Горькая ягода 107
Земля дышала последним теплом, готовясь к зимнему покою. Егор стоял в дверях колхозной конторы, прислонившись широким плечом к потертому косяку, и слушал председателя. Усталость наваливалась на плечи, словно мешки с зерном.
— Я вот думаю, Егор, что поле за речкой-то надо вспахать с осени. Под зябь, — Кузьмич не смотрел на него, перебирал бумаги. — Весной легче будет. Пока не грязно, успеть бы. А то трактор утопим, сам знаешь.
Егор кивнул. За сезон он похудел так, что кожа на скулах натянулась. Руки, почерневшие от работы, висели вдоль тела, как плети.
— Понимаю, Никанор Кузьмич. Земля пока сухая, надо пахать, — голос Егора звучал устало.
— Кузьмич, отпусти меня в город, к Наде. Давно не виделись, — выговорил Егор, переминаясь с ноги на ногу.
Председатель отложил бумаги, испытующе посмотрел на него.
— Езжай, заслужил. Весь урожай на тебе. Лошадь только не загони.
Егор поблагодарил, вышел из конторы. Воздух был пропитан осенью — пахло прелой листвой и сырой землёй. Деревенская улица была пустынна, только ветер гонял по дороге пожухлую траву.
Дома мать засуетилась, когда услышала о поездке. Достала из сундука тёплую шаль, осеннюю одежду для Нади, напекла пирожков, положила в узелок солёных огурцов и яблок из сада.
— Передавай Наде поклон. Пусть бережётся, — мать вытирала глаза передником.
С рассветом Егор вывел из стойла Буланку. Лошадь фыркала, била копытом — чуяла долгую дорогу. Шла резво, то и дело всхрапывая. К десяти утра показались городские дома. У больничных ворот знакомо пахло карболкой вперемешку со свежим хлебом — через дорогу дымила труба хлебопекарни.
Егор привязал лошадь к столбу, взял узелок. Сердце забилось сильнее. Надюша, наверное, уже ждала его. Они не виделись целый месяц.
— Только бы Надя была не на операции, — думал Егор, входя в здание городской больницы.
Он стоял в длинном, полутёмном коридоре, безлюдном и гулком. Сердце стучало в груди тревожно и отчаянно, каждый звук в замершем пространстве отзывался громом. Он ждал, что вот-вот распахнётся дверь, и в проёме появится Надя — его Надежда. Серьёзная, усталая, любимая.
Дверь действительно открылась. Но вместо жены вышла худощавая, подвижная женщина в халате. Она остановилась.
— Вы к доктору? — спросила она.
— Нет, я к Надежде. Позовите её, я муж ей, — Егор шагнул вперёд. Голос дрожал от нетерпения. Он не заметил, как лицо женщины изменилось, как в её глазах мелькнуло сочувствие.
— Если она на операции, то я её подожду, — поспешил уточнить он, уловив её замешательство.
— Нет… — женщина отвела взгляд. — Пойдёмте на улицу. Здесь неудобно.
Егор нахмурился, но пошёл. Внутри поднималась непонятная тяжесть, тревога сжимала горло.
— Ты Егор, наверное? — женщина остановилась у лавки под липой. — Она рассказывала о тебе. Любила тебя.
— Да где она уже?! — срываясь, воскликнул он. — Где Надя?
— Нет её больше, — женщина еле выговорила эти слова, опустила глаза.
— Как — нет? Куда делась?!
— Надо было срочно раненых вывезти, вот и собрали медиков со всего города на этот санитарный поезд. Всего одна командировка. Надежда вместе с главным врачом, Михаилом Михайловичем, поехали. Там, около какой-то деревни… поезд попал под бом бёжку. Те, кто выжил, назад возвратились. А её и Михаила Михайловича до сих пор нет, не нашли.
Егор не сразу понял, о чем говорит женщина. Мир для него перевернулся. Гул в ушах заглушил слова, воздух стал тяжёлым, как свинец.
— Не может такого быть. Врёте вы всё! — Егор вскочил. — Надо ехать, искать! Не могла она погибнуть, не верю!
Он заходил по площадке, хватаясь за голову. Мысли метались, рвались, путались.
— Сколько времени прошло?
— Две недели.
— И почему не сообщили домой?
— А что сообщать? Ничего не известно. Хотя… один человек говорил, что всякое может быть.
