бердышей и луков; имелись и небольшие пушки – «волконейки», чье название само по себе внушало определенные опасения.
Первые шаги Хабарова на Амуре были отмечены той же печатью неумолимой суровости, что и у его предшественника Пояркова, но с куда большим размахом. Он не выказывал ни малейшего стремления к мирному «объясачиванию» местного населения, предпочитая действовать исключительно с позиции силы. О «ласке и привете», как предписывали казенные инструкции, здесь и речи быть не могло. Даурские городки, такие как Албазин, получивший свое имя от местного князька Албазы, покорялись то яростным штурмом, то военной хитростью. Хабаров требовал немедленной и полной уплаты ясака, а также аманатов – заложников, призванных гарантировать покорность. Тех, кто осмеливался сопротивляться, ждала участь, о которой лучше не распространяться. Местные жители, не привыкшие к подобному обращению, отвечали отчаянным, но обреченным сопротивлением – силы были слишком неравны. Огнестрельное оружие казаков давало им неоспоримое, фатальное преимущество перед луками и стрелами дауров и дючеров.
Сведения о деяниях Хабарова, доходившие до Москвы, носили крайне противоречивый характер. С одной стороны, он слал победные реляции о присоединении новых земель, о богатейших хлебных запасах и несметной пушнине. С другой – множились и крепли жалобы на его неимоверную жестокость, вопиющее самоуправство и беззастенчивое присвоение казенного имущества. Да и сами «служилые люди» из его отряда не раз поднимали ропот, недовольные крутым нравом атамана и несправедливым, по их разумению, разделом добычи. Тем не менее, первоначальные успехи Хабарова воодушевили правительство на отправку подкреплений. Амурский край виделся лакомым куском, который следовало как можно скорее и прочнее закрепить за Россией. Однако на горизонте уже неотвратимо сгущались грозовые тучи. Маньчжурская империя Цин, не так давно покорившая необъятный Китай, отнюдь не собиралась безучастно наблюдать за появлением на своих северных границах нового, дерзкого и агрессивного соседа. Приамурские земли маньчжуры испокон веков считали своей вотчиной, а местные племена – своими данниками. Столкновение становилось лишь вопросом времени. Так, под аккомпанемент бравурных донесений о покорении новых земель и глухой, но все более явственный ропот недовольных, начиналась одна из самых драматичных и кровавых страниц в истории освоения Дальнего Востока, прелюдия к долгой и изнурительной борьбе за Амур.
Онуфрий Степанов и его "воинство": Методы и нравы амурских первопроходцев
Когда тучи над головой Ерофея Хабарова сгустились до такой степени, что из Москвы прибыл специальный уполномоченный для тщательного расследования его «подвигов» и «злоупотреблений», на авансцену амурской драмы выдвинулась новая, не менее примечательная фигура – приказной человек Онуфрий Степанов Кузнец. В 1653 году он принял бразды правления над остатками хабаровского войска и свежими подкреплениями, подоспевшими из Якутска. Степанову досталось тяжелейшее наследство: разрозненный и деморализованный отряд, пылающее враждебностью коренное население, уже успевшее на собственном горьком опыте познакомиться с «цивилизаторской миссией» русских не с самой ее привлекательной стороны, и, что самое главное, – неотступно растущая угроза со стороны маньчжурских сил.
Онуфрий Степанов, в отличие от своего неуемного предшественника, не был авантюристом-одиночкой, ведомым лишь собственной жаждой наживы. Он был государевым человеком, официальным назначенцем, что, впрочем, не сильно меняло саму суть происходящего на амурских берегах. Цели оставались неизменными: сбор ясака, закрепление на Амуре, поиск «новых землиц» и приведение их «под высокую государеву руку». Однако методы Степанова, хотя и не отличались чрезмерной мягкостью, были более систематическими и в большей степени ориентированными на долгосрочное присутствие. Он пытался наладить некое подобие порядка и управления, если эти понятия вообще применимы к той взрывоопасной ситуации. Его «воинство» представляло собой на редкость пеструю компанию: здесь были и служилые казаки, и «охочие люди», привлеченные туманными слухами о легкой наживе, и ссыльные, отбывающие наказание на краю света, и даже пленные иноземцы, волею судеб заброшенные в эту дикую глушь. Общая численность его сил колебалась, по разным оценкам, от трехсот до пятисот человек – ничтожная капля в безбрежном море по сравнению с людскими ресурсами Цинской империи, но сила достаточно грозная для разоренных и разрозненных туземных племен.
