Вступление
Чтение книг является для меня одним из любимых способов познания мира. Больше всего я предпочитаю читать про историю XX века. Хотя подавляющее число прочитанных мною книг по сему периоду приходятся на историческую литературу, особенно я люблю художественную литературу основанную на реальных событиях. Мне кажется именно произведения этого жанра дают максимальный эффект погружения в тему. Намедни я прочел отличную книгу этого жанра на очень злободневную тему, и я хочу с вами поделиться своими заметками на полях. Речь пойдет у нас о романе Бабий Яр советского писателя Анатолия Кузнецова.
Немного об авторе
О существовании этого киевского писателя я узнал несколько лет назад, когда уже жил в Лондоне. Его имя вылезло в википедийном списке известных похороненных на одном кладбище с Карлом Марксом — на Highgate Cemetery в Лондоне. Это, кстати, единственное кладбище в нашем городе (и вероятно во всей Британии), где надо платить деньги за вход (£18 — да, лишь только из-за могилы Маркса), и оно, является лишь одним из престижных кладбищ Лондона, и не является самым престижным в столице.
Однако, вернемся к нашим баранам. Проглядывая страничку Анатолия Кузнецова на Вики, я конечно же я обратил внимание на то, что главной его работой его жизни стал роман “Бабий Яр”, увидевший свет в Советском Союзе в 1965 году. О том, что нацисты расстреляли евреев и прочих советских граждан в киевском “Бабьем Яру” мне конечно же было известно, и во второй половине шумных гедонистических 2010-х, меня совсем не тянуло читать роман про мрачный и кровавый оккупированный немцами Киев 1940-х, еще и написанный советским писателем. Мол, и тема сама по себе невеселая, а от советского писателя с таким простым именем и не особо известной биографией, не ждешь какого-то драйва, а напротив ожидаешь кондовость да скуку. Так, и пролежала сия книжеца на моей виртуальной полке еще семь лет, пока мне не вспомнилась она мне недавно — осенью 2024 года, уже совсем в другом времени. Забегая вперед — книга оказалась на редкость актуальной и свежей, а расстрел евреев в Бабьем Яру оказался лишь одной из деталей пейзажа Кузнецова, а не главным планом его произведения.
Решил я почитать поподробнее об Анатолии Кузнецове. В концов концов, мы с ним теперь земляки — оба живем в Лондоне, оба приехали туда из России. Вспомнил я его из-за “Бабьего Яра”. Все таки это еще одна книга про (предыдущую) войну на Украине, как ни как событие из числа предтечей войны текущей. Будучи фанатом книг бумажных, пересилив себя, в отсутствии возможности за умеренные деньги раздобыть нужную версию книги на русском, я плюнул и решил открыть онлайн версию Бабьего Яра и сел читать.
У меня не так много времени нынче, и мое эго не сильно задевает если кто-то успел написать хороший материал раньше меня о каком-либо интересующим меня предмете. Поэтому, для подробного знакомства с Кузнецовым я рекомендую вам прочесть статью “Судьба перебежчика” Павла Матвеева, опубликованную в 2019 году в литературном журнале “Этажи”, а также введение “Пропавший шестидесятник” Андрея Лучникова к неподцензурной версии Бабьего Яра, изданной в России в конце 1990-х годов. Тем не менее, некоторые вводные детали о Кузнецове, я все таки приведу. Облегчает нашу задачу то, что Бабий Яр — это очень автобиографическая книга, поэтому когда мы говорим “Бабий Яр”, мы подразумеваем Анатолия Кузнецова.
