Из-за стены доносились истошные крики, от глухих ударов жалобно дрожали стекла в деревянной рассохшейся раме.
- Не тронь его! - надрывался хриплый женский голос.
Шлепок. Звук падения. Вой. Что-то грохотнуло, вылетело с шумом в коридор, затарахтело по лестнице, хлопнуло внизу дверью и затихло.
Витя лежал, прислонившись к шершавой стене, зажмурившись и прижав руки к ушам.
За стеной снова послышалась возня. Женский плач, причитания, потом заскрипел мужской голос, словно несмазанная телега:
- Да отстань, дура! Раскудахталась. Живой я. Выпить лучше дай. Башка трещит! Этот козел меня здорово приложил.
- Сейчас, сейчас, Коленька! - зачастил обрадованный женский голос.
Витя старался уснуть. Завтра с утра в школу. Уроки сделаны, тетрадки аккуратно сложены в потрепанный рюкзачок. Школьная форма, выстиранная и выглаженная заботливыми руками бабы Зины, висит на плечиках в стареньком шкафу с обломанной ручкой и скрипящими створками.
Всё готово к новому учебному дню. Вот только заснуть никак не получается. Витя ворочался на скрипучей кровати, пытаясь занять удобное положение. Баба Зина давно посапывала на ветхом диванчике у противоположной стены. Таблетки, которые она принимала на ночь, делали её сон глубоким и глухим, как деревенский колодец. Жалко Витьке таких таблеток не положено. А то давно бы уже видел десятый сон. Но приходится слушать, как мамка за стенкой разбирается с очередным сожителем после бурной вечерней посиделки.
Мамка у Витьки пьет. Давно и крепко. И сожители у неё меняются чаще, чем листья на деревьях. Сегодня Коленька, завтра Васенька. И только сына она непременно кличет Витькой.
- Витька! Где ты запропастился? Опять у старой ведьмы рассиживаешься? И чего тебя там? Медом что ль намазано? О родной матери и не вспоминаешь. Ни помощи от тебя, ни поддержки! - рассыпаются свинцовыми дробинками гневные материнские слова. - Мать тут болеет, помирает. И стакан воды некому подать! Даром тебя рожала, оболтуса.
Витьке в такие минуты хочется сказать, что вовсе не стакан воды ей нужен, а кое-что другое, покрепче и позабористее, вот и орет с утра как резаная. Но мальчик молчит, стиснув зубы, принимая материнские несправедливые упреки со всей стойкостью и терпением, какие у него есть. Молчать всегда лучше. Так от матери меньше влетит. Погорячится она, покипит, а потом выпьет, и спать до вечера уляжется. И всё пойдет своим чередом.
Старой ведьмой мать называла бабу Зину, соседку. Ту самую, что гладила и стирала Витькину школьную форму, ту, что укрывала мальчишку от гнева материных хахалей в дни её беспробудных запоев.
Бабе Зине посчастливилось на старости лет доживать свой век в полуразрушенном бараке в компании алкашей и наркоманов. Почти вся её жизнь прошла в стенах этого деревянного дома, притаившегося на окраине города. В молодости Зинаида Васильевна работала на заводе комплектовщицей, получила от предприятия комнату, да так и застряла в ней на долгие годы. Когда рухнул Союз, предприятие закрылось, как и сотни других подобных предприятий. Бабу Зину отправили на пенсию доживать век в старом бараке, снести который надлежало еще лет двадцать назад.
Соседки и подруги Зинаиды Васильевны постепенно стали пропадать из злополучного барака: кого дети к себе забрали, кто на кладбище с концами съехал. Только бабу Зину никто не забирал, и съезжать ей было совершенно некуда. Постепенно опустевшие комнаты в аварийном жилище наводнили маргиналы. Опустившиеся, неряшливые люди, потерявшие человеческое лицо. А кто еще захочет жить в помещении без удобств?
Раньше у Витьки с мамой была хорошая двухкомнатная квартира, уютная и просторная. И игрушки были, красивые, дорогие. Машинки, конструкторы и даже робот-трансформер. Но потом папка умер, а мама стала горевать - так она это называла - и постепенно, незаметно для себя догоревалась до запущенной комнаты в обветшалом бараке. Пропали игрушки, и даже хорошая одежда. Да что уж там! И еды порой нормальной не было. Мать, еще совсем не старая женщина, запустила себя, забросила хозяйство, да и про сына родного вспоминала только, когда нужно было в магазин сбегать.
