Петр был вне себя от злости. Златка-то понесла! Всю дорогу молчала, пока живот на нос не полез. Дура чертова!
Петр растил Златку, единственную свою дочку, один. С тех пор, как не стало его жены Матрены, насмерть умучившейся в тяжелых родах, прошло шестнадцать годков. Он больше не женился. Суровый нрав у него был, нелюдимый. А после смерти Матрены и того хуже стал.
«Пролетело время, словно птица крылом смахнула», - удрученно думал Петр, посматривая на неразумную дочь свою.
Златка сидела на лавке, поджав под себя отекшие ноги, сложив руки на пухлых коленях как малое дитя. Округлившийся живот её, торчавший из-под старенького овчинного тулупчика, наверняка уже привлекает внимание любопытных соседских глаз.
- На двор лишний раз не суйся! - рявкнул отец, отчего Златка еще больше съежилась и инстинктивно обхватила пузо руками. - Не ровён час заметят, слухи пойдут, что у Петра дочка блудливая!
На секунду ему стало жаль несчастную Златку и он смягчился, чуть понизил голос и заговорил почти шепотом:
- Что ж ты, Златка, дурёха, честь девичью не сберегла? Кто ж тебя такую замуж теперь возьмет? Кто подарочек-то тебе такой подсунул? Из наших, али заезжий проходимец какой?
Златкины щеки вспыхнули, лицо стало пунцовым. Она громко шмыгнула носом, но не проронила ни слова.
- Чего ж молчишь? - не унимался отец. - Знать, не робела, когда окаянный пес к тебе под юбку лез?
Девушка вскочила с лавки и выбежала в сени. Слезы душили её, стыд обжигал нутро огнем. Разве могла она сказать батюшке, что заезжий коробейник приманил её яркими лентами, сладкими речами, да угощениями, каких она в жизни не пробовала?
Разве знала она, чем придется расплачиваться? Без матери росла, а батюшка недоглядел красну девку. Страшно было Златке открыться отцу, боялась, что убьет он её или, того гляди, со двора погонит, как Марфушку соседскую давеча отец выгнал. Утопилась Марфуша от стыда и горя в речке. А Златке еще пожить на белом свете хотелось. Вот и молчала, пока батюшка сам не догадался.
«Что же делать теперь? Куда от позора глаза прятать? - думал Петр, усевшись на лавку и оправляя рукой седеющую бороду. - Скоро зима, Златка скажется больной, на людях показываться не станет, а к весне поди родит уже. Только с ребенком-то как быть?»
«В лес выродка, ни к чему нам бесовское отродье», - заботливо подсказал внутренний голос.
Петр вздрогнул, словно его ледяной водой окатили.
«Так ведь грех это, душегубство, новорожденное дитя на расправу лесному зверю отдавать!» - заспорила совесть.
«А дочь тебе свою не жаль? Заклюют, каменьями закидают. Всё одно жизни не дадут!» - снова отвечал он сам себе.
Приняв суровое решение, Петр, наконец, позвал дочку, прятавшуюся от отцовского гнева в сенях.
- Златка, подавай на стол! Ужинать пора.
Златка влетела в горницу, услышав подобревший голос отца. Завертелась у печи волчком, старательно выполняя отцовский наказ. Рада-радёхонька, что не прогнал её батюшка из дому, принял с нагулянным ребеночком. Ох, батюшка, родимый, словно пала гора со Златкиных плеч!
*****
Деревеньку накрыло снежной пеленой. Третий день подряд небо сыпало мокрым снегом. Зима никак не желала покидать землю, уступать свои права сопернице-весне.
Петр с тревогой глядел в маленькое замерзшее оконце, наблюдал, как двор накрывается белым покрывалом, а сердце в груди колотилось словно птица, угодившая в силки. Пришло время Златке рожать. С утра отошли воды, и теперь она тихонько постанывала, спрятавшись на печи за пожелтевшей от времени занавеской. Златка стеснялась отца, но делать нечего, роды не остановишь.
Петр приготовил воду, чистую рубаху и полотенца. Ему предстояло принять ребенка. Родов Петр не боялся. Мать его когда-то была повитухой, и о тонкостях повивального дела он слышал немало.
«Как-нибудь справимся, с божьей помощью», - думал он.
Златка уже не стонала, а подвывала словно волчица, попавшая в капкан.