Наш герой родился в 1929 году в Киеве, в семье великоросса-красноармейца и украинки. Папаша юного Толика спустя два года после его рождения покинул семью, и рос наш хлопчик с мамой, бабушкой, и дедушкой — украинцами. Детство нашего героя проходило в 1930-е годы — прямо скажем, не самую веселую пору в нашем тогдашнем общем отечестве, как предвзято или с симпатией к нему не относись. В 1941 году осенью в Киев заходят немцы, и Толик с семьей, не имея никакого блата (на эвакуацию), остаются в городе, и начинают жить при Новом Порядке. Тогда-то, наш Толик, отрок 13 лет, берет в руки перо и начинает вести свой дневник. Результатом этого хобби станет будущая книга “Бабий Яр”. После войны в конце 1940-х Толик окончит балетную студию при Киевском театре оперы и балета, в 1950-х будет строить Каховскую ГЭС, а затем, в 1955 году он поступит в Москве в Литературный Институт имени Горького, и выпустившись из которого в 1960 году он будет уже успешным советским писателем. Однако, в Москве ему задержаться не получится, и на славе ему придется почивать все 1960-е в провинциальной Туле, возглавляя местную ячейку Союза Писателей. В 1969 году, Кузнецов выбивает себе творческую командировку в Лондон — мол, якобы собирать материал для книги о съезде РСДРП в Лондоне в 1903 году, успешно прибывает в столицу Туманного Альбиона, и не менее успешно сдается британцам. Его принимают, и он получает работу ведущего на Радио Свобода. Одновременно в западных СМИ поднимается вой — Кузнецов обрушивается с критикой на СССР, да еще и признается, что, КГБ заставило его быть в СССР стукачом — он раскаивается в том, что ему пришлось доносить на диссидентствующих писателей, в частности на Василия Аксёнова. В 1979 году Толик умирает в Лондоне от внезапной странной болезни…Злые языки говорят, что его отравила советские спецслужбы — мол, не простили Кузнецову того, что он стал одним из первых послевоенных советских писателей, который бежал из страны и идеологически переметнулся на сторону капиталистов.
Если честно, мне не очень приятны стукачи, а еще больше сознательные предатели, которые продают родину за мелкий гешефт. Однако, прочитав Бабий Яр, мне показалось, что я смог заглянуть в душу Толику Кузнецову, понять его и простить. Прощать никого из сегодняшних предателей я вам не предлагаю, а поговорим мы с вами сейчас об интересных наблюдениях о предыдущей войне на Украине, которыми с нами поделился Анатолий Кузнецов в своей книге.
Немного о самой книге
Книга Кузнецова являет собой переложенный в форме романа дневник реального Толика Кузнецова в период оккупации Киева — то есть с сентября 1941 по ноябрь 1943 года. Не сказать, что книга прям сильно пробивает на эмоции вроде жалости или ненависти, как меня пробивали Архипелаг Гулаг Солженицына или Колымские Рассказы Шаламова, однако нашел в Бабьем Яре именно то чего я искал — описания жизни в Рейхскомиссариате Украина, и главное, понимание того, что чувствовали и чем жили обычные жители Киева в это странное время.
Ниже я приведу несколько цитат из книги, каждую из которых я сопровожу собственным комментарием. Здесь нет сюжетных изысков, и мистики. Это не 1984, ни Собачье Сердце, ни Поколение П, поэтому если вы (я надеюсь) соберетесь читать Бабий Яр после прочтения моей заметки, то тот факт, что вы ознакомитесь с парой цитат из книги не сделает прочтение книги менее интересным.
Из главных впечатлений от прочтения книги я выделю две вещи о которых я буду повторятся еще — насколько свежо она написана Кузнецовым, что легко и с интересом читается даже сегодня, и тот факт, как она парадоксально вписывается в современный украинский исторический нарратив о том, что украинцы периода Второй Мировой войны находились между молотом и наковальней — то есть были одинаково не в восторге и от коммунистов и от нацистов.
Отношение киевлян к немецкой оккупации
Как я заметил из комментариев в соцсетях в отношении книги, почему-то многих из России задевает то, что Кузнецов нарисовал такую картину в романе, что, мол, покоренный Киев достаточно спокойно поначалу принял немецкую оккупацию, что жители УССР вообще не совсем понимали зачем им бороться за СССР, итд. Некоторым кажется, что Кузнецов намеренно исказил действительность из-за того, что он стал работать на Запад, ибо наиболее антисоветские куски были написаны или опубликованы уже в эмиграции. Я же предлагаю принимать все, что написал Кузнецов за чистую монету — пускай. Какие проблемы? Киев сегодня находится в другой державе, а стало проблемы его исторической памяти — это не наши проблемы, нам нужно пытаться их оправдывать, а напротив надо на них смотреть очень критически.