Основным средством передвижения и одновременно главной боевой единицей отряда Степанова стали речные суда – дощаники и струги. На этих утлых суденышках казаки совершали свои дерзкие рейды вверх и вниз по Амуру и его многочисленным притокам, облагая ясаком встречные селения. «Объясачивание» редко проходило мирно и гладко. Дауры, дючеры, нанайцы, эвенки и прочие народы Приамурья, наученные горьким опытом общения с Хабаровым, встречали пришельцев либо с оружием в руках, либо, что случалось значительно чаще, спешно покидали свои жилища и уходили в непроходимую глубь тайги, уводя с собой скот и пряча последние запасы продовольствия. Это ставило отряд Степанова в крайне затруднительное, порой отчаянное положение, поскольку прокормить несколько сотен голодных ртов в условиях тотально враждебного окружения было задачей почти невыполнимой. «Хлебные запасы», на которые так уповали в далеком Якутске, приходилось добывать силой или же находить в спешно покинутых, разоренных селениях. Нередко казакам приходилось самим браться за соху и мотыгу, засевая поля в наспех построенных острожках, но урожай на этой неблагодарной земле был скудным и не мог полностью покрыть насущные потребности.
Быт в отряде Степанова был невыносимо суров и полон немыслимых лишений. Постоянная, давящая угроза нападения, хроническая нехватка продовольствия, изнуряющие болезни, жестокий климат – все это создавало гнетущую, почти безысходную атмосферу. Дисциплина поддерживалась драконовскими мерами, но и она порой давала опасные трещины. Случались и «шатости» – глухие брожения, перераставшие в открытые бунты и побеги, вызванные отчаянием, голодом или несогласием с действиями своего предводителя. Степанов, как мог, старался поддерживать боевой дух своих людей, но отсутствие регулярного снабжения и каких-либо ясных перспектив неумолимо подрывало его авторитет. Он неоднократно слал в Якутск отчаянные мольбы о помощи, о присылке хлеба, пороха, свинца и «служилых людей», но помощь, если и приходила, то нерегулярно, с огромным опозданием и в совершенно недостаточных количествах. Московские власти, поглощенные кровопролитными войнами на своих западных рубежах, не могли или, возможно, не желали уделять должного внимания далекому, но стратегически важному Амуру.
Взаимоотношения с местным населением складывались крайне сложно и противоречиво. С одной стороны, Степанов, следуя по стопам Хабарова, требовал безусловной покорности и немедленной уплаты ясака. Любое, даже самое незначительное сопротивление жестоко и показательно подавлялось. Захваченные селения нередко предавались «очищению огнем и мечом», а их жители, если не успевали скрыться в лесах, обращались в своего рода трудовую повинность или использовались в качестве проводников по незнакомой местности. С другой стороны, сохранились сведения, что Степанов предпринимал попытки наладить и некие подобия союзнических отношений с отдельными племенами, враждовавшими с маньчжурами или другими группами коренного населения. Однако эти попытки были спорадическими, нерешительными и не привели к созданию прочной, надежной опоры среди «инородцев». Слишком свежа и болезненна была память о жестокостях первых русских отрядов, слишком велика была культурная пропасть и глубоко укоренившееся взаимное недоверие.
Особой и весьма значительной статьей доходов, помимо драгоценной пушнины, был захват аманатов. Практика взятия заложников, особенно из числа представителей знатных родов, была широко распространена в Сибири как своего рода гарантия лояльности «объясаченных» народов. Аманаты содержались в острогах в тяжелейших условиях, и их судьба зачастую была трагична и незавидна. Для местных племен это было одной из самых унизительных и болезненных форм подчинения, источником постоянной жгучей тревоги и неутихающей ненависти к безжалостным пришельцам.