— Что говорил? — в голосе Егора зазвенела надежда. — Всякое может быть?! Она жива! Обязательно жива! Где тот врач? Кто он, как его найти?
— Сейчас… погоди, — женщина бросилась в здание.
Егора трясло. Казалось, земля ушла из-под ног. Он слышал, как внутри что-то рушится, осыпается, как хрупкий кирпич у стенки дома. У Надежды ведь был ребёнок. Его ребёнок. Она ждала. Она должна была вернуться.
"Не могла, не могла, — твердил он про себя. — Надька у меня сильная. Надька — упрямая. Такая не сдастся, не пропадёт. Обязательно найдётся…"
Он опять прошёлся по двору, как зверь в клетке. Хотелось броситься куда-то, мчать в ту деревню, искать, спрашивать каждого, переворачивать всё вверх дном, пока не найдётся.
Дверь больницы приоткрылась. Та же женщина снова вышла — теперь с еще одним человеком, в очках и с папкой под мышкой.
— Вот, это он, — кивнула она.
Мужчина подошёл к Егору, представился:
— Павел Аркадьевич, врач эвакогоспиталя. Я был в том же поезде. Михал Михалыча знал лично. И Надежду тоже… — он замолчал, потом тихо добавил: — Хорошая была. Очень.
— Где? Где это случилось? Где искать? — Егор шагнул к нему.
— Около деревни Александровка. Там было три захода бомбардировщиков. Вагоны горели… — голос врача дрогнул. — Погибло много. Спасшихся вывозили на попутных. Я проверял, по спискам их нет. Ни её, ни Михайла Михайловича.
— Но может… Может, они где-то? В поле, в лесу? Может, без памяти, ранены?
— Искали, Егор. И продолжают. Но две недели — это много. Очень много. Вы же понимаете…
— Я поеду туда. Сам поеду. Она жива. Я чувствую, — Егор говорил горячо, в глазах пылал отчаянный огонь.
Врач тяжело вздохнул:
— Я понимаю вас. Хотите — напишу вам справку. Без документов вызовите подозрение. Только, парень, готовься. Не дай Бог, если… Но я надеюсь. Честно. Может, ты — и правда, спасёшь.
Егор кивнул. Он уже всё решил. Надежда жива. Он верил. И будет искать.
Егор несся домой во весь опор. Лошадь, понукаемая безжалостной рукой, выбивала из дороги пыль тяжёлыми копытами. Глаза у Егора почти не видели дороги — слёзы застилали всё.
На крутом повороте, где дорога шла через опушку, он вдруг дернул вожжи, остановил лошадь. Спрыгнул с телеги прямо в серую дорожную пыль. Шатаясь, будто сломленный, опустился на колени.
— За что?! — вырвалось из его груди.
Он стучал кулаками в землю, беспомощно рыдал, прижавшись лбом к сухой, пыльной колее. Все горе, которое копилось в нём, вырвалось наружу, захлестнуло, раздавило. Мир вокруг сжался в узкий круг боли, и кроме этой боли для него больше ничего не существовало.
Егор не знал, сколько времени пролежал так — на сухой дороге, в придорожной пыли, один перед всей вселенной. Казалось, сама земля слушала его стоны. Потом, словно опомнившись, он вскочил.
— Надя… Наденька, прости… — шептал он, вскакивая на коня.
Шлепнул вожжами по спине усталой лошади.
— Гони! Домой!
Лошадь, будто почувствовав хозяина, рванулась вперед, понесла, выстукивая копытами печальный ритм. Егор гнал её, не разбирая дороги, не щадя ни себя, ни её. Вперед — к дому, где ещё горели окна, где его ждали родители.
Кузьмич сидел в конторе за столом, задумчиво перебирая какие-то бумаги. Когда в дверях появился Егор — взъерошенный, измученный, с потухшими глазами, — председатель сразу понял: дело плохо.
— Чего, Егор? — хмуро спросил он, откладывая бумаги.
Егор ввалился в комнату, тяжело опустился на скамью у стены.
— Пропала Надя, — выдохнул он.
— Как пропала? — Кузьмич выпрямился.
— Поехала на санитарном поезде за ранеными... По дороге немцы состав разбомбили. Кто жив остался — возвратились. А её нет. Нету её... — голос Егора дрогнул, он провел рукой по лицу, будто хотел стереть с него боль.