Итак, поехали!
Вместе со своей частью Иван Свинченко защищал Киев, потом пришел приказ отступать, и они перешли через Днепр на левый его берег, в Дарницу. Там они долго и бессмысленно кружили по лесам и проселкам, их бомбили, косили пулеметами с воздуха, никто из командиров понятия не имел, что делать. Потом командиры вообще куда-то исчезли, и все стали кричать, что надо идти по домам. У всех было ощущение, что войне конец.
Но в глухом лесу наткнулись на партизан. Ими руководили энкаведисты, и партизаны были хорошо экипированы, с возами, продовольствием, имели много оружия, они пугали немцами и звали к себе. Иван эмкаведистов ненавидел, и он затосковал.
– То я подождав, бала-бала, ночи – и утик! – объяснил он.
Несколько дней он шел полями и лесами, и повсюду брели такие же, не хотевшие воевать. А за что, спрашивается – за колхозы, за колымские лагеря, за нищету? А вокруг была родная Украина, и совсем, недалеко где-то – хата, жена и дети. Украинцы шли по домам, русские, чьи дома были у Советов, брели сами не зная куда, или искали немцев, чтобы сдаться в плен.
Иван наткнулся на колонну, сотни в две, таких сдавшихся. Их вели всего двое немцев, да и то, повесив на плечо явно ненужные винтовки. Ивана присоединили. Мужики приняли Ивана с хохотом и свистом, они были рады, что отвоевались и идут отдыхать в плен. Но этот чудак Иван не хотел отдыхать, а все думал о семье.
– То я пройшов трошки, бала-бала, сховався в яму – и утик!
—-------------------------
Я занял в хвосте очередь, уныло постоял, послушал бабьи пересуды насчет того же, что война кончится, когда зацветет картошка, что немцы русских не разбили, но и русские не могут победить, а потому заключат мир где-нибудь по Волге, а нам так и пропадать под немцами.
Возьмем к примеру вопрос принятия немецких сапога на Украине. Без лишнего морализаторства, Кузнецов, на примере собственного деда рисует довольно бесхитростную картину — жители УССР принимали любую сильную руку, но лишь до того момента как Акелла промахивался, после чего они готовы были сменить одну сильную руку на другую.
Дед родился в 1870 году – в одном году с Лениным, но на этом общее между ними кончалось. Дед не мог слышать самого имени Ленина, хотя тот давно умер, как умерли или были перебиты многие ленинцы. Он считал, что именно от Ленина все беды, что тот «играл в Россию, как в рулетку, все проиграл и сдох».
—-------------------------
Я сидел, едва дыша, ожидая этого взрыва…
Вдруг раздался глухой топот, люк поднялся, и соседка Елена Павловна, возбужденная, на себя не похожая, закричала с радостным изумлением, с торжеством:
– Что вы сидите? Немцы пришли! Советская власть кончилась!
Мне было двенадцать лет. Многое для меня в жизни происходило впервые. Немцы пришли тоже впервые. Я прежде всех вылетел из окопа, зажмурился от яркого света и отметил, что мир стал какой-то иной – как добрая погода после шторма, – хотя внешне как будто все оставалось по-прежнему.
Елена Павловна, захлебываясь, взмахивая руками, говорила умиленно, радостно:
–… молоденький, такой молоденький стоит!.. Мои же окна на улицу. Машина ушла, а он, молоденький, хорошенький, стоит!..
—-------------------------
Но нужно отдать ему должное: он тотчас опомнился, независимо встал и принялся смотреть куда-то поверх моей головы. Я обернулся и увидел, как в синем небе, за вершинами деревьев, опадают, крутясь и планируя, обломки досок.
– Ах, подорвали-таки мост, проклятые босяки! Э! – сказал дед, подходя к забору и высовывая нос, чтобы тоже поглядеть на первого немца. – Фью-фью, вот это да!.. Ну куда ж с ними Сталину воевать, Господи прости. Это же – армия! Это не наши разнесчастные – голодные да босые. Ты посмотри только, как он одет!
