Ранее:
1917 год глазами историка С.Б. Веселовского
1918 год глазами историка С.Б. Веселовского
Важнейшие размышления о русской революции и исторической вине русского народа.
7 января (25 декабря). (Ст. ст.). Пятый день я в Татариновке. Заготовляю дрова и читаю бездарного Ф. Меринга. По вечерам на кофейных мельницах изготовляем первобытным способом муку, из пшеницы и ржи.
Война, вызвавшая сильнейшее потрясение всех сторон хозяйственной жизни, вызвала, как обыкновенно бывает в таких случаях, и спекуляцию. Невежество населения в экономических вопросах и неумение разбираться в причинах явлений, а также присущая человеку зависть в сильной степени способствовали преувеличенному представлению о размерах спекуляции. С началом революции демагогия, конечно, воспользовалась этим в своих гнусных целях разложения общества и государства. Травля действительных и мнимых спекулянтов получила величайшую популярность. Теперь, когда кончается второй год революции, можно ясно видеть, сколько преувеличения, лжи, самой гадкой демагогии и грабёжнических инстинктов скрывалось под этим популярным лозунгом: души и грабь спекулянта. Никогда спекуляция, притом самая грубая и бессовестная, не захватывала такого множества людей, преимущественно из простонародья, как теперь. Сверх тех, кто спекулирует «между прочим», образовались целые кадры спекулянтов из лиц, лишившихся своих обычных заработков или бросивших свой труд и занятия нарочно, чтобы заниматься спекуляцией. На спекуляцию толкают, конечно, не только многочисленные запретительные декреты и расстройство хозяйственной жизни народа, но и падение ценности бумажных денег. Бумажные деньги, несомненно, деморализуют народ не менее, чем организованный революцией общий грабеж.
9 января (27 декабря). (Сст. ст.). По мере того, как рушатся одна за другой розовые надежды на освободителей извне, все более и более большинство, с кем приходится сталкиваться, начинает больше обращать внимание на внутренние процессы и возлагать надежды на них. Но каковы эти процессы? Это тем более неясно, чем уже наш почти единственный источник осведомления — личное наблюдение в довольно ограниченном круге повседневных встреч. Мне кажется, что время массовых движений прошло безвозвратно. Революционное движение уже миновало эту стадию. Это, конечно, не значит, что не будет ещё множества вспышек, но все эти вспышки, на почве голода, сбора хлеба и налогов и по другим поводам, являются агонией революции, а не самой революцией. Мне представляется, что они есть симптом разложения революционной власти, и в этом разложении будет состоять сущность процесса ближайших месяцев. Они не поведут, сами по себе, к реорганизации или к свержению власти, а подготовят почву для её падения.
Суть современного положения сильно напоминает состояние Франции в последнее время перед 18 брюмера. Широкие массы народа утомлены революцией, утомлены, и запуганы террором и совершенно изверились в партии и вождях партий. Население городов сверх того изнурено и подавлено голодом. Если современное положение дел продолжится ещё несколько месяцев, то и город, и деревня, после более или менее энергичных и многочисленных конвульсий впадут в полную прострацию. Крестьянство — единственный класс, ещё не истощённый вконец и не раздавленный революцией, совершенно беспомощно в политическом отношении, т. е. совершенно не способно на политическое творчество и на отстаивание своих интересов. При таких условиях на арене остаются только многочисленные, но небольшие шайки различных партийных оттенков. Борьба их между собой и будет составлять, поскольку она не будет обуздываться страхом удара извне, главное содержание событий ближайших месяцев. Гнетущую атмосферу создаёт удушение свободной печати.
Не знаешь, что происходит на Западе, на юге, на севере, в Сибири, даже в пределах советской республики, и в каждом номере «Известий» или «Правды» читаешь злобные, тенденциозные и лживые статьи. Когда не удержишься и прочитаешь очередной номер, то на целый день остаётся кошмарное, гадкое впечатление.
11 января (29 декабря). (Ст. ст). За последнее время я всё чаще и чаще возвращаюсь к мысли об эмиграции. И до войны, ещё с 1905 года, я постоянно тяготился русской действительностью и теми условиями, в частности, в которых находился учёный исследователь такого типа и душевного склада, как я. Несомненно, что всё русское общество, во всех слоях, уже давно, т. е. примерно последние 20 лет, переживало процесс глубокого разложения моральных, общественных и правовых понятий. Это разложение, в связи с крайне низким уровнем культуры, делало по временам жизнь очень тяжёлой. У меня никогда надолго не пропадало сознание, что условия жизни уродуют, угнетают и глушат развитие моего я. С величайшим трудом я черпал культуру из западноевропейских источников, вынашивал и выращивал её в себе, но как только я выходил из дома и соприкасался с русскими людьми, их привычками, нравами и т. п., то тотчас замечал, как эти небольшие мои приобретения таяли и разлетались как дым. Не знаю, что мне давала среда, не могу этого уяснить себе, но что она обирает меня постоянно, это для меня было чувствительно. Несомненно, что значительную роль в этом сознании играли наши связи с французским московским обществом. Встречаясь с рядовыми французами московской торговой и промышленной колонии, которые у себя на родине едва ли могли бы составить вторые и третьи ряды образованного общества, я со стыдом за русских и с горьким чувством досады видел, насколько неизмеримо они выше нашего общества, даже первого ряда его. Тем более сильное впечатление производили на меня те немногие представители первых рядов западноевропейского мира, с которыми мне приходилось знакомиться. К тому же годами, мало-помалу, у меня складывалось убеждение, что русские не только культурно отсталая, но и низшая раса. Невозможно подсчитать и выразить в сколько-нибудь точных цифрах количество выдающихся людей чисто русского происхождения и смешанного или иностранного происхождения, но повседневное наблюдение постоянно приводило к выводу, что иностранцы и русские смешанного происхождения даровитее, культурнее и значительно выше, как материал для культуры.
12 января (30 декабря). (Ст. ст.). У нас ещё 2–3 месяца срока, чтобы решить свои планы на лето, а следовательно, и на следующую зиму. Б. и К. возлагают большие надежды на процесс внутреннего оздоровления. Я на этот счёт пессимист. Внутренний процесс, несомненно, идёт, но крайне медленно, и идёт определённо в сторону анархии, разложения власти. В таком направлении и в таком темпе дело может тянуться годами. Беспорядок, голод, общее обнищание неспособны дать населению то, чего у него совершенно нет — самодеятельности и желания свободы. Насилию и анархии русское быдло может противопоставить только пассивное, глухое сопротивление, саботаж в истинном смысле этого слова. Неправдоподобно, чтобы мерзость, которая накоплялась несколько десятилетий, рассосалась и сошла на нет в один год.