В конторе повисло молчание, только за окном ветер хлопал ветками деревьев, пытаясь сбить листья.
— Я должен ехать туда, Кузьмич, — заговорил Егор, заставляя себя держаться ровно. — Я поеду. Хоть завтра. Хоть сегодня. Она жива, я знаю! Чую! Она жива! Я должен её найти! Там и мой сын...
Кузьмич молчал, смотрел в глаза Егору — глаза полные горя и решимости.
— Отпусти меня, Кузьмич. Я поеду в любом случае, — твердо сказал Егор.
Кузьмич нахмурился, вздохнул тяжело.
— Ладно, Егор Никифорович, — наконец произнёс он. — Поезжай. Ищи. Может, и вправду... чудо случится. На войне ведь и не такое бывает. Справку сейчас напишу.
Егор молча кивнул. Встал, словно бы постаревший на десять лет за этот разговор.
— Спасибо, Кузьмич, — глухо сказал он, сжав в кулаке бумажку, вышел.
Дома его уже ждали. Татьяна и Клавдия сидели на лавке, тревожно переглядываясь. Егор вошел в избу, тяжело опустился на край кровати.
— Что случилось, сынок? Где Надя? — спросила Татьяна, чувствуя беду.
Егор не сразу смог заговорить. Слова застревали в горле. Наконец, выдавил:
— Надя пропала... Поезд разбомбили... Не знают, жива ли.
Клавдия застонала, закрыв лицо руками. Татьяна зарыдала в голос, опрокинувшись на лавку. В избе воцарился вой, какой бывает только тогда, когда приходит беда.
Егор сидел, как каменный, сжав в кулаках колени. Только в глазах горел страшный огонь — огонь, который не давал ему упасть рядом с матерью и тёщей.
— Я поеду за ней, — твёрдо сказал он. — Найду. Верну домой. Собери поесть, - обратился он к матери. – И в дорогу хлеба положи.
Егор шел в ночь, прижимая к груди потертую сумку с самым необходимым. В город он добрался уже по ту сторону ночи. Тишина казалась неестественной — только ветер свистел в пустых переулках да стучал калитками.
Поезда ходили нерегулярно. Почти все шли военные — с техникой, с новобранцами. Гражданских составов не было. Егор стоял на темном перроне, дрожа от холода и напряжения. Наконец, один из них притормозил, солдатики побежали на вокзал за водой.
— Ты куда, мужик? — спросил кто-то из проходящих мимо командиров.
— Вперед. К Александровке, — хрипло ответил Егор.
— Садись. Если дотянем, будешь на месте, — махнул рукой тот.
Егор забрался в вагон. Опустился на свободное местечко. Вскоре состав тронулся, рядом с Егором вырос строгий человек в военной форме.
— Кто такой? Далеко ли едешь? Документы предъяви.
Егор полез во внутренний карман. Достал все бумаги, протянул. Мужчина внимательно читал каждую.
— Здешний я, из деревни недалеко. Надю, жену ищу. Жена моя была на санитарном поезде, пропала, — глухо ответил Егор. – Под бомбеж ку тот поезд попал. Я не верю, что она по гибла.
Мужчина посмотрел пристально, потом кивнул.
— Было дело... Помню. Поезд у Александровки бомби ли. Жестко бомби ли. Сильно досталось. Много кого вытащили, кого сразу в тыл, а кого уж и не собрать было.
Егор судорожно сжал кулаки.
— А может... может, кто-то ушёл в лес? — спросил он шепотом.
— Может. Всякое может. — Мужчина задумался. — Но ты понимаешь, парень, туда сейчас не добраться. Передовые линии сместились. Александровка-то теперь у немцев. Бои рядом идут.
Поезд резко дернулся. Вагон наполнился шумом. Егор уткнулся лбом в холодное стекло окна. Он почти не вставал. День сменялся ночью, а Егор сидел, уткнувшись в раму.
Серым днем поезд затормозил, по вагону пробежал шепот: Приехали. Егор спрыгнул на землю. Стал расспрашивать, где остановились, где Александровка.
- Не доехали. Под немцами она, - откликнулась женщина в сером платке, - я думаю, далековато отсюда она . Километров сто пятьдесят будет, а то и больше.