Действительно, солдатик был одет превосходно. На газетных карикатурах и в советских кинофильмах немцев изображали оборванными бродягами и бандитами, а советские воины были всегда красивые, подтянутые, розовощекие.
Вздымая пыль, подлетела угловатая, квадратная и хищная машина, лихо развернулась (мы с дедом жадно смотрели), и такие же подтянутые, ловкие, как фокусники, молодые ребята-немцы прицепили пушку в один миг, повскакали на подножки и, вися по обеим сторонам машины, лихо умчались в сторону Подола.
– Да-а… – сказал потрясенный дед и перекрестился широко; – Слава тебе. Господи, кончилась эта босяцкая власть, а я уж думал не доживу… Ступай, помогай носить вещи в хату: в яме все отсырело. Будем теперь жить.
—-------------------------
Мы жили как в отрезанном мире: что и как происходит на свете – трудно понять. Газетам верить нельзя, радио нет. Может, кто-то где-то и слушал радио, и знал, но не мы. Однако с некоторых пор нам не стало нужно радио. У нас был дед.
Он прибегал с базара возбужденный и выкладывал, когда и какой город у немцев отбили и сколько сбито самолетов. Базар все точно знал.
– Не-ет, Гитлеру не удержаться! – кричал он. – Наши этих прохвостов разобьют. Вот попомните мое слово.
Теперь большевики ученые, взялись за ум. Говорят уже точно: после войны колхозов не будет, разрешат мелкую частную собственность и торговлю. А по-старому им не спастись, что вы, такая разруха! Дай, Господи милосердный, дожить.
После краха с нашим последним обменом дед перепугался не на шутку. Он возненавидел Гитлера самой лютой ненавистью, на которую был способен.
—-------------------------
Я всю жизнь работал! – жаловался дед. – Я сейчас на одну советскую пенсию мог бы жить, если б не эти зар-разы, воры, а-ди-оты! Но наши еще их выкинут, наши придут, попомнишь мое слово. Народ теперь увидел, что от чужих добра не дождешься, проучил его Гитлер, на тыщу лет вперед проучил!
Его ненависть возрастала тем больше, чем голоднее он был. Умер от старости дедушка Ляли. Мой дед прибежал в радостном возбуждении.
– Ага! Вот! Хоть и фольксдойч был, а умер! В соседнем с нами домике, где жила Елена Павловна, пустовала квартира эвакуированных евреев. Приехали вселяться какие-то аристократические фольксдойчи. Дед первый это увидел.
– У-у, г-гады, буржуйские морды, паны распроклятые, мало вас советская власть посекла, но погодите, рано жируете, кончится ваше время!
[Интересно мне было видеть такую перемену с дедом: словно у него память отшибло. Что-то сказала бы ему бабка? Мне жаль было, что я не могу верить в Бога, как она. Ничему людскому я бы не доверял, а молился бы себе… Как иначе в этом мире, на что надеяться?
Что-то добавлять — портить!
Украинский вопрос
На удивление, Кузнецов оказывается очень современным украинцем, что пару раз мне приходилось щипать себя — неужели эти слов написаны человеком 1929 года рождения в 1960-х годах? Не растекаясь мыслью по древу, Кузнецов предстает латентным российскомовным украинцем. Судите сами:
Висели красные немецкие флаги. Они были потрясающе похожи на советские, если их не развевал ветер. На советских красных флагах – серп и молот. На немецких красных флагах – свастика. Что-то меня озадачили эти красные фашистские флаги.
Иногда рядом с красным свисал украинский флаг националистов – жовтоблакитный, то есть из желтой и голубой полос. Желтое – это пшеница, голубое – небо. Хороший, мирный флаг.
—-------------------------
И если было что-то на свете, что тогда нас меньше всего интересовало, то это вопросы нашего происхождения и национальности. Мы все учились в украинской школе. Наш родной язык был украинский.
На углу Крещатика и Прорезной, где когда-то был первый взрыв в комендатуре, теперь – Министерство культуры Украины, руссифицирующее остатки этой культуры. Во имя социалистического гуманизма по всей Украине идут политические процессы, а вольнодумцев сажают в лагеря. КГБ Украины – все там же, на Владимирской, 33.]