Витькина жизнь превратилась в кошмар. Вечные пьянки, драки мамкиных собутыльников, разборки с соседями, такими же алкашами. Кругом липкая грязь и тараканы размером с небольшую мышь. Витька их жутко боялся, беспокоился, что ночью залезут в ухо, да так и станут там поживать. Но больше всего мальчика пугал детский дом. Опека уже не раз предупреждала его никудышную мать, но ей, похоже, и дела никакого не было. Витьке детдом виделся в страшных снах. Мать-то хоть и пьющая, бестолковая, а всё ж своя, родная, а самое главное - в детском доме не будет бабы Зины.
Витька с бабой Зиной как-то сразу потянулись друг к другу, сроднились. Она - одинокая старуха. Единственная дочь давно выросла и уехала. Про мать и не вспоминала. Внуков у Зинаиды Васильевны не было. А он - заброшенный, вечно голодный мальчишка с острыми выпирающими ключицами, нескладный, вихрастый и жутко худой.
«Одни глаза торчат», - как любила говаривать баба Зина.
В комнате у бабы Зины тепло и уютно, пахнет апельсиновыми корочками, которые старушка подкладывает в шкаф, чтобы моль не ела древнюю шубу из овчины и поношенное драповое пальто с лисьим воротником. Вокруг чистота. Аккуратные полосатые половички на потертом деревянном полу, цветы в симпатичных горшочках на подоконнике, узорчатые занавески. На стене висит огромное, во весь человеческий рост, зеркало. В старинной оправе из дерева, на которой умелой рукой мастера вырезан затейливый орнамент из завитков, стебельков да листочков, причудливо переплетающихся между собой.
Витька любил изучать эти узоры, разглядывать свое отражение в старинном зеркале. Представлял, как баба Зина, молодая и симпатичная - как на старой фотографии из семейного альбома - прихорашивается, крутясь возле зеркала, расчесывает длинные черные волосы, которые сейчас стали совсем белыми, словно их снегом припорошило.
Часами мог Витька просиживать в уютной комнатенке бабушки Зины. Делал уроки, читал книги, рисовал или играл со старушкой в шахматы. И было ему в те часы так спокойно и хорошо, что он с тоской думал:
«Что, если бы баба Зина была его настоящей матерью?»
Не нужно было бы тогда Витьке возвращаться в притон, что скрывался за соседней стенкой, глядеть на опухшую, посиневшую от беспробудного пьянства мать, слушать её дребезжащий противный голос, её несвязные речи. И бояться. Бояться тоже было бы не нужно.
У бабы Зины еда всегда вкусная. Любимый Витькой наваристый борщ, ароматные пироги с капустой, тефтели и обалденные ажурные блинчики, похожие на кружевные салфетки. Таких Витька никогда не ел. Даже в далеком счастливом детстве, когда папка еще был жив. Они прямо таяли во рту, а если к ним добавить малиновое варенье, так и вовсе язык проглотить можно.
Мать давно не пекла блинов. Даже самых обычных. И варенья не покупала. Макароны варила или пустой клейковатый рис, есть который можно было лишь с большой голодухи. Но Витка ел, потому что голод ему был знаком не понаслышке. Витька еще столовался в школе. Малоимущим там полагались бесплатные обеды. Он всегда сметал всё до последней крошки, не кривил нос, как другие дети, привыкшие перебирать в еде. Знал, что дома его ждут гремящие пустотой кастрюли и злой оскал пьяной матери.
Двери бабы Зининой комнатушки всегда были открыты для Витьки. Но не для его матери. Соседки давно не ладили. Старушка то и дело вступалась за несчастного мальчишку, пыталась образумить непутевую мать, но та лишь злилась и кричала в ответ:
- Не лезь не в свое дело, старая ведьма! Без тебя разберусь, как сына воспитывать!
Почему мать называла бабу Зину ведьмой, мальчик не понимал. Добрее этой старушки он никого на свете не встречал. Если б её не было, Витькина жизнь, и без того несладкая, превратилась бы в сплошное мрачное пятно. В минуты отчаяния баба Зина всегда приходила на помощь, жалела, давала дельный совет, спасала от пьяного гнева матери и её сожителей, укрывая мальчишку в своей комнате, как в надежном убежище, куда не могла проникнуть никакая скверна. Сама она и её скромная комнатенка стали для Витьки островком света, тепла и безопасности в жестоком бездушном мире, окружавшем мальчика.