21 января (8 января). Неделя, как я опять в Москве. …
Все ходят и держат себя, как приговорённые к медленной, но неминуемой смерти. Некоторые поддерживают ещё с трудом свой туалет, но другие уже не скрывают своей нужды и полного упадка духа. Очень тяжело приходится Любавскому. Он сам приготовляет себе пищу, вероятно, сам стирает себе белье и т. д.; ходит нестриженный и непричёсанный.
25 января (12 января).
У нас в доме не топят пятый день, на дворе 14 градусов и так во многих домах. По вечерам улицы почти совершенно не освещены, из домов и магазинов тоже нет света, и во тьме возобновились грабежи и раздевания запоздалых пешеходов. Говорят, что на этих днях остановили в Сокольниках автомобиль Ленина, раздели его и отняли автомобиль.
18 февраля (5 февраля). … Вчера и сегодня немного выходил, а то сидел и сижу по целым дням дома и читаю. Вчера заходил к Д.[митрию] М[оисеевичу] П.[етрушевскому]. Он терпеливо переносит все, сидит в пальто и картузе; уверенно говорит о неминуемой перемене декораций.
Я не жду такого исхода, и мне дальнейшее представляется в виде разложения, то медленного, то более быстрого гниения.
Радужные надежды одних и горький пессимизм других сменились, как будто, у большинства какою-то тупой безнадёжностью. Подлинные намерения союзников неизвестны, а то, что известно, вызывает только недоумение.
19 февраля (6 февраля). За последнее время я много читаю по истории революций и социализма и обдумываю исследование по этим вопросам.
Русская интеллигенция теперь переживает революцию, о существе которой она имела такие превратные и смутные понятия и которой так легкомысленно способствовала. В ближайшем будущем ей предстоит пересмотреть все свои верования и взгляды на развитие общества, на задачи в жизни личности и т. д.
Прежде всего, что такое, в сущности, революции. Этим словом в истории называются очень различные явления. Для определения понятия необходимо собрать большой исторический материал.
Излюбленное у русских сравнение это — сравнение революций с бурями, очистительными грозами. Это — ерунда, как всякое сравнение из несравнимых областей.
Интереснее другие представления, именно представления о необходимости, неизбежности революций в истории народов, и представление о неизменной их благотворности для прогресса. Ложность этих представлений легко может быть доказана. Они вытекают не из знания истории народов, не из анализа свойств человеческой природы и законов социальной жизни, а из темперамента, слепых инстинктивных душевных движений.
Англия, совершив 2 революции в XVII в., обходилась без них более двух столетий. Можно сказать, что она вышла из полосы революций. Эти два столетия и начавшийся XX век были в Англии временем беспримерного прогресса всех сторон государственной, общественной и народной жизни. В противоположность Англии, Франция менее чем в одно столетие проделала четыре кровавых революции. Если она прогрессировала, то скорее несмотря на революции, а не благодаря революциям.
Государственные учреждения и правовой строй Англии упруги, но податливы, как её неписанная конституция, т. е. изменяются, хотя и медленно, но уверенно и целесообразно, сообразно новым запросам жизни.
Во Франции, несмотря на её демократический государственный строй, в частном праве, в администрации, в общественной и частной жизни много такого, что не даёт развиваться и облекаться в новые формы запросам жизни.
Аналогичные этапы в жизни народов у одних проходятся мирным, а у других революционным или бурным путём. Напр.[имер] — отмена сословных привилегий, крепостного права; всеобщее избирательное право.
26 февраля (13 февраля). Мрачное и беспросветное затишье. Я, кажется, не ошибусь, если скажу, что в январе, приблизительно, обозначился перелом в настроении общества. В октябре, когда Германия была разбита и вынуждена заключить перемирие, не ждали вмешательства союзников, т. к. понимали, что им много дела, и более важного... Затем у всех естественно возник вопрос, каково же будет их отношение к России. Естественно, что большинство считало вмешательство делом решённым и несомненным и преувеличивали возможность быстрого вмешательства. Сведения об их намерениях отрывочны и неясны, но постепенно у всех начало складываться представление, что «спасать» Россию они не намерены и не будут, и что их вмешательство в теперешней форме, пожалуй, хуже полного невмешательства. Это заключение повергло в ещё большую безнадёжность. Большевизм приходится изживать своими силами, а на них мало надежды, тем более что при теперешней военной технике, сравнительно ничтожная часть населения может очень долго насильничать и господствовать при помощи террора, не взирая и не смущаясь голодом, общим обнищанием и вымиранием от заразных болезней и недоедания. Чтобы изжить, при таких условиях, такой бандитизм и анархию, нужно пройти через длинный период таких страшных страданий, которые не может себе представить самое сильное воображение. Развал всех сторон хозяйственной и бытовой обстановки жизни так велик, что в каждый данный момент кажется, будто дальше идти некуда и что вот-вот наступит катастрофа. Между тем с каждой неделей положение заметно ухудшается, а мы все ещё не долетели до дна ужасной пропасти.
Из-за отсутствия топлива, дров, угля и нефти, останавливаются одна за другой фабрики. В Москве стали трамваи, сокращается и замирает движение жел.[езных] дорог, но дно пропасти ещё не достигнуто. Нельзя предвидеть, что будет даже в ближайшем будущем.
Я вообще смотрю пессимистически и очень низко ценю внутренние силы России, но временами мне кажется, что если в конце концов назреет взрыв, то сила его и последствия будут прямо чудовищны. Он будет сопровождаться таким кровопролитием, сначала, и анархией в следующем этапе, что перед ними побледнеют все жертвы войны и первых двух лет революции. Тот ужасный гной, который разлился теперь по всей России, во всех слоях населения, может быть удалён и искуплен только кровью, неисчислимыми потоками крови. Помимо случайных жертв и непосредственных участников анархии и организованного бандитизма, по крайней мере три четверти так наз.[ываемой] революционной интеллигенции должны погибнуть и не может не погибнуть, т. к. они несовместимы с выздоровлением и возвратом к каким бы то ни было формам нормальной трудовой и культурной жизни.
Это неизлечимые больные, тихие или буйные помешанные, которым судьба и ход нашей истории предназначили — сначала отравить и загноить народный организм, а затем быть уничтоженным здоровыми элементами, ...если последним суждено взять в конце концов верх. Дай Бог, чтобы это было преувеличение, но по временам мне кажется, что это — так и что это неизбежно.