Нравы в стане Степанова, как и в любом подобном скоплении людей, вырванных из привычного уклада жизни и поставленных в экстремальные, нечеловеческие условия, были, мягко говоря, далеки от пасторальных. Случались и беспробудное пьянство, и азартные игры до последней рубахи, и яростные ссоры, порой заканчивавшиеся кровопролитием. Добыча, будь то пушнина, продовольствие или несчастные пленники, делилась далеко не всегда справедливо, что вызывало глухое недовольство и тлеющие конфликты. Тем не менее, перед лицом общей, смертельной опасности отряд обычно демонстрировал удивительную сплоченность. Казаки Степанова были опытными, закаленными воинами, мастерски умевшими сражаться как на суше, так и на воде. Их ключевым преимуществом перед маньчжурскими силами на начальном этапе противостояния являлись лучшая организация, наличие эффективного огнестрельного оружия и бесценный опыт ведения боевых действий в суровых условиях сибирского бездорожья и коварных речных просторов. Однако это преимущество было лишь временным, тактическим. Маньчжуры стремительно учились, перенимали опыт и неумолимо адаптировались, а их численный перевес был подавляющим, почти абсолютным. Так, под руководством Онуфрия Степанова, русская экспансия на Амуре продолжалась, но уже не как триумфальное, победоносное шествие, а как отчаянная, изматывающая борьба за выживание, где каждый новый рассвет мог оказаться последним.
Дракон расправляет крылья: Маньчжурский ответ на русскую экспансию
Пока русские казачьи ватаги, ведомые сначала неукротимым Хабаровым, а затем более расчетливым Степановым, осваивали амурские просторы приемами, не всегда отличавшимися изысканной деликатностью, на юге стремительно набирала мощь и влияние новорожденная империя Цин. Маньчжуры, воинственное племя кочевых воителей и искусных охотников, еще совсем недавно сами уплачивавшие дань китайской династии Мин, к середине XVII столетия не только сумели низвергнуть своих бывших повелителей, но и установили полный контроль над огромной, густонаселенной территорией Китая. Это было время великих потрясений и грандиозных свершений для маньчжурской элиты, опьяненной чередой блистательных побед и обуреваемой стремлением утвердить свое безраздельное господство как внутри необъятной страны, так и на ее далеких окраинах.
Амурский регион, или, как его именовали сами маньчжуры, Хэйлунцзян («Река черного дракона»), издревле входил в сферу их жизненных интересов и геополитических амбиций. Местные племена – дауры, дючеры, нанайцы (хэчжэ), эвенки (солоны) – рассматривались цинским двором как давние вассалы, обязанные исправно платить дань пушниной и другими ценными товарами. Внезапное появление русских, активно собиравших свой собственный ясак и беззастенчиво строивших остроги на землях, которые маньчжуры безраздельно считали своими, было расценено в Пекине не просто как досадное пограничное недоразумение, а как прямой и дерзкий вызов суверенитету молодой, но уже могущественной державы. Император Шуньчжи, первый цинский правитель, волею судеб взошедший на китайский престол, и его влиятельные регенты, в частности могущественный и решительный князь Доргонь, были преисполнены твердой решимости незамедлительно пресечь эту наглую экспансию «бородатых варваров с севера», как они презрительно именовали русских.
Первые вооруженные столкновения между русскими казаками и маньчжурскими отрядами носили характер локальных пограничных стычек, своего рода «пробы сил». Маньчжуры, поглощенные сложной задачей усмирения последних очагов сопротивления сторонников свергнутой Минской династии на юге Китая, поначалу не могли выделить значительных военных сил для эффективной борьбы на далеком Амуре. Однако по мере укрепления цинской власти на основных территориях Поднебесной, внимание императорского двора в Пекине все настойчивее обращалось на северные рубежи. В 1652 году у Ачанского острожка прогремело первое по-настоящему крупное и кровопролитное сражение, где отряд Хабарова, несмотря на всю свою отвагу, столкнулся с многократно превосходящими силами маньчжур под командованием Хайсэ. Хотя казакам, проявив чудеса храбрости, и удалось отбиться, понеся при этом весьма ощутимые потери, это ожесточенное столкновение стало грозным предвестием грядущих испытаний. Стало предельно ясно, что «легкой прогулки» по Амуру ожидать не приходится.
Маньчжурское войско той эпохи представляло собой внушительную и хорошо организованную военную машину. Основу ее составляли так называемые «восьмизнаменные войска» – элитные конные и пешие части, сформированные по испытанному родоплеменному принципу. Маньчжуры были непревзойденными лучниками и отважными наездниками, отличались железной дисциплиной и высоким боевым духом. Кроме того, на службу Цинской империи охотно перешло немало опытных китайских военачальников и закаленных солдат, принесших с собой бесценный опыт использования разнообразного огнестрельного оружия, включая тяжелые осадные пушки. Хотя на первых порах маньчжуры и уступали русским в качестве ручного огнестрельного оружия и тактике его применения в полевых условиях, они обладали удивительной способностью стремительно учиться и с поразительной быстротой перенимали все передовое и эффективное у своих оппонентов.