*****
Отчего-то не спалось Витьке сегодняшней ночью. В бесшторое окно пялилась равнодушная круглолицая луна. Из распахнутого окна тянуло ночной сыростью. Во дворе, рядом с помойными баками, спорили бездомные коты. Мать притихла, растворив в алкогольном сне остатки сознания.
Тревожно было у Витьки на душе, тяжело. Тянуло вскочить, побежать прочь из опостылевших душных стен, закричать отчаянно, простирая руки к темному небу, к безразличной, молчаливой луне. Но зачем ему это? Витька понять не мог.
Он лежал тихо, прислушиваясь к неровному материнскому дыханию, к сверчкам, тарахтевшим в затхлой траве, даже к кошачьему ору, разрывающему ночную тишину. Он прислушивался, стараясь различить кое-что еще. То, что нельзя услышать ушами, но можно почувствовать душой. Тонкую поступь неведомого, пугающего, легким дуновеньем касающегося кожи, неуловимого. Витька заснул с тревогой в сердце.
Утром бабушка Зина не вышла из своей комнаты, как она это делала всегда. Не пожелала Витьке «добренького утречка», не позвала пить чай. Мальчик забеспокоился. Тревога, поселившаяся внутри, заворочалась черной змеёй, подняла голову. Он спешил в школу. Решил, что заглянет к бабе Зине после уроков. Полдня просидел как на иголках, промучился. Учеба не лезла в голову, все мысли были только ней, о бабушке Зине.
Вернувшись из школы, он первым делом кинулся к её комнате, стучал и звал. Но дверь была заперта, а внутри повисла гнетущая тишина. Баба Зина не отзывалась на крики, отчаянные удары в дверь, на его горькие слезы.
- Чего стучишь, окаянный? - высунулась из комнаты мать.
- Бабушка… бабушка Зина, - всхлипывал Витька, - она не открывает!
- Так ушла в магазин поди.
- Нет, нет, - отчаянно кричал мальчик, - с ней что-то случилось!
- Да что ей будет? - пробурчала мать. - Эта старая ведьма еще всех нас переживет.
- Мама! Звони в скорую!
Витька добился своего. Мать вызвала скорую помощь. Приехал и участковый. Хлипкую дверь бабы Зининой комнатенки вскрыли, но Витьке зайти не позволили, хоть он отчаянно крутился рядом.
- Ты пойди, мальчик, погуляй. Не надо тебе смотреть, - мягко остановил рвущегося в комнату Витьку человек в медицинской униформе.
Витька насупился, повесил голову. Это же он всех позвал, а его ещё и не пускают! Но возмущаться не стал, послушно спустился по лестнице, выбежал во двор и занял наблюдательный пункт на лавочке напротив дома. С тревогой глядел на темное окно бабы Зининой комнатенки. Смотрел на осиротевшие цветы в симпатичных горшочках, на узорчатые занавески. Смотрел и ждал.
Скоро из подъезда вынесли носилки. Небрежно прикрытое простыней тело, рука, морщинистая, сухая и бледная, торчащая из-под белой накидки. Носилки погрузили в карету скорой помощи и захлопнули дверцы.
Витька закричал. Тоненько, отчаянно. Бросился к подъезду, не глядя под ноги. Как вихрь, пролетел мимо людей в медицинской одежде, вспорхнул на второй этаж и ворвался в комнату бабы Зины.
- Чего тебе, Витя? - спросил участковый у мальчика, застывшего на пороге.
С Андреем Петровичем, местным участковым, мальчик был хорошо знаком. Тот не раз навещал их, беседовал с непутёвой Витькиной мамкой.
- Бабушка Зина, - отдышавшись, промямлил Витька, - что с ней? Она заболела?
Андрей Петрович отложил в сторону бумаги, которые старательно заполнял, вздохнул, нахмурив брови:
- Витя, послушай. Мне очень жаль, но Зинаида Васильевна умерла. Сердечный приступ. Возраст, сам понимаешь.
Витька понимал и не понимал одновременно. Почему? Почему именно она? Другие, вон, пьют, как не в себя и ничего, ничегошеньки с ними не случается. А хорошие люди… Нет… Не правильно, не справедливо это!