Однако, он все еще не такой радикальный как украинцы периода незалежности (пост-1991). Разрыв России и Украины для него все еще что-то невообразимое, и отсутствие нужды постоянного противопоставления России и Украины не заставляет его постоянно подгонять желаемое за действительное. Например, делать вид, что все киевляне говорят только по-украински и что русский язык им чужд, что русские — не братский народ, а варвары-оккупанты, и что наконец нет никакой разницы между западенцем и жителями остальной Украины.
– Что это за медали? – спросил дед, разглядывая газету.
Целую полосу занимала «Борьба украинского народа» – исторический обзор с портретами-медальонами князя Святослава, княгини Ольги, Владимира Крестителя, Богдана Хмельницкого, Мазепы, Шевченко, Леси Украинки и Симона Петлюры.
[Сочетание было невероятное, на что я, мальчишка, и то вытаращил глаза. Святослав, Ольга и Владимир – основатели Руси, тогда не было Украины и России, а просто Киевская Русь. Ладно, тут все в порядке. Святые предки у украинцев и русских общие.
Но дальше… Хмельницкий Украину к России присоединил.
Мазепа хотел оторвать. Тарас Шевченко и Леся Украинка – поэты, которых превозносила советская власть.
А Петлюра боролся в революцию за независимую Украину, и всех петлюровцев постреляли и сгноили в советских лагерях.]
– И Богдан у них великий? – удивился дед.
– Да.
– Чудно! Мазепа… Петлюра… – Дед озадаченно погладил бороду. – Насчет того черта не знаю, давно было, при Петре Первом, а Петлюру сам видел – и паразит, и горлохват. Что они только тут творили!..
—-------------------------
Входить в нее жутковато, это место, где решается всё: человеческая жизнь, еда, работа, смерть, – откуда отправляют в Германию или могут рекомендовать в Яр.
Немцев нет, за столами сидят фольксдойчи или «щирые» украинские дядьки в вышитых сорочках, с усами. Этих не обдуришь, как немцев, эти свой народ знают.
[И всегда они находятся, и у большевиков помогали делать колхозы, да раскулачивать, да доносить. Первая опора власти, эти самые «плоть от плоти» своего народа, что знают, кто чем поужинал, кто где в яме картошку зарыл. А сельсоветы из кого состояли, а все эти райисполкомы, горисполкомы, профсоюзы, суды? Теперь, гляди, опять такие же точно, опять они!]
—-------------------------
В СССР очень мало кто из поклонников бравого солдата Швейка знает, что существует продолжение бессмертной книги Гашека, написанное его другом Карелом Ванеком. Единственный перевод, который я смог отыскать, успел выйти в 1932 году в Минске, на белорусском языке. Бравый солдат Швейк попадает в русский плен и оказывается под Киевом, в Дарнице. Именно там в первую мировую войну существовал гигантский лагерь военнопленных, и выглядел он так:
Они были белорусы, но прожили почти всю жизнь в Киеве, так и не научившись ни русскому, ни украинскому языкам.
– Адна бяда не ходзиць, а другую за сабою водзиць, – вздыхала Ляксандра, сидя у бабкиной постели. – Бодрись, Марфушка, ты яще маладая, добраго у житти не успела пабачиць…
– Пабачиць, яна яще пабачиць, – ласково утешал Миколай; он сидел и исправно обмахивал бабку газетой.
—-------------------------
Но это редкий случай. Обычно скрывающихся находили, потому что оказалось немало желающих заработать деньги или корову. У нашего куреневского базара жила, например, некая Прасковья Деркач. Она выслеживала, где прячутся евреи, приходила:
– Ага, вы тут? Вы нэ хочетэ йты до Бабыного Яру? Давайте золото! Давайте гроши!
Они отдавали ей все, что имели. Затем она заявляла в полицию и требовала еще премию. Муж ее Василий был биндюжником, обычно на его же площадке и везли евреев в Яр. Прасковья с мужем по дороге срывали с людей платье, часы:
– Воно вам уже нэ трэба!