По моему представлению, это — прежде всего озлобленные до слепоты, с вывораченными наизнанку мозгами и извращёнными моральными понятиями. В. С. Миролюбов, в разговоре недавно со мной, говорил, что среди них много людей, искренно любящих народ и желающих ему, по-своему, добра. Я таких не вижу. В лучшем случае они способны на красивые слова и эффектные позы, а на деле вся их деятельность не приносит ничего, кроме зла и вреда. У них, во-первых, как у дурных политиков, почти всегда результаты совершенно не отвечают или даже противоречат их намерениям. Мир — вместо него война, которой не видно конца. Хлеб — голод. Свобода — гнусный и бессмысленный деспотизм. Долой смертную казнь — потоки крови, террор и бессчётные казни и убийства даже без тех гарантий правосудия, которые были при самодержавии. Вся власть народу или вся власть советам, а в действительности никогда народ, в самых широких слоях, не был так забит, запуган и лишён самых элементарных свобод; десяток, другой бандитов держат в своих руках целый уезд, подделывают или подавляют свободу выборов и объявляют вне закона всякого, кто с ними не согласен.
Во-вторых, мотивы их деятельности, в большинстве случаев, низменны, а цели — ложны и практически неосуществимы.
27 февраля (14 февраля). Почему идейный большевизм и вообще рев[олюционная] демократия увлекли за собой так много преступных и дурных элементов?
4 марта (19 февраля). «Было бы напрасной потерей времени разъяснить, как несправедливо потерпело бы меньшинство при всяком новом насильственном распределении собственности. — «Тем хуже для меньшинства», — вот единственный ответ, которого мы бы добились. Поэтому в настоящее время приходится доказывать и защищать права собственности на совершенно иных, более глубоких основаниях.
Необходимо доказать, что всякое посягательство на право собственности не только причинит ущерб меньшинству, но и повлечёт за собой гибель и разорение большинства» (16–17 стр.).
В. Мэллок. Социальное равенство. Перев. с англ. А. Велицына. Москва. 1899.
«Основные принципы современного демократизма и радикализма, являясь выводами из совершенно ложных и ошибочных положений, будут, по мере своего применения, увеличивать то самое зло, к искоренению которого они стремятся, и поэтому вожаки и проповедники демократических теорий, вселяя в массу народа стремление к такого рода прогрессу, который невозможен и неосуществим, в действительности ведут эту массу назад, ко второму варварству, ужасы и бедствия которого мы в настоящее время едва ли в силах себе представить» (53–54 стр.).
Рус.[ская] интеллигенция теперь начинает понимать эти ужасы и бедствия.
12 марта (27 февраля).
Известия об отношении к Русским делам союзников отрывочны и сбивчивы, но в общем выясняется, что они нас «спасать», по крайней мере в ближайшем будущем, не будут. Вся надежда на процесс внутреннего оздоровления и на свои силы. Но эта надежда у всех, с кем приходится говорить, очень плоха. Все ходят мрачные, удручённые, почти в полной безнадёжности и даже неохотно говорят о чем бы то ни было, кроме как о продовольствии.
Странная, но понятная, в сущности, черта человеческой психологии. Первые удары действуют на психику сильно и вызывают сильное возбуждение; последующие, более сильные удары оказывают гораздо более слабое действие, и наконец за известным пределом даже самые сильные удары не вызывают почти никакой реакции. Два года тому назад небольшое сравнительно уменьшение хлебного пайка и увеличение на несколько десятков процентов цен на предметы широкого потребления послужили ближайшим поводом к перевороту, а теперь отчаянное положение прод[овольственного] дела, настоящий голод для значительной части городского населения вызывает только стоны и слезы на фоне общей прострации и безнадёжности.
По временам теряешь совершенно надежду на сдвиг, поворот (о перевороте, который изменил бы положение сколько-нибудь быстро, теперь мало кто говорит), когда можно было бы уверенно сказать: вот началось выздоровление. Иными словами: надежда на кризис с благоприятным исходом сменяется представлением о лизисе (Лизис - медленное понижение высокой температуры при некоторых болезнях (брюшной тиф и др.), связанное с угасанием патологического процесса. - Авт.) и о последующей смерти. Хозяйственный строй производства и обмена, существовавший до войны, дал возможность размножения и существования известной массы народонаселения. Революция и гражданская бойня и анархия в правовых отношениях, которой они сопровождаются, совершенно разрушили весь строй производства и обмена. Теперь ясно, что мы расходуем последние запасы, последние крохи прежнего строя. Неизбежное последствие — вымирание значительной части населения, приблизительно до того уровня его (по численности), который будет возможен соответственно разрушениям в производстве и обмене. Большевистская анархия отбросила нас в производственном отношении и в обмене на несколько веков назад, ко временам варварства, и соответственно с этим на той же территории не может существовать прежнее количество населения. Особенно ясно это видно на городах, население которых вымирает и разбегается. Население Петербурга и Москвы убыло по меньшей мере на 50%. Другое явление — массовое передвижение населения, особенно городского, на юг.
Б.[ыть] м.[ожет] муки голода, нужды в массе предметов массового потребления, страх смерти и сама смерть вызовут реакцию? Это большой вопрос. Ведь даже в лучшем случае после преодоления большевизма и установления хоть сколько-нибудь сносного порядка пройдёт довольно много времени, пока удастся наладить производство, транспорт и обмен. Голод не будет ждать этого восстановления необходимых средств пропитания и не будет щадить. Т.[аким] об.[разом] и в лучшем случае вымирание части населения неизбежно.