Стратегия цинского правительства в отношении русских на Амуре носила отчетливо двоякий характер. С одной стороны, предпринимались настойчивые попытки дипломатического давления. В далекую Москву периодически направлялись официальные грамоты с категорическим требованием немедленно увести все русские отряды с Амура и примерно наказать виновных в «непомерном разбое и беззастенчивых грабежах». Однако эти послания, составленные на маньчжурском и китайском языках, далеко не всегда доходили до своего адресата или же их истинное содержание безбожно искажалось при переводе, порождая лишь недоумение и взаимное раздражение. С другой стороны, велась активная и планомерная военная подготовка. В приграничные районы скрытно перебрасывались отборные войска, спешно возводились новые крепости и создавались военно-морские базы, например, в стратегически важном Гирине (современный Цзилинь). Особое, первостепенное внимание уделялось созданию мощного речного флота, способного успешно противостоять русским дощаникам на широких просторах Амура и его многочисленных притоков.
Одним из ключевых и наиболее безжалостных элементов маньчжурской стратегии стало так называемое «опустошение края». Прекрасно понимая, что русские отряды критически зависят от местных ресурсов, и в первую очередь от продовольствия, цинские власти отдали строжайший приказ даурам и дючерам, исконно жившим по среднему течению Амура, в принудительном порядке переселиться вглубь Маньчжурии, на южный, менее плодородный берег реки Нонни. Это был жестокий, но дьявольски эффективный ход. Тысячи людей были вынуждены в одночасье бросить свои обжитые дома, плодородные поля и налаженное веками хозяйство. Земли, еще совсем недавно щедро кормившие и русских пришельцев, и местных аборигенов, стремительно обезлюдели, превратившись в выжженную пустыню. Для измученного воинства Степанова это обернулось тяжелейшим, почти катастрофическим ударом, резко обострившим и без того острую проблему фуража и провианта. Теперь казакам приходилось совершать все более дальние, изнурительные и смертельно опасные рейды в поисках хоть какого-то пропитания, что делало их крайне уязвимыми для внезапных нападений и засад.
Маньчжурские полководцы, подобные опытному и хитрому Шархуде, назначенному главнокомандующим всеми цинскими силами на Амуре, действовали планомерно, методично и неуклонно. Они старательно избегали крупных, генеральных сражений, где русские могли бы в полной мере использовать свое преимущество в огневой мощи и выучке, предпочитая изматывающую тактику «малой войны»: внезапные нападения на небольшие отряды, перехват судов со снабжением, устройство хитроумных засад. Активно и весьма эффективно использовалась разведка, в том числе с помощью лояльных местных племен, ненавидевших русских. Маньчжуры последовательно стремились отрезать русских от их далеких баз в Якутии и Забайкалье, лишить их последней возможности получать столь необходимые подкрепления и боеприпасы.
Немаловажную роль в формировании широкой антирусской коалиции играли и некоторые местные племена, доведенные до отчаяния бесконечными поборами и откровенным насилием со стороны казаков. Маньчжуры искусно использовали эти накопившиеся обиды и справедливые настроения, позиционируя себя в роли великодушных защитников «обиженных и угнетенных» народов. Они щедро обещали им свое могущественное покровительство и долгожданное освобождение от ненавистного «русского ига» в обмен на полную лояльность и активную военную помощь. Так, вокруг немногочисленного, изолированного русского отряда на Амуре постепенно, но неотвратимо сжималось стальное кольцо враждебности. Дракон, олицетворявший собой молодую и агрессивную Цинскую империю, с хищным рыком расправлял свои могучие крылья, готовясь нанести сокрушительный, смертельный удар по незваным гостям, осмелившимся дерзко нарушить его вековой покой на берегах священной для маньчжуров реки Хэйлунцзян. Эпоха относительно безнаказанных набегов и легкой, почти дармовой поживы для русских первопроходцев безвозвратно и стремительно канула в Лету. Начиналась настоящая, беспощадная война.