«Ты помолись, дочка! - сказал отец, поднеся к Златкиному лицу образ Богоматери. - Она в таких делах первая помощница».
Петр зажег свечи и лампадку перед образами, упал на колени и сам начал горячо молиться, прося небесного отца о скорейшем разрешении от бремени.
Но что-то шло не так. Подол белой Златкиной рубахи окрасился красным, она кричала от боли. Петр бросил молиться и принялся обтирать её разгоряченное, покрывшееся испариной лицо.
«Потерпи, милая, - шептал отец, - скоро уж, скоро всё закончится!»
К ночи, когда Златка окончательно выбилась из сил, на свет появилась крохотная девочка с пуповиной, обвитой вокруг шеи. Ребеночек родился слабенький, посиневший, губы его были бледны и безмолвны.
«Батюшки! - воскликнул Петр и принялся снимать пуповину с тонюсенькой детской шейки. - Видно, судьба такая!»
Он укутал младенца в старую рубаху и положил на стол. Златка, тем временем, впала в забытье. Она потеряла много крови и не могла видеть, что её новорожденная малышка так и не сумела сделать свой первый вдох. Петр обтер тело дочери мокрой тряпицей, влил в её рот вино, разведенное с водой. Так всегда поступала его мать, когда требовалось восстановить силы роженицы после мучительного разрешения от бремени. Сотворив над дочерью молитву, он повернулся к ребенку.
Тельце младенца, завёрнутое в старую рубаху, так и лежало неподвижно на столе. Петр мрачно глядел на сверток, обдумывая план дальнейших действий. Надо было идти в лес. Прямо сейчас, не дожидаясь утра. Под покровом ночи никто не увидит, как он, словно вор, крадется к лесной чаще.
Натянув валенки и тулуп, сунув сверток за пазуху, Петр вышел на двор. Из-за туч выползла полная луна, озарив снежные россыпи белым светом. Снег искрился под холодным лунным сиянием, и светло сделалось как днем. Петр сделал шаг и ноги тут же провалились в сугроб. Он натянул на валенки снегоступы, которые прихватил в сенях, без них теперь далеко не уйдешь, и двинулся к лесу.
Озираясь по сторонам, точно полуночный воришка, Петр торопливо переставлял ноги, скользя снегоступами по снежной наледи. Мокрый снег, схватившийся к ночи ледяной коркой, жалобно похрустывал под ногами. Вдалеке чернели угрюмые деревья, лес надвигался стеной, и скоро Петр очутился среди голых его стволов. На ветви налипал неугомонный снег, продолжавший валиться с неба. Лес стоял тихий, окутанный мрачным торжеством нежелающей умирать зимы.
Откуда-то послышался вой оголодавшего за зиму волка. Петр вскинул голову, тревожно вглядываясь в черноту, но ничего не увидел. Луна, как назло, нырнула в объятия набежавшей тучи и окончательно пропала с небосклона. Вдруг стало темно и необыкновенно тихо, казалось, слышно как шелестят падающие снежинки. Петр поежился, инстинктивно прижав к себе злополучный сверток и припустил в глубь леса, пробираясь почти на ощупь.
Он немного не дошел до болот и остановился. Достал сверток и положил его под огромный дуб. Сотворил молитву, осенил себя крестным знамением и хотел было снегом припорошить сверток, но тут волчий вой снова пронесся над лесной чащей, застав бедного Петра врасплох. Он затрясся, попятился и побежал прочь от чертова дерева.
Добравшись до дома, Петр запер дверь, придвинул к ней тяжеленный сундук для пущей надежности и только тогда скинул снегоступы и овчинный тулуп.
Златка так и лежала без сознания, и Петр, не в силах больше сделать ни шагу, повалился на лавку у печки и забылся тяжелым сном. Снилось ему, что волк преследует его в лесу. Вот-вот настигнет и вцепится хищными клыками в его грешную плоть. Гулко хрустит наст под ногами удирающего Петра, жалобно трещат сухие ветки. Петр бежит от свирепого хищника, что есть мочи, но волк настигает его одним прыжком и валит в снег. Крик боли и ужаса раздирает горло несчастного Петра. Он оборачивается, чтобы заглянуть в глаза своей смерти.
