К концу XV века в европейских армиях огнестрельное оружие уже не теснило, а уверенно вытесняло лук и арбалет. Многие технические проблемы были решены. Появилась, в частности, технология глубокого сверления, позволяющая изготавливать стволы длиной до 30 калибров… Кстати, специально для сторонников умственно альтернативного течения «не могли»: мягкое (другое на стволы не годилось) железо сверлили закалённой сталью… Изобретён уже был фитильный замок, и, как следствие, применяться стал современного типа упираемый в плечо приклад. До этого, – пока стрелок одой рукой манипулировал «палительной свечой», – приклад ручницы зажимался подмышкой или укладывался на плечо сверху.
При равной с тяжёлым воротным арбалетом пробивной силе аркебуза (время мушкетов ещё не пришло, – ствол в рост человека просто не могли изготовить) весила, считая боекомплект, втрое меньше, имела удобную форму и – внезапно – дешевле стоила. Недостатками оставались низкая скорострельность, – в 4 и 10 раз хуже, сравнительно с тяжёлым и лёгким (рычажным) арбалетами, – и прицельная дальность (в 4 или 2 раза меньше). Особенно же удручала точность. С 25 метров аркебузир попадал в человека, арбалетчик же – в куриное яйцо… На поле боя, однако, всё это не имело значения. Стреляли там не по яйцам, и не больше раза. Когда атаковала кавалерия, арбалетчик перезарядиться тоже не успевал.
...А вот с точки зрения охотников, точность «огненной стрельбы» вызывала нарекания. Охота с аркебузой в конце XV столетия стала очень модной среди знати. Огнестрельное оружие в тот момент стало считаться более современным и более «мужественным», ибо воспринималось уже как «боевое». Эффект же его применения в рекреационных целях оставался скромным, – охотник мог лишь рассказывать, как сильно напугал выстрелом зайцев, как испугался сам, – но не мог предъявить слушателям вещественных доказательств своей доблести.
Проблему, – благо изыскания в этой области щедро оплачивались (охотники, в отличие от солдат, за ценой не стояли) – взялся оружейник Гаспар Цольнер. Которого часто и ошибочно называют изобретателем нарезного ствола. Однако то что мы считаем «нарезным оружием» сейчас, изобрёл баварский мастер Август Коттер в первые годы уже XVI столетия. Цольнер же в 1498 году начал делать аркебузы с прямыми нарезами. А это – нечто совершенно другое. Если винтовые нарезы придают пуле упорядоченное вращение, то задача прямых, напротив, заключается в том, чтобы всякое вращение исключить.
...Во вращении пули, как тогда казалось, проблема и заключалась. Причём, для того чтобы наблюдать эффект, не требовалось теоретизировать. Если ствол аркебузы опустить вниз, незакреплённая пыжом пуля выкатывалась. Именно так. Свинцовый шарик катился по внутренней стенке ствола. Легко было догадаться, что под воздействием пороховых газов он движется точно также, но не приживается весом к нижней поверхности канала, а скачет внутри ствола рикошетами, приобретая вращение вокруг случайно ориентированной оси… И от этого, казалось, не уйти, поскольку диаметр пули в гладкоствольных, заряжаемых со ствола ружьях всегда меньше внутреннего диаметра ствола. Иначе пуля с ствол просто не забивалась.
Не хотела же точно соответствующая диаметру ствола пуля лезть в него, поскольку при стрельбе канал загрязнялся нагаром. В момент воспламенения пороха высокая температура и кислород, обильно выделяемый селитрой, приводили к окислению внутренней поверхности ствола. Смешивалась с крупицами свинца и продуктами сгорания заряда, после двадцати-тридцати выстрелов окалина так забивала ствол, что пуля, даже меньшая по диаметру, уже не входила в него. Ружьё, – это хорошо известно из художественной литературы, – приходилось прочищать кирпичной пудрой.
Решением проблемы плотной фиксации пули по мнению Цольнера могли стать параллельные углубления в стенках ствола. В таком случае, пуля точно диаметру канала соответствующая не проталкивалась в ствол шомполом, а забивалась деревянным молотком. По мере её многотрудного продвижения к казне, нагар вытеснялся в нарезы. Сама же пуля под действием шомпола немного расплющивалась, также входя в нарезы краями. И при выстреле шла от казны к дульному срезу без кувыркания, прямо – скользила по направляющим.
Идея показала себя вполне жизнеспособной. Кучность пищали не становилась сравнимой с кучностью арбалета, но дальность прицельного выстрела, всё-таки, увеличивалась вдвое. Платой же за это преимущество становилась высокая цена, усложнённая процедура заряжения, низкий ресурс (нарезы быстро стирались при чистке), и – что особенно неприятно – существенно возросший вес оружия.
При равной мощности заряда нарезной ствол приходилось ковать в два-три раза более массивным, чем гладкий. Именно потому, что пуля сидела в нём туго. Пороховым газам не сразу удавалось стронуть её. А значит, горение заряда происходило в минимальном объёме. При выстреле давление в казённой части ствола оказывалось значительно выше.
Тем не менее, охотникам, больше заинтересованным в точности, чем в силе выстрела, прямая – «цольнеровская» – нарезка зашла. Производить аркебузы такого устройства стали и другие оружейники. И есть все основания полагать, что Коттер своё эпохальное открытие совершил случайно. Ведь о гироскопическом эффекте в начале XVI века не знал никто. Так что, замысел мастера, пустившего нарезы по спирали, скорее заключался в увеличении их объёма. Винтовые нарезы могли вместить больше нагара…Результат, однако, превзошёл ожидания. Кучность винтовок Коттера оказалась несравненно лучшей, чем у ружей с нарезкой Цольнера.
Казалось, цольнеровские ружья, имеющие недостатки винтовок, но не их преимущества, сразу после изобретения Коттера должны были бы уйти в историю. Однако, производиться стволы с прямыми нарезами продолжали до конца XIX века. У цольнеровских ружей нашлась своя ниша. В отличие от винтовых, прямые нарезы не ухудшали бой дробью… Очень кстати изобретённой тогда же, – в начале XVI века. Замена подобранными по размеру сферическими свинцовыми горошинами летящих как попало «секанцев» открыла перед охотниками новые перспективы, – включая и недоступный ранее отстрел птицы влёт. Хороший бой дробью при приемлемом бое пулей из одного ствола долгое время оставался полезной опцией.