20 марта (7 марта). [Н. ст.]. Татариновка. Более недели мы не получали газет и живём как отрезанные от всего мира. По временам, когда вспоминаешь об этом, становится невыносимо тягостно. Что делается на Западе, как идёт мирная конференция, что в разных частях бывшей Российской империи? Союзники, прервавши сношения с Сов.[етской] республикой и изолировавшие её, посадили нас, всех русских, как бы в карантин для чумных. Это — тяжёлое наказание, надо признать, что в общем, заслуженное. Невинные страдают, как обычно в истории, наравне с виновными. А кто виноват, кто невиновен? Раньше все твёрдо знали, кто виноват. Виноваты самодержавный режим, бюрократия, правительство вообще и т. д. После свержения Николая всё перемешалось в сознании русского обывателя. К прежним виновникам всех бед и, в частности войны, прибавились новые: буржуазия, которая будто бы только для того затеяла войну, чтобы богатеть, ничего не теряя, а во время войны наживалась и спекулировала; кадеты и другие сторонники войны до победного конца. Чем дальше, тем число виновников росло. Виноватыми оказывались бывший герой Керенский, ген. Корнилов, гнусно провоцированный и преданный Главковерхом, вездесущие и бесчисленные контрреволюционеры, союзные империалисты и т. д., и т. д. О винах народа, кинувшегося грабить все, что попадало под руку, разбивавшего винные склады, предававшего родину и безнаказанно убивавшего множество невинных людей, говорили неохотно и легко находили всему полное оправдание в его невежестве. От последнего такой ход рассуждений. Причина (а не вина) всех подобных гнусностей и безобразий — невежество; а в последнем виноват старый строй, который умышленно держал народ во тьме. Т.[аким] об.[разом] виноваты те же, кто виноваты были раньше. Как будто умышленно закрывали глаза на то, что низкий уровень образования был одним из элементов, что важнее крайне низкий уровень морали, личной и общественной, и страшный уклон к преступности, что мало или вовсе не зависит от грамотности и образования. Крайне левые, почти вся так наз[ываемая] революционная демократия, не только не видели во всем этом хаосе и безумии вин, но и ставили иногда в заслугу. Если более благоразумные и не потерявшие человеческого достоинства представители более правых революционных течений иногда и осуждали эти «эксцессы», то делали это деликатно, с оговорками, с немедленными ссылками на невежество народа и т. п. В конце концов, большею частью оказывалось, что виноват во всём «самодержавный режим». Даже самые возмутительные гнусности масс вызывали у этих представителей рев[олюционной] демократии приблизительно такое отношение, как у ослеплённой любовью мамаши вызывают скверные шалости избалованного ребёнка. При этом осуждение очень часто проистекало не столько из моральных и правовых принципов, сколько из опасения, что эксцессы и гнусности могут, что называется, сорвать революцию, повредить её «завоеваниям», могут вызвать преждевременно, до завершения и укрепления всех завоеваний контрреволюцию, т. е. пробудят в широких слоях населения инстинкт самосохранения, любовь к родине, сильный моральный отпор. По мере углубления революции, холуй от безнаказанности и революционной пропаганды наглел, широкие слои общества отпора не давали, страх перед контрреволюцией ослабевал и рев[олюционная] демократия становилась всё снисходительнее в оценке поступков совершенно разнуздавшейся черни. Это прекрасно подготовило почву для большевиков. Последние, чтобы окончательно ослепить народные массы, предотвратить самую возможность пробуждения в ней человеческой и гражданской совести, довести свои жертвы до отчаянности и невозможности когда-либо оправдаться перед совестью, вывернули наизнанку все моральные и правовые понятия. Родину надо не защищать, а разрушать; в образованных людях надо видеть не пример, не вождей, не старших, не представителей самого интенсивного труда, вышедших из всех классов общества благодаря своим способностям и энергии, а паразитов, бездельников, естественных врагов народа, которые при помощи науки и богатства овладели секретами порабощения масс.
Рабья мстительность и звериная злоба к своим недавним господам получили громкое имя справедливого гнева народа, великодушного в своих победах и лишь по необходимости беспощадного к своим врагам, продолжающим борьбу. Большевизму не было надобности долго заниматься воспитанием масс в этом направлении и вырабатывать идейные мотивировки. Всю необходимую подготовительную и долгую работу проделала наша интеллигенция и её вожди в литературе и публицистике. У них самих уже давно и в очень значительной мере все понятия были вывернуты наизнанку, и именно изнанка была провозглашена настоящим лицом. Только эти и никакие другие понятия вносила она в народ всякий раз, когда приходила с ним в соприкосновение.
25 марта (12 марта). Слеподоверчиво пошёл народ за новыми вождями, которые, с одной стороны, употребили все усилия, чтобы в нём не проснулись совесть и стыд, а, с другой стороны, ловко использовали его инстинкты, злобу и доверчивость в своих революционных целях. Однако угар бесстыдства и разгул злых инстинктов довели народ до тупика, до разорения, до голода. У него всё чаще начинает зарождаться сомнение в целесообразности «греха» и в достижимости бесчестными средствами тех целей, которые ему подставили вместо настоящих рев[олюционные] вожди. Недавно мне пришлось слышать характерное замечание: греха, греха сколько приняли на свою душу, а вышло так, что ни себе, ни людям. Придя к такому выводу, совесть неизбежно возвращается к вопросу: кто виноват.
30 марта (17 марта). По слухам, дела большевиков резко ухудшаются. Некоторые говорят уже о начале конца. Рабочие и солдатские волнения в Петербурге, Брянске, Орле и Туле, военное положение в Сызрани, отступление от Уфы и т. д.
По мере того, как надежды и иллюзии относительно союзнического вмешательства рассеивались, всё больше и больше стали думать и говорить о разложении внутри. На него возлагали надежды и, по-видимому, значительно преувеличивали и слишком охотно принимали желаемое за действительное. Этот поворот нисколько, однако, не отражается на поведении. Как раньше фаталистически ждали избавления извне, так теперь ждут разложения изнутри. Да и что делать? Пока широкие массы сами не поднимутся против вооружённого засилия организованных б[ольшевика]ми отбросов общества, нам, представителям интеллигенции и высших классов, нельзя ничего сделать и лучше, подобно союзникам, держаться в стороне. Взбунтовавшиеся рабы сами должны придти к тому, что старые господа, как они ни были плохи, всё-таки лучше неведомых авантюристов и самозванных, безответственных доброхотов народа. К этому они приходят очень медленно, по многим причинам. Они прошли вполне только первый этап — изверились в новых вождях и в их заманчивых обещаниях. Теперь они проходят, но далеко ещё не завершили второй этап — потерять веру в свои силы и возможность улучшить своё положение сразу, путём грабежа и насилий. Но нужны ещё великие страдания, чтобы зверь выпустил из когтей полуистерзанную добычу и в полном изнеможении покорно позволил наказать себя и посадить в клетку. Это было бы много легче и менее мучительно и для зверя, и для жертвы, если бы у масс были хотя бы зачатки морального, гражданского и национального сознания. Этих зачатков я не вижу. Во всяком случае, они были и раньше очень слабы, за 2 года революционного разложения совсем, кажется, исчезли.