Возили они и больных, и детей, и беременных. Немцы только вначале платили премию, а потом перестали, но Прасковья удовлетворялась тем, что добывала сама, затем, с разрешения немцев, обшаривала опустевшую квартиру, брала лучшие вещи, остальные Василий отвозил на немецкий склад со следующим актом: «Мы нижеподписавшиеся, конфисковали для нужд германской армии следующие вещи».]
—-------------------------
Из Бабьего Яра неслись отчетливые, размеренные выстрелы из пулемета: та-та-та, та-та…
Тихая, спокойная, размеренная стрельба, как на учениях. Наш Бабий Яр лежит между Куреневкой и Лукьяновкой, чтобы попасть на кладбища, стоит только перейти его. Их, оказывается, гнали оттуда, с Лукьяновки, в этот наш овраг.
Дед выглядел озадаченным и испуганным.
– Может, это стрельбище? – предположил я.
– Какое стрельбище! – жалобно закричал дед. – Вся Куреневка уже говорит, на деревья лазили – видели. Виктор Македон прибежал – жену-еврейку провожал, едва спасся, Матерь Божья, Царица Небесная, что же это, да зачем же это их?
Мы пошли в дом, но сидеть там было невозможно. Стрельба, стрельба.
Дед пошел к Македону узнавать, там сидело много народу, и этот парень (он женился перед самой войной) рассказывал, что там смотрят паспорта и бросают их в костер, а он закричал: «Я русский!», тогда от него жену оторвали и повели в Яр, а его полицейский выгнал…
На фоне сегодняшних украинцев вроде ветеранов АТО, которые стыдливо пишут книги на русском, и потом переводят их на украинский, где читая украинскую версию упорно делается вид, что все украинцы говорят по-украински — книга Кузнецова является глотком свежего воздуха. Как видите, тут есть и суржик, и украинский, и немецкий, и даже белорусский, но главным образом конечно же русский язык. Обратите внимание на последнюю цитату. Персонаж с фамилией Македон — явный этнический украинец перед расстрелом кричит, что он — русский. Вероятно ему и в голову не придет говорить, что он украинец, однако, если вы почитаете киевскую газету “Нове українське слово” времен оккупации Киева, которая часто цитируется в книге, пропаганда по этому вопросу так велась активнейшная.
Геноцид в Бабьем Яре
Как я уже писал выше у меня довольно спокойное отношение к событиям в Бабьем Яру. Аргументы вроде “только евреев убивали за то, что они евреи” вызывают недоумение — так можно сказать про любой народ. Конечно, те события были трагедией, однако что такое несколько десятков тысяч человек относительно 6 млн евреев убитых в Холокосте или 50 млн всех жертв Второй Мировой Войны? В то же время, киевлянин Анатолий Кузнецов писал конкретно про то, что он сам видел и чувствовал, проживая страшные события в своем городе, поэтому то, что сделал фокус именно на этом элементе большой трагедии логично и может вызывать лишь похвалу.
К его чести, Анатолий беззлобно дает слово устами своих персонажей тем, у кого точка зрения ближе к озвученной мною выше.
Это был огромный, можно даже сказать величественный овраг – глубокий и широкий, как горное ущелье. На одном краю его крикнешь – на другом едва услышат.
Он находился между тремя киевскими районами: Лукьяновкой, Куреневкой и Сырцом, окружен кладбищами, рощами и огородами. По дну его всегда протекал очень симпатичный чистый ручеек. Склоны – крутые, обрывистые, иногда просто отвесные, и в Бабьем Яре часто бывали обвалы. Впрочем, для тех мест он обычен: правый берег Днепра сплошь изрезан такими оврагами, главная улица Киева Крещатик образовалась из Крещатого Яра, есть Репьяхов Яр, Сырецкий Яр и другие, их много там.
Мы шли и увидели, как с одной стороны оврага на другую перебирается оборванный старик с торбой. По тому, как уверенно он шел, мы поняли, что он где-то здесь обитает и ходит не первый раз.
– Дед, – спросил я, – евреев тут стреляли или дальше?
Дед остановился, оглядел меня с ног до головы и сказал:
– А сколько тут русских положено, а украинцев, а всех наций?