Слезы брызнули из глаз. Витька закрыл лицо руками. Андрей Петрович помолчал. Потом прикоснулся ладонью к жестким Витькиным волосам, потрепал по макушке.
- Поплачь, поплачь, легче будет.
Витька отнял ладони от заплаканного лица и посмотрел на участкового полными надежды глазами:
- А можно я возьму что-нибудь на память о ней?
Участковый замялся, окинул оценивающим взглядом комнатушку бабы Зины и нажитое ею добро.
- Ну, я думаю, это возможно. А что бы ты хотел взять?
- Это зеркало, - Витька кивнул в сторону стены, - она его очень любила.
- Я думаю, родственники не будут против. Если вообще удастся с ними связаться, - заключил Андрей Петрович.
Он помог мальчику снять тяжёлое зеркало со стены и отнес его в комнату, где Витька проживал со своей матерью.
- Это еще чего? - взбеленилась мать. - Зачем это?
Но Андрей Петрович так на неё глянул, что она тут же притихла, обиженно сверкнув глазами. Участковый поставил зеркало, прислонив его к стене.
- Вот так, - сказал он, - пусть теперь тут стоит.
И вышел из комнаты. Витька потянулся за ним, чувствуя, как мать буравит его ненавидящим взглядом, но сделал вид, что не заметил её недовольства.
- Цветы бы тоже надо забрать. Погибнут ведь, - сказал Андрей Петрович.
Витька понимающе кивнул, метнулся в комнату, вынес цветы и определил для них место на подоконнике в общем коридоре. Коридорное окно глядело на Витьку мутными, давно не мытыми стеклами, подоконник покрывал слой столетней пыли. Витька подумал, что надо бы прибраться. Цветы бабушки Зины не привыкли к такому обращению. Жили всегда в чистоте и уюте. Заболеют еще, завянут. И поливать их надо два раза в неделю, и подкормку давать. Так, кажется, бабушка Зина делала.
С этими мыслями Витька взялся за дело. Пока возился с цветами, прибирал грязь с подоконника, Андрей Петрович закончил с бумагами, опечатал комнатушку и, попрощавшись, ушел. Витька уныло поплелся к себе, ожидая от матери упреков и нападок.
Мать молчала, поджав тонкие губы. Гремела кастрюлями. Злилась, как свора собак, а всё от того, что трезвая. Витька проскользнул в комнату, стараясь не привлекать её внимание. Нырнул за ширму в свой уголок и затих.
Мать разорялась всё сильнее. Над Витькиной головой повисла туча, готовая разорваться несправедливыми обвинениями и ругательствами. Страшно хотелось есть, но мальчик боялся выходить из своего укромного уголка. Лучше сейчас матери на глаза не попадаться.
Так продолжалось до вечера. Потом пришел дядя Коля и принес долгожданную выпивку. Материнские глаза засияли, хриплый каркающий голос смягчился. Она затараторила, зачастила, обхаживая своего ненаглядного Коленьку. Скоренько накрыла на стол, собрав нехитрую закуску. Зазвенели стаканы, полилась пьянящая жидкость.
Голоса сидящих за столом становились всё громче, речи всё несвязнее. Смех казался хрипловатым, лающим. Заиграла музыка. Чей-то низкий тоскующий голос запел печальную песню. Витька лежал на узкой продавленной тахте, в темном углу. Слушал, как в животе с гулким эхом ворочается голод. А еще хотелось пить. И в туалет. Очень хотелось. И терпеть больше мочи не было.
Он осторожно приподнялся, стараясь не скрипеть ржавыми пружинами, выглянул из-за ширмы. Мать с Колей всё еще сидели за столом. Косые, осоловелые, с раскрасневшимися опухшими лицами, с щелочками мутноватых глаз, с лоснящейся сероватой кожей. Похожие на чудовищ из страшных сказок, которыми пугают непослушных детей.
Витька зажмурился, стараясь не смотреть на чудовищ, рассевшихся за столом. Выбрался на цыпочках из своего уголка, хотел незаметно проскользнуть мимо них, но не тут-то было. Мать повернула голову в его сторону и неожиданно застыла на месте, увидев свое отражение в старом зеркале бабушки Зины.
- А! - закричала она каким-то высоким, не своим голосом, резво вскочив со стула. - Черти! Черти!