Мне представляется, что при таких условиях процесс окончательного разложения революц.[ионного] большевизма и последующего оздоровления будет очень медленным и мучительным, даже если распад б[ольшевистс]кой власти примет характер расправы, суда Линча (что мне кажется возможным при продолжительной затяжке разрешения кризиса), то и после распада и расправы наступит длительный период полной анархии, жуткой и жестокой. Возражают, что этот период не может быть длительным, что тогда придут, или вернее «приедут», организованные силы Колчака, Деникина и т. п. Возможно, но огромные размеры России создают большие препятствия для быстрых действий. А затем ещё предстоит продолжительная борьба с местными образованиями власти (после распада центра) и с рассеявшимися по всей стране бандами. Эта борьба и образование единой власти будет очень трудна из-за рыхлости всех основных элементов рус.[ского] общества, главн.[ым] обр.[азом] крестьянства и мелкой буржуазии городов. Особенно бездеятельно и аморфно крестьянство. Оно тяготится б[ольшевистс]кой властью, местами восстаёт против неё, будет вероятно линчевать её представителей, но ему нельзя верить, на него нельзя рассчитывать и опирать [так в рукописи] на него свою политику.
При таких условиях можно предвидеть очень бурный, кровавый и в то же время затяжной период нашей славной революции. А затем последует тягчайшая расплата по счетам, сначала внутренним, а потом — внешним. Только после всего этого народные массы поймут вполне куда вели и завели их самозванные доброжелатели из тюрем, ссылки и эмиграции.
Итог — порабощение России на несколько десятилетий иноземному капиталу.
31 марта (18 марта). В положении наших дел, кажется, намечается сдвиг. Французы покидают Одессу и Николаев. Б[ольшевистс]кая волна докатывается до Черного моря. Ближайшая судьба Крыма ещё не ясна. На Донском фронте продвижение б[ольшеви]ков, как будто, стало медленнее; есть указания на то, что к казакам подошли добровольцы Деникина. Петлюровская авантюра доживает на границах Галиции последние дни. Зато на всем западном фронте положение б[ольшеви]ков заметно и радикально ухудшается. Очевидно, что немцы, поляки и известные элементы Прибалтийского края пришли к соглашению, собрали силы и начали крупное наступление. Взяты Барановичи и Туккум. В ближайшем б[ольшеви]кам придётся уходить из Митавы и Риги. Можно думать, что к весне будут заняты Белоруссия, Литва и вся Прибалтика. Тогда положение Петрограда станет ещё более тяжёлым. Прогнать финнов и белогвардейцев от Нарвы и Белоострова б[ольшеви]кам не удалось, хотя они собрали, как говорят, там довольно значительные силы. Положение на Севере неясно; возможно, что с открытием навигации союзники его покинут.
Впрочем, теперь это уже не имеет большого значения. Важнее — наступление из Сибири армии Колчака. Холмский в сегодняшнем обзоре отмечает, что силы Колчака ошибочно недооценивались. Для меня непонятно это начало наступления накануне весенней распутицы. Уфа взята, и в её районе б[ольшеви]ки быстро отступают. Севернее их отступление медленнее, а на Уральско-Оренбургском фронте б[ольшеви]ки наступают, хотя, кажется, медленнее, чем раньше. Наконец, на Северном Кавказе большевизм ликвидирован окончательно. Астрахань блокируется англичанами. Из внутренних дел можно отметить волнения, солдатские и рабочие, в Петрограде, Брянске, Орле, Туле и Сызрани. Знаменательно, что выступают не крестьяне (осенью), а рабочие и разлагающиеся воинские части. Трудно сказать, есть ли это «начало конца», как думают некоторые, или очередное временное ослабление б[ольшевистс]кой власти, подобное тем, которые она уже переживала благополучно. Основные факты: массовая остановка фабрик, сильнейшее падение ценности бумажн[ых] денег, резкое ухудшение продовольственного дела, волнение рабочих и бедственное положение городов. Интересно, что даст приостановка на месяц пассажирского движения.
Все-таки я не решаюсь ещё сказать, что после затишья середины зимы начался сдвиг, который разовьётся в развал большевизма.
Развал непременно будет сопровождаться еврейскими погромами, которые уже начались (говорят — в Орле, Брянске и далее на юг и запад). Достойное завершение нашей славной революции.
1 апреля (19 марта). По «Известиям» Свердлов простудился на митинге в Орле. По слухам ему не дали говорить, даже учинили насилие, и он бежал с митинга без пальто и простудился. Н. сегодня говорил, что на днях не дали говорить рабочие на митинге Рязанову. В Самарской губернии крестьянские восстания; разрушен мост через Волгу.
В Брянске, как говорят, неорганизованный, почти стихийный бунт солдат. Он не ликвидирован и «ликвидировался» сам — бунтовщики разбежались. Впрочем, говорят, со стороны усмирителей и бунтовщиков около 150 жертв.
По-видимому, городская и деревенская мелкособственническая стихия начинает борьбу с б[ольшеви]змом. Ясно, что борьба будет очень тяжёлая. Уже потому, что у неё нет вождей и организаторов. Интеллигенция в своей массе или утопична, противогосударственна, социалистична, или совершенно чужда этой народной стихии культурно. Стихия — без вождей. Т[аким] о[бразом] ей либо придётся пробиваться с величайшими жертвами и усилиями самой, либо примкнуть, после кровавой анархии, к средней и крупной буржуазии.
3 апреля (21 марта). Дела б[ольшеви]ков на востоке плохи: оставлена Уфа и Глазов, под Астраханью дезертируют целые части; на севере, по словам В. И. С-ва, фронт Колчака соединился с английским. По слухам, главный удар Колчака направлен на Казань и Самару. На западе не лучше: Митава оставлена, и во многих местах отступление. Зато на юге Одесса накануне захвата её б[ольшевика]ми. На Дону продвижение как будто остановилось.
Грызня и взаимоистребление в рядах революционной демократии вспыхнули с новой силой. Теоретически, перед угрозой контрреволюции, они требуют единения, правильно указывают на гибельность раскола в рядах революционных элементов, т. к. прекрасно видят, что всем им быть в одном мешке, но на деле не могут не грызть и не пожирать друг друга. Недавно прикрыта меньшевистская «Всегда вперёд», а вчера арестован их Ц[ентральный] К.[омитет]. Начала выходить эсеровская «Дело народа», но несомненно, что вскоре тоже будет закрыта. В 1-м номере ее ряд сильных и резких выпадов по адресу б[ольшеви]ков. Стервятники, коршуны и вороны дерутся из-за падали. Отвратительное зрелище.