Гладь, а то не волк уже пред ним, а молодая дева с младенцем на руках. Стоит чуть поодаль, закутавшись в черную шаль, улыбается навзничь лежащему Петру и младенца качает. Завернут тот младенчик в старую пожелтевшую рубаху, показавшуюся Петру знакомой. Повернул ребеночек головку, а на месте лица у него оказалась волчья морда с острыми, как ножи, зубами. Заорал Петр во сне и пробудился.
Златка стонала в бреду, всё время звала кого-то.
- Катерина! Катерина! - бормотала она, находясь в забытье.
Петр приблизился к дочери, положил руку на её покрывшийся испариной лоб. Она вся горела, щеки пылали лихорадочным румянцем, влажные волосы разметались, изо рта вырывались хриплые стоны и отрывистые слова.
-Катерина! Где она? Где?
Петру было невдомек, какую Катерину кличет Златка, но вскоре его осенило, что так она зовет своё умершее дитя.
- Всё будет хорошо, милая! - только и смог выдавить из себя ошарашенный Петр.
Он обтер лицо дочери влажной тряпицей, напоил водой, почитал над нею молитвы и стал ждать чуда.
Но Златке становилось лишь хуже. Третьего дня от её тела пошел тяжелый дух и Петр, наконец, понял, что медлить больше нельзя. Златке нужна помощь, а как помочь ей, кроме молитв и обтираний, Петр не разумел.
Снегопад к тому времени прекратился, на небо вышло лучистое предвесеннее солнышко. Оно заливало своим ярким светом землю, величественно торжествуя победу над окончательно почившей зимой. В воздухе витал аромат весны, птицы щебетали, радостно встречая ласковые лучики.
Петр надел снегоступы, взял сани для дров и направился в лес. Не хотелось ему, чтобы соседи, которые всегда всё видят, догадались, куда и зачем он пошел на самом деле.
Вовсе не дрова были нужны ему, полна была ими дровница, а нужен был Петру совет старой ведьмы, что жила многие годы в лесу у болот. Сильная то была колдунья. Деревенские шибко боялись её. Но каждый из них знал, что в самом крайнем случае идти надо к именно ней. Не то, чтобы ведьма любила деревенский люд, скорее наоборот, злая вражда случилась между ними в давние времена. Когда колдунья была молода, жила она средь жителей, в этой самой деревеньке. Но, то ли мор напал на деревню, то ли ещё какая беда приключилась, только прогнали ведьму жители с глаз долой и не велели возвращаться ни под каким предлогом.
Думали, что погибнет женщина там, у топких болот, от голода, да тоски. Но не тут-то было! Ведьма выжила, приспособилась, освоила охотничий домик, что в лесу том стоял, быт наладила и стала жить-поживать. Травы собирала, коренья выкапывала, снадобья готовила и совсем не скучала по людям. Зла на них не держала ведунья, но встречаться желанием не горела. Сами шли, по своей воле. Точнее сказать, по судьбе своей. Всякий знает, что жизнь бывает в такой узел закрутить, что хоть волком вой. Не только к ведьме пойдешь, но и к самому черту. Вот и Петр решил обратиться за помощью к старой ведунье. Ни разу в жизни не хаживал к ней, а тут вон как приперло! Златка-то помирает, поди!
Шел Петр долго, волочил за собой пустые сани, за пазухой нес гостинца для колдуньи. Вот за деревьями показался охотничий домик. Старый, покосившийся на один бок. Из трубы курился дым, в оконце пестрели занавески.
Петр оставил сани около крыльца, сам взобрался по скрипучим ступеням и постучал в дверь. В избе послышался шорох, но никто ему так и не открыл. Петр постучал еще раз.
- Открывай, Агата! - закричал он. - Я всё равно не уйду, пока не примешь меня!
Скрипнула дверь и на крыльцо вышла женщина. Была она совсем не старая, а скорее даже наоборот, молодая и красивая. Белая до прозрачности кожа, холодные глаза цвета болотного мха, черные волосы, рассыпавшиеся по плечам, и показавшаяся Петру знакомой шаль, в которую зябко куталась дева. Петр опешил.
- Доброго здравия! - тихо заговорил он. - Агата? Где она?
- Померла Агата, - ответила хозяйка, - еще прошлой зимой померла.
- Померла… - промямлил Петр. - А как же…
- Проходи в дом, - сказала она.