- Ты чего? - встрепенулся Коля.
- Смотри! Кого ты видишь в этом проклятом зеркале?
- Нас вижу, - ответил Коля, - мы с тобой отражаемся.
- Нет! - продолжала верещать мать. - Это черти! Погляди на них! Вон, один, мерзкий, шерсть черная, нос пятаком. Смеется, потешается надо мной! Ты видишь?
- Успокойся, дура! - разозлился Коля. - Нет там никаких чертей. Только ты и я.
Но мать уже не могла успокоиться. Её охватил дикий страх, она побледнела, затряслась всем телом, вмиг растеряв алкогольный кураж. Схватила со стола недопитую бутылку и, размахнувшись, со всей дури запустила в зеркало.
Тонкий жалобный звон наполнил комнату. Зеркало осыпалось на пол сверкающими осколками, оставив опустевшую деревянную раму одиноко стоять у стены.
- Старая ведьма! - крикнула мать. - Сдохла! Туда и дорога.
Витька не видел, что творилось дальше. Он обмяк, медленно сполз по стеночке и рухнул на грязный пол, обмочив штаны. В его мальчишеском сознании яркими красными всполохами отдавались крики Коленьки, ругавшего дуру-мать, звуки глухих ударов, которыми Коля награждал её за разлитое пойло. А потом лишь темнота.
*****
До его ноздрей донесся знакомый приятный аромат.
«Бабушка Зина печет любимые блинчики», - промелькнуло в мозгу.
Он улыбнулся сквозь сон, представив, как будет есть ажурные кругляши, сдобренные сладким вкуснющим вареньем. Рот наполнился слюной. Мальчик судорожно сглотнул, открыл глаза и уперся взглядом в серый пыльный потолок с почерневшими клоками паутины, висевшими в углах.
« Нет, это не комната бабы Зины, - с горечью подумал Витя, - да и нет её больше. Так кто же печет блины?»
Он сел на край тахты. Голова немного кружилась, желтые мушки мелькали перед глазами. Витька вспомнил, что со вчерашнего обеда не съел ни крошки. Под ложечкой противно заныло.
«Зеркало! - вспыхнуло в голове. - Вчера мать разбила зеркало бабушки Зины!»
Он выглянул из-за ширмы. Зеркало стояло на месте. Там, где его вчера оставил участковый. Целое и невредимое. В нем отражалась мать. Она крутилась у плиты, накрывала на стол. По комнате плыл умопомрачительный аромат. Витька обомлел от такого зрелища. На столе стояла тарелка со стопкой золотистых блинчиков, банка со сметаной и вазочка с малиновым вареньем.
- Мама! - воскликнул Витька.
Она вздрогнула, обернулась. Её волосы были вымыты и аккуратно причесаны, на лице сияла широкая улыбка.
- Добренькое утречко, Витенька!
«Витенька? - изумился про себя мальчик. - Когда она его так называла в последний раз?»
- Иди, умойся. И бегом завтракать. Блины стынут.
Витька не верил своим ушам и глазам, но поспешил выполнить указания матери. Сбегал к умывальнику, торопливо умыл лицо холодной водой, глянул в треснувшее зеркальце, висевшее над раковиной:
«Мне это только снится!» - подумал он и поспешил в комнату.
Пока он уплетал блины, тонкие, ажурные, таявшие во рту, мать затеяла уборку.
- Теперь, - сказала она, вытирая пыль с подоконника, - мы с тобой будем жить по-другому. Правда, Витенька? Я буду заботиться о тебе, кормить борщом и блинчиками, как ты любишь.
Она улыбнулась странно, словно кто-то невидимый заставлял её улыбаться насильно. И слова, монотонно срывавшиеся с её губ, звучали механически, будто её тело не желало их произносить.
- Теперь всё будет совсем по-другому! - повторила она. - И цветы. Нужно обязательно принести мои цветы.
Она принялась усилено натирать пол, продолжая бормотать себе под нос всё те же слова.
Витя посмотрел на неё пристально, внимательно, уже понимая, что происходит. Он решил, что эта новая мама нравится ему больше той. Пусть она немного странная, непохожая на себя прежнюю. Пусть напоминает большую механическую куклу, но в этой кукле гораздо больше тепла и заботы, чем в некоторых живых настоящих людях.