В основе несознательного большевизма масс, совершенно чуждых политическим партиям и незнакомым с их программами, лежала наивная надежда стать самим, как их господа, разграбив их имущество, и уровняв их с собой. (Это отмечено в революции 1848 г. у Токвиля в его Воспоминаниях). Отсюда — лёгкость и быстрота, с которыми массы были охвачены идеей равенства. Это могучее стихийное движение было настолько бессознательным, что его можно назвать физиологическим. Что народ не понимал таких очевидных истин, что нельзя большинству разбогатеть, ограбив меньшинство и бросив работать, что даже удачно произведённый грабёж не сделает их «господами», в этом значительная доля вины лежит на интеллигенции, одержимой идеями распределительного и потребительного социализма и всегда относившейся с непониманием, с брезгливостью сектанта, боящегося оскоромиться, с злобой и презрением к процессам производства. В литературе: «кулаки», «хищники», Разуваевы, Колупаевы и т. п. Путь для ленинцев, объявивших 9/10 крестьянства кулаками и врагами страждущего человечества, был давно подготовлен нашей литературой, и притом не только так наз.[ываемой] литературой «с направлением».
11 апреля (29 марта). Все, с кем встречаешься, чего-то ждут, и ожидают перелома в положении дел. На чём это основывается, трудно сказать. Преувеличивают значение событий на востоке. Вероятно, преувеличивают также волнения в армии. На евреев сильное впечатление производят погромы, которые с юго-запада перебрасываются на восток и север. Мои знакомые евреи ждут погрома и в Москве. Если распад б[ольшевистс]кой власти примет характер анархии, то это очень возможно. Это будет достойное завершение нашей славной мировой революции.
Я совершенно не могу работать научно. Время проходит изо дня в день бессмысленно и бесплодно. Все мысли и силы сосредоточены на том, чтобы быть сытым, не заболеть и поддерживать свою семью.
15 апреля (2 апреля). Известия пусты и бессодержательны более, чем когда-либо. Читая их, мы ничего не знаем, что происходит не только в провинции, но и в Москве и Петербурге. Слухи о волнениях среди рабочих, крестьян и солдат, по-видимому, преувеличены, но всё-таки положение становится всё более и более тревожным. Есть ли это очередная судорога умирающей России или предвестники возрождения, мне неясно. Очень многие уверенно говорят о близком конце большевизма, но я не решаюсь этому поверить. Слишком уж велики общее утомление, пассивность безнадёжности и распылённость всех элементов.
Я нахожусь в каком-то состоянии анабиоза. Не думая ни о чём, просыпаюсь, пью кофе, иду в Управление Архивным делом, сижу там до 4 час., возвращаюсь домой и т. д. Не думаю ни о семье, ни о будущем. Вяло, как переутомлённая лошадь, тяну свою лямку. Изредка в глубине души просыпается злоба ко всей мерзости, которую видишь и о которой слышишь, и к гнусным отбросам общества, которые утвердили свою тиранию на самых дурных инстинктах масс и на их невежестве. К страданиям и вымиранию последних я отношусь совершенно равнодушно, а по временам с нехорошим, пожалуй, злорадством. Они проявили такую моральную низость, которая никак не может быть извинена их невежеством, прошлым бесправием и т. п. Всё пережитое так ожесточило меня, что я перестал видеть в них людей, таких людей, которые вызывали сострадание и сочувствие. Трусость их и беспомощность в защите своих интересов превосходят, пожалуй, моральную низость. Они доверчивы, когда обман сулит им выгоды, и тупо недоверчивы, когда слышат независимое и искреннее слово. Честное и прямое отношение вызывает в них недоверие и безразличие. Циникам и негодяям они верят и идут за ними, но когда наступит отрезвление и придёт расплата, то все мерзости, которые они наделали, они поставят в вину не себе, а своим временным вождям. Они их выдадут головой и будут мстить, как только почувствуют, что это можно будет сделать безнаказанно.
16 апреля (3 апреля). Гаду наступили на хвост. В сегодняшних и вчерашних газетах истерические вопли и бешеные угрозы по адресу врагов. Красная армия, краса и гордость республики, учиняет еврейские погромы. Раньше все, и крайние левые, и либералы обвиняли в погромах самодержавие и чёрную сотню. А теперь кто виноват? Пожалуй, у наших заправил-евреев остаётся немного времени подумать об этом. Теперь уже мало будет винить чёрную сотню. Скорее придётся признать, что те массы всякого сброда и широкие массы населения вообще и есть эта «чёрная сотня». Надо надеяться, что эти объятые святым революционным гневом массы покажут до конца свои хулиганские и грабительские инстинкты.
Рост антисемитизма везде и погромы на юге и западе, во всяком случае, свидетельствуют с несомненностью о глубоко реакционном настроении масс населения. Собственно, наша революция с самого начала страдала почти полным отсутствием действительного революционного пафоса, и это давало мне основание говорить, что у нас происходит не революция, а разложение. Вместо пафоса мстительная злоба эмигрантов, ссыльных, каторжников, и анархический грабёж, под флагом социализма и коммунизма, утопических теорий, совершенно чуждых русскому крестьянству и огромному большинству рабочих. Дьявольское наваждение на деморализованных и усталых от войны тёмных людей.
Теперь революц.[ионные] фразы и пение интернационала на съездах и митингах утратили всё своё влияние. Всё чаще и чаще на митингах и сходках коммунистам прямо не дают говорить. Брань и проклятия по их адресу можно слышать везде, от людей самых различных положений. При таких условиях даже террор перестаёт действовать. Возможно, что в ближайшем [будущем] б[ольшеви]кам придётся взяться за террор вновь и довести напряжение до того пункта, когда взрыв будет неизбежен. Если дойдёт до этого, то взрыв будет сопровождаться такими погромами, каких евреи не переживали со времени разрушения Иерусалимского храма.
17 апреля (4 апреля). Сегодня я опять думал об отношении к народу. Невозможно жить, невозможно даже продолжать жить среди народа, в который не веришь, которого презираешь и не уважаешь. Такой огромный разрыв со средой неизбежно поведёт к духовному уродству, вырождению. Относясь так к народу и оставаясь среди него, можно жить только в круге интересов эгоистической наживы; никакой душевный подъём, без которого невозможно творчество высшей культуры, при таких условиях немыслим. Если так, то надо выбирать: или идти в добровольное изгнание, что почти равносильно осуждению себя на пожизненное одиночество, или остаться в прежней среде, но оставить всякую мысль о научной работе, об аскетизме работника науки и направить все свои силы и образование на материальное обеспечение, которое позволило бы оградить свою личную и семейную жизнь от соприкосновения, вне сферы деловых, безличных сношений, с так наз.[ываемым] народом. Это не noli tangere circulos meos [не трогайте моего интимного круга (лат.)], в котором я жил, в известной степени, раньше, а солидный дом замоскворецкого купца, окружённый высокой каменной стеной и защищаемый надёжными дворниками и лихими собаками, дом, в котором замкнуто и в изобилии живёт недоверчивый к улице богатый хозяин-кулак. Возможен ещё выход, на который у меня лично есть некоторая надежда, но слабая. Это — реабилитация народа, т. е. сознание им своих ошибок, главным образом в области национального и государственного существования, и устремление воли и сил на государственное возрождение. Это, конечно, возможно только после решительного и основательного уничтожения той мерзости, которая захватила и держит сейчас власть.