Осады и побоища: Хроники Кумарской твердыни и Шарходинской западни
К середине 1650-х годов ожесточенное противостояние на Амуре достигло своего кровавого апогея. Онуфрий Степанов, с горсткой своих измученных «служилых и охочих людей», оказался в поистине отчаянном положении, зажатый меж двух огней: молотом маньчжурских ратей и наковальней пылающего ненавистью коренного населения, полностью лишенный регулярной поддержки из далекого центра. Каждый новый поход за ясаком или жизненно необходимым провиантом превращался в рискованную, почти самоубийственную военную операцию. Но русские казаки, закаленные в бесчисленных кровопролитных стычках и давно привыкшие к суровой, полной опасностей жизни на фронтире, не собирались сдаваться без отчаянного боя. Их невероятное упорство и отчаянная, бесшабашная храбрость вызывали невольное удивление и даже некоторое уважение у их многочисленных противников.
Одним из самых ярких и драматичных эпизодов этой неравной борьбы стала героическая осада Кумарского острога суровой зимой 1654-1655 годов. Этот небольшой острог, наскоро срубленный из сырого леса казаками Степанова на правом, высоком берегу Амура, у самого впадения в него быстрой реки Кумары (Хумаэрхэ), должен был стать временным опорным пунктом для зимовки и плацдармом для дальнейших действий. Однако маньчжурское командование, прекрасно осведомленное о планах русских благодаря своей разветвленной шпионской сети, решило нанести стремительный упреждающий удар. Несметное по тем временам войско, численностью до десяти тысяч человек, под предводительством опытного и безжалостного полководца Минъандали, внезапно подступило к бревенчатым стенам Кумарской твердыни в самом начале марта 1655 года. В составе огромной маньчжурской армии были не только отборные маньчжурские «знаменные» части, но и отряды метких корейских стрелков, вооруженных тяжелыми фитильными ружьями, а также искусные китайские саперы и артиллеристы с дальнобойными осадными орудиями.
Оборонявших острог было немногим более пяти сотен отчаянных душ. Положение казалось абсолютно безнадежным, почти катастрофическим. Маньчжуры окружили острог плотным, непроницаемым кольцом, установили многочисленные артиллерийские батареи и начали планомерный, методичный обстрел. Одновременно велись скрытые подкопы под стены, предпринимались отчаянные попытки поджечь деревянные укрепления с помощью зажигательных стрел и горючих материалов. Казаки, тем не менее, не утратили присутствия духа и не пали духом. Под умелым руководством Степанова они организовали грамотную, эшелонированную оборону, отвечали точным и смертоносным ружейным огнем, совершали дерзкие, молниеносные вылазки, разрушая осадные сооружения противника и нанося ему весьма ощутимый урон. Особо отличились в те страшные дни казачьи пушкари, чьи немногочисленные, но метко стрелявшие орудия доставляли немало серьезных хлопот и ощутимых потерь осаждавшим.
Осадное бдение у стен Кумарского острога тянулось несколько долгих, мучительных недель. Запасы продовольствия и драгоценного пороха у защитников неумолимо подходили к концу. Начался страшный голод, безжалостная цинга десятками косила ослабевших людей. Однако и маньчжуры несли весьма ощутимые потери от меткого казачьего огня и от внезапно вспыхнувших повальных хворей. К тому же, неумолимо приближалась весенняя распутица, которая могла серьезно затруднить и без того непростое снабжение огромной осаждающей армии. В этих непростых условиях Минъандали, так и не сумев сломить упорное сопротивление горстки обреченных храбрецов, скрепя сердце отдал приказ снять осаду и отступить. Это была несомненная, громкая моральная победа Степанова и его людей. Они выстояли, выдержали нечеловеческое напряжение, сражаясь против многократно превосходящих сил противника, продемонстрировав всему миру высочайшее мужество, несгибаемую волю и выдающееся воинское мастерство. Однако эта блистательная виктория досталась непомерно дорогой ценой. Острожное укрепление было частично разрушено артиллерийским огнем, многие отважные казаки сложили свои головы или получили тяжелые ранения. Людские и материальные ресурсы отряда были практически полностью истощены.
После триумфального снятия осады Кумарского острога Степанов, трезво оценивая ситуацию и понимая полную невозможность удержаться на прежнем, разоренном месте, принял тяжелое, но единственно верное решение – спускаться вниз по течению Амура в поисках более безопасных и богатых продовольствием районов. Несколько долгих, изнурительных лет его поредевшая ватага, подобно призрачному летучему отряду, мыкалась по бескрайним просторам великой реки и ее многочисленных притоков, то вступая в ожесточенные, кровопролитные стычки с маньчжурскими разъездами и враждебными туземцами, то заключая хрупкие, временные союзы с отдельными, более сговорчивыми группами местного населения. Казаки строили временные, наспех сколоченные зимовья, занимались рыбной ловлей, охотой, отчаянно пытались сеять хлеб на неприветливой земле, но постоянная, гнетущая угроза внезапного нападения не давала им ни малейшей возможности наладить хоть сколько-нибудь нормальную, оседлую жизнь.