Петр не стал с ней спорить, вошел в избу. Тесновато было тут и сумрачно. В центре топилась печурка, на столе теплилась лампадка. На стенах и протянутых вдоль избы верёвочках сушились разные травы, в углах дышала густая тень. Больше ничего рассмотреть Петр не смог, как ни старался.
- Зачем пришел? - сурово спросила женщина.
- Помощь мне нужна, - ответил Петр, - совет от Агаты, да снадобье какое. Дочка у меня слаба, хворает сильно.
- От чего хвороба-то её? - спросила она, поглядев на Петра внимательным взглядом.
- А я знаю? - Петр отвел глаза в сторону. - Лихоманка, поди. Жаром пышет, словно печка.
- Лихоманка, говоришь? - протянула она. - А что ж к травнице деревенской не пошел, она хворь эту махом исцелит? Почему к Агате явился?
Петр кинул на неё короткий взгляд.
- А ты кто вообще такая? Не ты ли Агату на тот свет спровадила?
Женщина хмыкнула.
- Еще чего! Я Агаты дочь. Меня Яниной зовут.
- Откуда ты взялась? Ведь не было тебя тут? - не унимался Петр.
- Тебе почем знать, была я иль не было меня? А много будешь знать, тяжко будет помирать!
- Так ты, стало быть, тоже ведаешь, как и мать твоя?
- Стало быть, так, - ответила она. - Но твоей беде помочь не смогу. Слишком поздно ты пришел. Времени много утекло. Не помогут мои снадобья.
Вдруг в темном углу что-то завозилось, послышался то ли жалобный стон, то ли тихий плач.
- Кто это у тебя там? - заметил Петр и подался всем телом в сторону подозрительного звука.
Янина выступила вперед и преградила ему дорогу.
- Не твое дело, - строго сказала она. - Ступай себе. Кот у меня там возится, мышей ловит.
- Кот, говоришь? - не поверил Петр.
- А кто еще? - настаивала на своем ведьма.
- Так дашь снадобья или нет? - вспомнил вдруг Петр о цели своего визита.
- Дам, - она протянула ему пучки каких-то трав. - Заваривай отвар и пои её каждый час этим отваром. Спасти не спасешь. Но мучения облегчишь.
Янина торопливо выпроводила непрошенного гостя на крыльцо и захлопнула дверь. Петр разочарованно сунул травы за пазуху и побрел домой. По дороге насобирал хвороста в сани и к вечеру возвратился восвояси с отяжелевшим возом.
Заварил ведьминых трав, отваром напоил Златку. Худо ей было, побледнела лицом, глаза ввалились. Уж не бормотала она больше, не звала свою Катерину, тихо лежала с сомкнутыми очами. И от этой гробовой тишины сделалось Петру жутко. Всю ночь молился Петр, пав ничком перед образами, но не спасли молитвы, не услышал их Господь, забрал несчастную Златку к себе. К утру отмучалась сердешная.
Схоронил Петр единственную дочь свою, остался один на белом свете. И словом перекинуться не с кем. Да уж лучше б позор претерпел, глядишь, и дочка была жива, и внучку выходили бы, если б повитуху позвал тогда. Такие мысли мучили Петра всё чаще и чаще. Уж и забыл он о том, что собственными руками хотел новорожденное дитя погубить.
«Бегала бы девчушка по хате, да к деду на коленки просилась бы, - думал Петр. - И Златка бы улыбалась, да журила её порой за детские шалости. Смех в избе звенел бы, счастье в оконца заглядывало. А теперь что? Один как сыч. Никому не нужен».
Петр перестал следить за избой, печь топил кое-как, благо, что весна уже вступила в свои права. Но по ночам всё еще холодно в их краях бывало. Стал всё чаще Петр хмельного беса привечать, чего раньше за ним никогда не водилось. Даже после смерти Матрены он рук не опускал. Златка на тех руках была, надо было поднимать, да растить.
Петр отхлебнул из кружки добрый глоток браги и поглядел на свои натруженные руки. Вспомнил, как укачивал он этими огрубелыми руками свою маленькую дочь, как подкидывал её уже подросшую, а потом ловил в свои объятия, а она заливалась звонким смехом, как мечтал под венец её отдать, да не вышло. Эх, оторвать бы голову тому подлецу, что учинил над Златкою греховное дело! Слезы покатились по его бородатому лицу от этих тоскливых дум. Душу терзало черное отчаяние, скребло когтистыми лапами, давило на грудь.