В упорной и тяжёлой борьбе должен русский народ одолеть это дьявольское наваждение, без пощады уничтожить в себе элементы разложения и придти затем к сознанию своих ошибок, своего долга и своих задач. Тогда не будет недостатка в силах, чтобы вернуть утраченное, а если и не всё удастся вернуть, то всё-таки останется сознание исполненного долга и будет восстановлено самоуважение, без которого жизнь народа, как и частного лица, невозможна. Ясно, что без руководителей народ не будет в состоянии реабилитироваться и возродиться, но где он найдёт этих руководителей, кто уяснит ему его задачи и укажет и поможет их выполнить? Куда ведут и до чего довели нынешние вожди, народ уже понял и от них отворачивается. Несколько правее этих вождей — так наз.[ываемая] революционная демократия, т. е. разношёрстная интеллигенция эсеров, энесов, меньшевиков и т. п. Она уже была у власти и показала на деле, как свою неспособность к практической работе, так и свою оторванность от народа. Между ней и народом лежит более непроходимая пропасть, чем между народом и большевиками. Последние объединили и до некоторой степени обуздали и дисциплинировали все дурные элементы нации, подонки общества. Революционная же демократия никого не смогла объединить и органически не способна кого-либо дисциплинировать, т. к. сам[а] не поддаётся никакой дисциплине. Если после свержения большевиков она получит на время власть, то это только увеличит страдания народа и задержит оздоровление. Итак, в сущности, выбора нет. Остаются старые господа. Но разве тем фактом, что они упустили из своих рук власть, они не доказали своей негодности? Быть может, они переродились и кое-чему научились? И тут я не могу отделаться от сомнений. Личный состав старых господ, конечно, сильно изменится и пополнится новыми элементами, новыми людьми, которые воспользуются смутой, чтобы всеми правдами и неправдами подняться с низов и сесть на шею менее энергичным и более совестливым простакам из массы народа. Возможно, что эти элементы значительно усилят ряды старых господ положения. Но будут ли те и другие способны повести народ по трудному пути возрождения? Для меня это — вопрос. А вместе с этим остаются под вопросом и личное примирение с народом и его сознанием и возможность жизни среди народа и прежней научной работы.
18 апреля (5 апреля). Сегодня воскресенье, я свободен и с удовольствием сижу дома и отдыхаю за книгами. Вообще за последнее время я никуда не хожу, много читаю и делаю выписки. Только за чтением отдыхаешь от кошмаров действительности. Впрочем, и за чтением мысль возвращается к мерзостям переживаемой современности. Последняя так чудовищно безобразна, так нелепа, что совершенно подавляет мысль и чувство. Россия в отвратительных и ужасных формах, в сильнейшей степени переживает веру и разочарование в революционные пути развития, которые были пережиты западноевропейскими народами 50 и более лет тому назад. Этот тяжёлый сам по себе кризис осложнился злополучной войной и принял формы распада всего государства. Страшно подумать, какая тяжёлая расплата предстоит за это русскому народу, когда он, разорённый революцией и истощённый её эксцессами, будет взят в тиски иноземной политики.
20 апреля (7 апреля). Не говорят: когда мы свергнем большевиков, или: когда они будут свергнуты, а постоянно можно слышать, особенно из уст простонародья, такие выражения: когда они слетят, когда их прогонят союзники, Колчак и т. п. В этом сказывается пассивность, полное отсутствие веры в свои силы и самодеятельности и надежда на то, что освобождение придёт извне. При состоянии духа, близком к отчаянию, эта надежда приобретает характер близкий к религиозным галлюцинациям. Недавно ещё верили в немедленное освобождение со стороны союзников, передавали друг другу различные радужные слухи и вести и жили этими вспышками надежды. Теперь то же место занял Колчак. Все жадно ловят крайне скудные слухи о том, что делается в Сибири и в армии Колчака, передают их друг другу и верят. Верят более или менее все, даже те, кто привык относиться критически ко всему, что слышит и читает, и не привык, раньше, когда печать была свободна, верить даже гораздо более достоверным слухам. Это понятно при том полном неведении, мраке и отчаянии, в которые вверг нас б[ольшевистс]кий режим.
22 апреля (9 апреля). За последний месяц деньги стремительно упали в цене почти вдвое. В этом направлении действуют, несомненно, несколько причин: расстройство ж. д. транспорта, истощение на вольном, нелегальном рынке товаров, повышение ставок жалованья во всех отраслях труда, но всё-таки в этих наступающих время от времени переоценках всех товаров есть много загадочного и непонятного. Эти толчки, если можно так выразиться, можно было наблюдать ещё до февральского переворота 1917 г.
Жизнь становится совершенно невыносимой: каждую неделю один за другим истощаются и исчезают предметы обычного потребления. И не видно дна этой пропасти. Чай дошёл до 350 р. за фунт. Вскоре исчезнет совсем табак. Множества других предметов нет совсем, или они дошли до такой цены, что не хватает никаких средств их покупать. Платье и обувь донашиваем старые. Я зарабатываю теперь около 3000 р. в месяц, но ещё столько же мне нужно добывать займами или продажей вещей. Продал за 4000 р. свой шкаф классификатор для архивных документов. Теперь продаём шёлковые занавески. В феврале продали за 2000 р. столовый сервиз. Надеюсь выручить тысячи три за свои рукописи и старопечатные книги. Так можно протянуть, самое большее, ещё полгода, а там начнётся уже не нужда и лишения, как теперь, а прямо голод, в полном смысле слова. Несколько поддержат пчельник и огород, но если положение дел не изменится, то будущая зима будет прямо ужасной.
23 апреля (10 апреля). По вечерам много читаю, преимущественно по истории социализма и рабочего движения. Делаю выписки. Просматриваю также некоторые произведения большевиков, преимущественно стенографические отчёты о съездах.
Одна из лучших книг, прочитанных за последнее время, это — «Социальные утопии» А. Фогта. Сегодня дочитывал «Рабочий труд» Геркнера.