Маньчжурское командование, наученное горьким и унизительным опытом провальной Кумарской осады, предусмотрительно изменило свою тактику. Теперь они стремились не к рискованным лобовым атакам на русские укрепления, а к созданию подавляющего численного превосходства на воде, где русские доселе чувствовали себя хозяевами. В Гирине и других стратегически важных пунктах лихорадочно строились многочисленные речные суда, вооруженные мощными пушками. Маньчжуры также все активнее привлекали на свою сторону все больше и больше местных племен, щедро обещая им свою защиту, различные льготы и богатые подарки. Железное кольцо вокруг отряда Степанова сжималось все туже и туже, не оставляя практически никакой надежды на спасение.
Трагическая развязка этой многолетней, полной лишений и героизма эпопеи наступила жарким летом 1658 года. Тридцатого июня (по старому стилю) у небольшого, ничем не примечательного острова Шарходы, расположенного недалеко от устья многоводной Сунгари, поредевшая флотилия Степанова, состоявшая всего из одиннадцати дощаников, на которых находилось около пятисот оставшихся в живых казаков, неожиданно столкнулась с объединенным, значительно превосходящим по силам маньчжуро-корейским флотом. Располагаемые противником силы были поистине несоизмеримы: по различным, несколько противоречивым сведениям, от сорока до сорока семи крупных, хорошо вооруженных судов, оснащенных многочисленными пушками и укомплектованных огромной, прекрасно обученной командой. Командовал этим грозным маньчжурским флотом все тот же опытный, хитрый и безжалостный Шархуда.
Степанов, несмотря на вопиющее, почти безнадежное неравенство сил, с отчаянием обреченного принял неравный бой. Русские ратники бились с той невероятной, запредельной храбростью, которая присуща лишь людям, поставленным на самый край гибели, которым уже нечего терять. Их меткий, убийственный ружейный и точный пушечный огонь наносил ощутимый урон вражеским судам, сея панику и смерть в рядах противника. Однако маньчжуры, умело используя свое подавляющее численное преимущество, смогли в конце концов окружить и рассечь русскую флотилию. Завязался ожесточенный, беспощадный абордажный бой, где все решала грубая сила и численность. Казаки бились до последнего вздоха, до последней капли крови, но силы были слишком, убийственно неравны. Сам Онуфрий Степанов, по единодушным свидетельствам немногих уцелевших очевидцев, отважно сражался в первых рядах, воодушевляя своих людей, и геройски погиб в этой беспощадной схватке. Подавляющая часть его доблестного воинства разделила его трагическую судьбу. Лишь немногим, самым удачливым и отчаянным, удалось спастись, чудом прорвавшись сквозь плотное вражеское кольцо или добравшись до спасительного берега вплавь. Эти уцелевшие, израненные и деморализованные горстки людей, с неимоверными, нечеловеческими тяготами и лишениями добирались обратно в далекий Якутск или спасительный Нерчинск, неся с собой страшную, трагическую весть о полном разгроме и гибели Степанова и всего его доблестного воинства.
Кровопролитная битва при Шарходы стала фактически трагическим финалом первой, наиболее активной и драматичной фазы русской экспансии на Амуре. Главные силы казаков были безвозвратно уничтожены, их отважный и опытный предводитель погиб. Маньчжурская империя Цин воочию и весьма убедительно продемонстрировала всему миру свою непоколебимую решимость любой ценой отстаивать свои жизненные интересы в этом стратегически важном регионе. Хотя отдельные, небольшие русские отряды еще некоторое время появлялись на Амуре, а знаменитый Албазинский острог позже был восстановлен и даже стал центром нового, не менее ожесточенного этапа борьбы, сокрушительное поражение Степанова имело далеко идущие, поистине судьбоносные последствия. Оно со всей очевидностью показало, что без серьезной, всесторонней государственной поддержки, без регулярного и обильного снабжения, без переброски значительных военных контингентов закрепиться на далеком и враждебном Амуре будет практически невозможно. Радужная мечта о «легком» и быстром обретении сказочно изобильного края вдребезги разбилась о суровую, неприглядную действительность. Эпоха дерзких, авантюрных казачьих рейдов безвозвратно уступала место долгому, изнурительному и планомерному военному и дипломатическому противостоянию двух великих, набирающих мощь континентальных держав.