И ушел.
Мы знали этот ручей как свои пять пальцев, мы в детстве запруживали его маленькими плотинами – «гатками», и купались.
В нем был хороший крупнозернистый песок, но сейчас он был весь почему-то усыпан белыми камешками.
Я нагнулся и поднял один, чтобы рассмотреть. Это был обгоревший кусочек кости величиной с ноготь, с одной стороны белый, с другой – черный. Ручей вымывал их откуда-то и нес. Из этого мы заключили, что евреев, русских, украинцев и людей других наций стреляли выше.
У меня также вызывает симпатию нормальный мещанский гуманизм Кузнецова, и как и он я тоже “понимаю” и “не понимаю” как и почему устроен именно так наш мир.
Но независимо от взглядов, за абсолютную ДОСТОВЕРНОСТЬ всего рассказанного я полностью отвечаю как живой свидетель.
И вот, ребята, рождения сороковых годов и дальше, я признаюсь вам, рискуя показаться сентиментальным, что порой изумленно смотрю на мир и думаю:
«Какое счастье, подумать только, что нынче по улицам можно ходить, когда тебе вздумается, хоть в час ночи, хоть в четыре». Можно даже слушать радиоприемник или завести голубей. Досадно разбуженный среди ночи мотором, сонно злишься: «Сосед с пьянки на такси приехал», – и переворачиваешься на другой бок.
Не люблю ночного воя самолетов; как загудит, кажется, всю душу выворачивает, но тут же говоришь себе: «Спокойно, это они еще тренируются, это еще не то». А утром приходят газеты, в которых пишется о маленьких войнах то тут, то там…
Говорят, мы не замечаем здоровья, пока оно есть, плачем, только его потеряв.
Смотрю изумленно на этот мигающий, колеблющийся мир.
—-------------------------
Среда третьего ноября началась великолепным утром. Небо было совсем чистое и синее. Я вышел на крыльцо и буквально захлебнулся этой свежестью, чистотой, утренним солнцем.
Вам знакомо это состояние, когда утром глядишь на небо, и хочется хорошо прожить этот день, а если это выходной, то тянет спешно собираться, заворачивать бутерброды в пакет и двигать на рыбалку или просто на травку.
Это был день решающего боя за Киев, и сейчас, снова переживая его начало, я опять и опять, хоть убейте меня, не могу понять, почему на этой прекрасной, благословенной земле – с таким небом и таким солнцем, – в среде людей, одаренных умом, размышлением, не просто животных с инстинктами, но в среде мыслящих, понимающих людей возможно такое предельное идиотство, как война, диктатуры, терроры, все эти взаимные смертоубийства и садистские издевательства одних над другими.
Да, да, конечно же, все это добротно анализируется специалистами всех «-измов», и с точки зрения каждого великолепно объяснено политически, исторически, экономически, психологически. Все разобрано, доказано, все ясно. Но я все равно НЕ ПОНИМАЮ.
А прочитав вот этот абзац, и потом сопоставив его с тем, что Кузнецов просто хотел красиво жить, любил порнографические журналы, и вечеринки с голыми девками…Мне стало его очень жалко. Ну разве такие желания — это преступление? Ну разве же это честно, что сверстники Кузнецова из какой-нибудь Англии или Швеции, которые тоже читали Гюго и Золя в юности, имели право на такую жизнь, особенно если они принадлежали к успешным представителях творческой интеллигенции, а Кузнецов нет, просто потому что он жил в СССР?
Мы распевали песенку про козла и учили букву «О». Мама научила меня грамоте с четырех лет. В классе мне было скучно, потому что я читал, как пулемет, уже прочел главные романы Гюго и «Размножение» Золя, где меня особенно потрясло то, что хирургическое предупреждение беременности приводит женщину к преждевременной старости. Там осуждается женщина, которая не хотела беременеть, а только свободно спать с мужчинами и веселиться, и врач ей что-то вырезал, и через несколько лет она стала старухой. Я очень жалел эту женщину, но слащавая картина чудовищного многодетного семейства, которую Золя нарисовал как образец, мне почему-то показалась еще более противной. Я про себя решил, что когда вырасту, ни за что не женюсь на матроне, плодовитой, как жирная самка тутового шелкопряда, а буду гулять, спать и веселиться.
