События после «partie de Plaisir» меняют жизнь Джеммы. Мы должны делать свои выводы на основании достаточно коротких описаний, так как Тургенев всё повествование ведёт от лица Санина, а потому не всегда можно проследить мысли и чувства других героев. Как мы помним, возвращаясь домой, Джемма «положительно страдала», ибо «стала стыдиться своего жениха», и при этом «всем было неловко». О переживаниях девушки мы можем судить по одной детали: «Высаживая перед кондитерской Джемму из кареты, Санин… положил ей в руку возвращённую им розу. Она вся вспыхнула, стиснула его руку и мгновенно спрятала розу». Эта роза станет своего рода талисманом. Именно её вручит герою Джемма, когда «взыгравший вихорь» бросит их в объятия друг друга («Monsieur Dimitri, — начала она осторожным голосом, — я в течение целого нынешнего дня хотела вам дать одну вещь... но не решалась; и вот теперь, неожиданно увидя вас снова, подумала, что, видно, так суждено...»).
Но ещё до этого подарка будет «длинный день» у Розелли, когда Джемма, избегая разговоров с Саниным, так и не сможет найти себе места, не успокоенная его «уверением, что все дело кончилось... сущими пустяками». А переживания ей приходится прятать в глубине души…
А перед дуэлью Санин попросит Панталеоне: «Если... если меня убьют — всё может случиться, — достаньте из моего бокового кармана бумажку — в ней завёрнут цветок — и отдайте эту бумажку синьорине Джемме».
Мы, конечно, посмеёмся, читая объяснения Эмиля, почему он всё рассказал сестре («Она догадывалась, и я никак не мог...»), а Санин «едва ли бы мог желать, чтобы Джемма ничего не узнала», но ведь ей пришлось пережить тяжёлые минуты в утро дуэли, что мы очень ясно увидим, когда вернувшийся в гостиницу Санин встретит её: «Лицо её было покрыто вуалью; она остановилась перед Саниным, слегка пошатнулась, вздохнула трепетно, тотчас же побежала вниз на улицу — и скрылась, к великому изумлению кельнера, который объявил, что "эта дама более часа ожидала возвращения господина иностранца"».
И снова мы увидим этот цветок после объяснения героев в саду: Санин «вспомнил о розе, которую вот уже третий день носил у себя в кармане: он выхватил её и с такой лихорадочной силой прижал её к своим губам, что невольно поморщился от боли».
Но перед этим уже будет та самая сцена, прояснившая чувства героев. А ведь придёт туда Санин, чтобы, по просьбе фрау Леноре, уговорить Джемму не отказывать жениху («Вы ей докажете, что она и себя и всех нас погубит. Вы спасли моего сына — спасите и дочь!») И даже попытается это сделать. Но не сможет.
Не сможет, потому что услышит её слова: «Вы дрались сегодня на дуэли, — заговорила она с живостью и обернулась к нему всем своим прекрасным, стыдливо вспыхнувшим лицом, — а какой глубокой благодарностью светились её глаза!.. — И всё это из-за меня... для меня. Я этого никогда не забуду». Не сможет, потому что увидит её лицо после покорного «Я вас послушаюсь»: её «брови всё надвигались, щёки бледнели; она покусывала нижнюю губу». И последней каплей станут слова: «Вы так много для меня сделали, что и я обязана сделать, что вы хотите; обязана исполнить ваше желание. Я скажу маме... я подумаю». Именно после этого, неожиданно для себя самого, он воскликнет: «Нет, нет, нет, ради Бога, не говорите ей пока ничего. Подождите... я вам скажу, я вам напишу... а вы до тех пор не решайтесь ни на что... подождите!»