Амурский тупик: Причины крушения экспедиции и эхо неоконченной войны
Полный разгром Онуфрия Степанова и его закаленного в боях воинства в коварных водах Амура у злополучного острова Шарходы в 1658 году ознаменовал собой не просто трагическую и кровавую развязку одной из многочисленных казачьих экспедиций, а глубочайший, системный кризис всей русской стратегии на Дальнем Востоке в середине бурного XVII века. То, что поначалу представлялось как смелая, хотя и чрезвычайно рискованная, авантюра по «приисканию новых, неведомых землиц» и сбору богатого ясака, обернулось затяжным, изнурительным и кровопролитным конфликтом с молодой, но уже могущественной Цинской империей – конфликтом, к которому Московское государство оказалось фатально не готово ни в моральном, ни, тем более, в материальном отношении. Многослойные истоки этого «амурского тупика» произрастали как из неблагоприятных внешних обстоятельств, так и из целого ряда серьезных внутренних просчетов и стратегических ошибок.
Одной из стержневых, фундаментальных причин постигшего фиаско стала вопиющая, почти преступная недооценка сил и возможностей реального неприятеля. Маньчжурская империя Цин, только что триумфально покорившая огромный, густонаселенный Китай, обладала колоссальными, практически неисчерпаемыми людскими и материальными ресурсами, абсолютно несопоставимыми со скромными возможностями немногочисленных и плохо оснащенных русских отрядов. Цинское правительство твердо рассматривало все Приамурье как неотъемлемую и жизненно важную часть своей обширной сферы влияния и было преисполнено непоколебимой решимости не допустить здесь сколько-нибудь значимого русского присутствия. Маньчжурская армия, хотя и уступала на первых порах русским в некоторых специфических аспектах военной тактики и качестве вооружения, обладала поразительной способностью быстро учиться, гибко адаптироваться к новым условиям и, что самое важное, могла позволить себе нести значительные потери, с легкостью восполняя их свежими, хорошо обученными силами. Русские же экспедиционные корпуса, трагически отрезанные на тысячи мучительных верст от своих отдаленных опорных пунктов, такой роскоши были начисто лишены. Каждая понесенная потеря была для них практически невосполнима и приближала неминуемую катастрофу.
Другим кардинальным, судьбоносным фактором явилась острейшая проблема тылового обеспечения и бесперебойного снабжения. Невероятные, почти астрономические расстояния, полное отсутствие каких-либо дорог, суровый, непредсказуемый климат делали доставку подкреплений, жизненно необходимого продовольствия и драгоценных боеприпасов из далекого Якутска или других сибирских центров на Амур делом чрезвычайно сложным, неимоверно долгим и разорительно дорогостоящим. Помощь, если и приходила, то с огромным, зачастую фатальным опозданием и в совершенно недостаточных, почти символических количествах. Экспедиции Хабарова и Степанова были вынуждены в значительной, критической мере уповать на скудные местные ресурсы, что в условиях тотально враждебного окружения и целенаправленной, безжалостной политики «опустошения края», проводимой маньчжурами, постоянно ставило их на самую грань физического выживания. Хроническое недоедание, изнуряющие болезни, постоянный дефицит пороха и свинца стали неотлучными, зловещими спутниками русских на берегах враждебного Амура.
Третий глубинный источник постигших неудач коварно таился в самом характере и методах русской экспансии. Она носила по большей части стихийный, неорганизованный и откровенно хищнический характер. Главной, почти единственной целью было не планомерное, долгосрочное освоение и заселение новооткрытого края, а максимально быстрый сбор богатого ясака и любой другой ценной добычи. Методы, беззастенчиво применявшиеся при этом, – неприкрытое насилие, вероломный захват заложников, безжалостное разорение мирных селений – неизбежно вызывали ожесточенное, упорное сопротивление со стороны всего местного населения. Дауры, дючеры, нанайцы и другие многочисленные народы Приамурья, изначально не имевшие прочного единства и часто враждовавшие между собой, под непрерывным давлением русских и при активной поддержке маньчжуров все чаще и сплоченнее объединялись в отчаянной борьбе против общего, ненавистного врага. Вследствие этого, русские первопроходцы так и не сумели создать на Амуре сколько-нибудь надежной и прочной социальной опоры, неосмотрительно превратив практически все местное население в своих заклятых, непримиримых противников.