Конечно есть тысячи причин почему советский аскетизм — это не так уж и плохо, однако нам выросшим в другом мире, мне кажется нет нужды корчить из себя ханжу.
Словно новости из сегодняшних сводок
Главный месседж моей заметки — “Бабий Яр” Анатолия Кузнецова это интересная, которая заслуживает того, чтобы вы ее прочитали, поэтому напоследок я приведу пару кусков, которые отдают параллелями из дня сегодняшнего.
Я уверен, что каждый подумает о чем-то своем, а что-то добавлять будет пошло и банально.
Весь 1942 год был для всей Украины годом угона в рабство.
Повестки разносились ворохами. Кто не являлся – арестовывали. Шли облавы на базарах, площадях, в кино, банях и просто по квартирам. Людей вылавливали, на них охотились, как некогда на негров в Африке.
Одна женщина на Куреневке отрубила себе топором палец; другая вписала себе в паспорт чужих детей и одалживала детей у соседей, идя на комиссию. Подделывали в паспорте год рождения; натирались щетками, драли кожу и смачивали уксусом или керосином, чтобы вызвать язвы; давали взятки – сперва освобождение от Германии стоило 3000 рублей, потом цена поднялась до 15 000. Год, с которого брали, быстро снизился: с шестнадцати, потом с пятнадцати, наконец, с четырнадцати лет.
На плакатах, в газетах и приказах Германия называлась только «прекрасной». Печатались фотоснимки о жизни украинцев в прекрасной Германии: вот они, солидные, в новых костюмах и шляпах, с тростями, идут после работы в ресторан, кабаре или кино; вот молодой парень покупает цветы в немецком цветочном магазине, чтобы подарить любимой девушке; а вот жена хозяина штопает ему рубашку, ласковая и заботливая…
—-------------------------
– В Германию облава?
Угу, – шмыгнул тот носом, – всих забирають…
Прислонясь спиной к стене, я рассеянно подумал: теперь Дегтярев решит, что я его деньги украл. Правда, когда придет мать и поднимет тревогу, он поймет, что со мной беда, но в это время я буду уже на пути в Европу. Пришло это и ко мне.
Облава была спокойная. Солдаты ходили по хатам, брали всех мужчин, и все приходили спокойно, молча, как и я. Теперь уже никаких документов не смотрели, годы рождения не играли роли. Все чисто и благородно: попался так попался – и заткнись.
—-------------------------
Из статьи «РАЗМЫШЛЕНИЯ ПО ПОВОДУ РЕЧИ РЕЙХСМАРШАЛА» (имеется в виду рейхсмаршал Геринг):
«За исключением отдельных писем избалованных маменькиных сынков, которые часто кажутся смешными, на Украину поступает огромное количество писем, в которых наши работники выражают свое удовлетворение. Это те наши украинцы, которые понимают, что война отразилась на продовольственном снабжении Германии, которые смотрят не только в свой горшок…
У нас на Украине часто можно было услышать жалобы на то, что Адольф Гитлер забирает людей на работу в Германию. Но и здесь Германия для обеспечения окончательной победы не требует от украинского народа больше жертв, нежели она сама приносит в значительно, значительно больших масштабах.
Итак, братья, я хочу поговорить с вами совершенно честно и откровенно. Я стыжусь всех тех, кто бранит Германию.
Когда я читал речь Рейхсмаршала, мне было так стыдно, как никогда еще в жизни.;.»
—-------------------------
В немецких сводках появились сплошь «оборонительные бои», «успешные отражения», «сокращения фронта» и «противнику удалось на незначительном…» Оставив город, они об этом не сообщали, но писали так: «Бои идут западнее Орла». Все понятно, завидуем Орлу. Рады победе на Курской дуге.
За сим кланяюсь вам.
Спасибо,
Клемент Таралевич
Октябрь 2024, Лондон.
Рубрика "На чужбине" на сайте Vatnikstan.ru, где выходят мои статьи о русских эмигрантах