А после его ухода, практически побега, будет единственная крошечная сцена, данная не его глазами, когда Джемма попросит мать подождать до завтра («Только вы подождите. Нам обеим надо подождать. Не спрашивайте ничего до завтра») – и лицо её будет счастливым…
А после им будет написано письмо-признание и получен ответ с просьбой «целый завтрашний день не приходить, не показываться». И, как мы узнаем позже, именно в этот «завтрашний день» она решительно объяснится с г-ном Клюбером, явившимся требовать, чтобы Розелли отказали от дома Санину: «Я ему вдруг объявила, что он напрасно беспокоится о своей чести и о своей персоне, напрасно оскорбляется толками о своей невесте — потому что я больше ему не невеста и никогда его женой не буду!.. Мама даже закричала от испуга, а я вышла в другую комнату и принесла ему его кольцо — ты не заметил, я уже два дня тому назад сняла это кольцо — и отдала ему».
А затем напишет Санину, назначив ему «свидание — на следующий день, в семь часов утра, в одном из публичных садов, со всех сторон окружающих Франкфурт». На этом свидании и будет всё сказано:
«— Джемма! Стало быть, вы любите меня?
Она обернулась к нему.
— Иначе... разве бы я пришла сюда? — шепнула она, и обе её руки упали на скамью».
Но даже в этот момент она не решается говорить о будущем («Было одно слово, которое Джемма не решалась выговорить... Оно жгло ей губы»). Она услышит от Санина: «Вступить с тобою в брак, Джемма, быть твоим мужем — я выше блаженства не знаю!» - но и после этого, уже перед входом в дом, скажет: «Dimitri, monsieur Dimitri, мы ещё не вошли туда, мы ещё не видели мамы... Если вы хотите ещё подумать, если... вы ещё свободны, Димитрий». И только после того, как «Санин крепко-крепко притиснул её руку к своей груди и повлек её вперед», будет это радостно-ликующее «Мама, я привела настоящего!»
И в разговоре о делах, заведённом её матерью, Джемма фактически не будет участвовать («с тех пор, как начался "практический" разговор, то и дело вставала, ходила по комнате, садилась опять»): её не слишком волнуют расчёты, она живёт своей любовью, при этом она «молчала почти всё время, но никогда её лицо не было прекраснее и светлее». И вновь скажет:
«Димитрий, не сердись на меня; но я ещё раз хочу напомнить тебе, что ты не должен почитать себя связанным...» А затем – важнейший (и, как окажется после, незабываемый) момент:
«— А насчёт того, что мама упомянула — помнишь? — о различии нашей веры, то вот!..
Она схватила гранатовый крестик, висевший у ней на шее на тонком шнурке, сильно дёрнула и оборвала шнурок — и подала ему крестик.
— Если я твоя, так и вера твоя — моя вера!»
В то время такое признание было очень весомо!
А дальше будет разлука, как предполагалось, на несколько дней («Если ничем не кончится наше дело — послезавтра [вернусь]; если же оно пойдёт на лад — может быть, придётся пробыть лишний день или два»), но растянувшаяся на тридцать лет… И клятвы при прощании:
«— Ты мой? — шептала она, — ты вернёшься скоро?
— Я твой... я вернусь, — твердил он задыхаясь.
— Я буду ждать тебя, мой милый!» - которым он изменит…
Она не ответит на «дрянное, слезливое, лживое, жалкое письмо», посланное из Висбадена, но откликнется на то, что будет послано спустя годы. «Всё письмо было очень ласково и просто». И найдёт нужные слова для исстрадавшегося человека, даже поблагодарив «за то, что он не усумнился обратиться к ней, что он имел к ней доверие». И найдёт в себе силы сказать предавшему её, что его измена «хотя косвенно, но была причиной её брака с теперешним её мужем», а потому она«считает — и всегда считала — свою встречу с ним за счастье». И пожалеть о чужой неудавшейся жизни: «Потом Джемма изъявляла своё сожаление о том, что жизнь Санина, по-видимому, так дурно сложилась, желала ему прежде всего успокоения и душевной тишины и говорила, что была бы рада свидеться с ним — хотя и сознаёт, как мало вероятно подобное свиданье...»
И, судя по всему, это свидание состоится…
…А ведь Джемма – одна из немногих «тургеневских девушек», за которую можно только порадоваться: ведь её жизнь сложилась вполне счастливо.
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Уведомления о новых публикациях, вы можете получать, если активизируете "колокольчик" на моём канале
"Путеводитель" по тургеневскому циклу здесь
Навигатор по всему каналу здесь