Нельзя также игнорировать и серьезные внутренние неурядицы, разъедавшие изнутри сами русские формирования. Крайне неоднородный, почти случайный состав участников рискованных экспедиций, среди которых были и служилые люди по прибору, и вольные, неуправляемые «охочие казаки», и угрюмые ссыльные каторжники, часто приводил к острым конфликтам, открытому неподчинению приказам, опасным «шатостям» и даже кровопролитным бунтам. Ощутимый дефицит ясной, последовательной стратегии со стороны верховной власти, противоречивые и зачастую взаимоисключающие приказы, поступавшие из далекой Москвы и более близкого Якутска, также отнюдь не благоприятствовали общему успеху рискованного предприятия. Амурская эпопея во многом была сознательно или неосознанно отдана на откуп личной инициативе, предприимчивости и авантюризму отдельных военачальников, таких как Хабаров и Степанов, которые вынуждены были действовать на свой страх и риск, нередко превышая данные им полномочия и допуская при этом серьезные, порой фатальные просчеты.
Сокрушительное фиаско Степанова при Шарходы возымело самые тяжкие и далеко идущие последствия. На несколько долгих лет русская активность и какое-либо заметное присутствие на Амуре фактически сошли на нет. Маньчжуры значительно укрепили свои позиции, принудительно переселив оставшихся дауров и дючеров еще дальше от русских рубежей и возведя целый ряд новых, хорошо укрепленных крепостей. Однако полного и безоговорочного отказа от давних притязаний на Амур со стороны России так и не произошло. Чересчур соблазнительными и манящими были древние предания о несметных сокровищах этого далекого, но благодатного края, слишком значимым и стратегически важным он представлялся для надежного обеспечения безопасности обширных восточных рубежей стремительно растущей империи.
Глухие отголоски той незавершенной, но кровопролитной войны еще долго и тревожно звучали на пустынных амурских берегах. Уже в 1660-х годах на Амур вновь, подобно ручейкам после весеннего половодья, стали проникать отчаянные русские беглые казаки и предприимчивые промышленные люди, основавшие впоследствии знаменитый и непокорный Албазинский острог. Это неизбежно привело к новому, еще более ожесточенному витку затяжного конфликта, трагической кульминацией которого стала легендарная, героическая оборона Албазина в 1685-1686 годах и последующее, вынужденное заключение Нерчинского договора в 1689 году. Этот исторический трактат, первый в долгой и сложной истории русско-китайских отношений, на многие десятилетия четко разграничил обширные владения двух могущественных империй, оставив, однако, основную, наиболее ценную часть Приамурья за Цинским Китаем.
Следовательно, многострадальная амурская кампания 1650-х годов, несмотря на весь проявленный ее участниками беспримерный героизм и готовность к самопожертвованию, в конечном итоге потерпела сокрушительный крах. Она со всей безжалостной наглядностью продемонстрировала тогдашние пределы реальных возможностей России в ее неудержимом, стихийном продвижении на Дальний Восток. Однако этот горький, но бесценный опыт не прошел даром и не был забыт. Он понудил русские правящие круги более трезво и реалистично оценивать свои силы и наличные ресурсы, настойчиво изыскивать новые, более гибкие подходы к освоению и удержанию отдаленных окраин, постепенно переходить от примитивной тактики грабительских набегов и насильственного «объясачивания» к более системной и дальновидной политике строительства мощных крепостей, планомерного заселения плодородных земель и установления прочных дипломатических отношений с могущественными соседями. Амурский излом стал суровым, но чрезвычайно важным историческим уроком, без которого было бы практически невозможно дальнейшее триумфальное продвижение России к далеким, но манящим тихоокеанским берегам. Имена же Ерофея Хабарова и Онуфрия Степанова, несмотря на всю неоспоримую неоднозначность их сложных фигур и порой жестоких методов, навсегда и прочно запечатлелись в героической летописи освоения бескрайнего Дальнего Востока, как яркие символы несломленного, неукротимого порыва русских людей к новым, неизведанным горизонтам, даже если тернистая стезя к ним пролегала через потоки крови, нечеловеческие лишения и трагические, сокрушительные фиаско.