25 апреля (12 апреля). Работа в Главном Управлении меня тяготит. …
Архивная реформа налаживается очень медленно и, на мой взгляд, неудовлетворительно. Главное — почти полное отсутствие людей. Здесь — то же, что везде: бесконечные разговоры, отсутствие деловитости, крайний недостаток в профессиональной подготовке, отсутствие деловой дисциплины и чисто русская распущенность.
Не знаю, как мне удастся совместить работу в Архиве Юстиции с работами в Татариновке. ... Между тем, пчельник, огород и картофель — это главная наша надежда, особенно если к осени не произойдёт значительных перемен к лучшему.
Поведение союзников очень странно. Отношение англичан вполне понятно — свои убытки они возместят в Баку и Архангельске, а распад России и обессиление на несколько десятилетий им только выгодны. Главные возможные враги Англии — Россия и Германия — надолго, а м.[ожет] б.[ыть] и навсегда, перестанут быть для неё опасными.
Отношение же Франции совершенно непонятно, а её действия полны противоречий, непоследовательности и, главное, непонимания, как того, что происходит в России, так и последствий происходящего. Может показаться странным, но побеждённая Германия, несмотря на то, что она нас била во время войны, несмотря даже на несомненное участие в разрушении России при помощи большевизма, не вызывает такого раздражения, такого чувства досады и обиды, как союзники. Немцы и в том бедствии, которое их постигло, как и в борьбе, проявляют такую огромную выдержку, силу духа, что вызывают уважение и даже симпатию. Наоборот, действия союзников в России вызывали и вызывают недоумение, раздражение и чувство обиды. Они обещали вмешательство, «спасение», действительно вмешивались, и часто весьма неудачно, а теперь, оставя беспомощным центр, ведут последовательную политику образования на окраинах независимых государств из развалин Рос[сийской] империи. Б.[ыть] м.[ожет], что глупая французская авантюра с Крымом и Одессой объясняется тем, что надеялись на сепаратизм (!) этих частей России. Если это так, то это — верх непонимания русских дел.
Сейчас трудно судить, как они покажут себя позже, разруха кончится и результаты её станут отливаться в определённые формы, но если их отношение не изменится, то будет заложено основание для прочной вражды, а не мира, будет создан источник для очень тяжёлых конфликтов, в которых Германия, Россия и Япония неизбежно образуют блок, к которому м.[ожет] б.[ыть]. примкнёт Америка.
Удивительно единодушие всех, с кем ни заговоришь, в том чувстве острой обиды и досады, которые вызывает поведение наших бывших союзников...
26 апреля (13 апреля). Сегодня было 4-е собеседование в нашем кружке научного исследования социализма. Вступительное слово — о социализме и свободе — сделал я. Оживлённый обмен мнений длился около 3 часов. Образуется ли из нашего кружка ядро будущего общества, пока сказать нельзя.
Мне кажется, что то, что мы пережили и ещё переживаем, вполне даёт нам, русским учёным, право и основание пересмотреть многие вопросы с[оцилиз]ма, несмотря на то, что на Западе по социализму существует огромная литература pro и contra. Во-первых, выяснилось, что на нас лежит несомненно долг ознакомить рус.[ское] общество, в широких слоях, с с[оциализ]мом и его положением в литературе и в жизни других народов. Во-вторых, пережитое обогащает наблюдениями и даёт нам возможность сказать нечто существенное в дополнение к огромной литературе других народов. Дело в том, что б[ольшевистс]кая программа проводится кустарно, часто очень нелепо, к большевикам примазалось много грязных элементов, компрометирующих их дело, но всё-таки в их революции очень много того, что неизбежно при существовании всякого с[оцилиз]ма. Отчётливо разделить эти элементы — интересная задача для исследователя. Второй вопрос — тот, который я раньше поставил в своём дневнике: почему к революции, в частности к б[ольшеви]кам, примкнуло так много грязных и преступных элементов, что придало всему движению характер бандитизма и разгула низменных и преступных страстей. Есть ли это нелепая случайность, вытекающая из русских условий, или естественное явление, с которым должен будет впредь считаться всякий честный революционер.
27 апреля (14 апреля). Я так устал нравственно, что не чувствую усталости. Живёшь изо дня в день. Не веришь ничему хорошему и давно уже перестал огорчаться и расстраиваться от дурных вестей, слухов и происшествий. Какое-то тупое равнодушие. Правда, что нет такого состояния беспросветной безнадёжности, как 2 месяца тому назад, но весна ещё не пришла. В ближайшие месяцы можно ждать больших событий, но будут ли они решающими и как будут развёртываться, сказать совершенно невозможно. Мне кажется вероятной вспышка террора — для подъёма революционного духа. Я предвижу, вопреки многим моим знакомым, что будут ещё очень жуткие моменты, в особенности для мирного населения, стоящего в стороне от партий и гражданской войны. Б[ольшеви]ки призывают к оружию, к борьбе. Это, конечно, необходимо с их точки зрения, но мне кажется, что всё зависит от настроения широких масс населения. Они, в конце концов, решат своим отношением к событиям ход и исход борьбы. Если они отнесутся враждебно или индифферентно к движению Колчака, то оно растает как вешний снег, несмотря на продвижение и, быть может, именно вследствие продвижения. Если же они будут его хоть немного поддерживать, то оно будет расти как снежный ком, катящийся с горы, и станет непреодолимым, несмотря на мобилизацию всех возможных сил большевизма. Трудно сказать, не имея связей и знакомств в рабочей среде, каково её настроение, но есть много признаков большого утомления и разочарования, не говоря о том, что наиболее энергичные и беспокойные элементы раб.[очего] класса несомненно давно уже вычерпаны и мобилизованы, в армию и партийную работу. Можно думать, что она не поддержит б[ольшевик]ов, но и к реакции в лице колчаковцев отнесётся пассивно, а после будет волноваться, бунтовать и б.[ыть] м.[ожет] раскаиваться. Словом будет ещё некоторое время стихийно болтаться между пассивным подчинением тому, кто даст ей хлеб и работу, и большевистским раем свободы от труда, усиленных пайков и радужных перспектив стать самим господами.
Нет сомнения, что мы присутствуем при родах мелкого буржуя. Весь вопрос исхода борьбы в том, насколько созреет этот плод во чреве революции, и кто сумеет стать восприемником новорождающегося. Не случайность, что сейчас восстала и так организовалась Сибирь. В ней более, чем где-либо в другой части России давно уже выяснился и сложился тип энергичного, самодеятельного и зажиточного хозяйчика и тип крупного «американца» великорусского племени. К сожалению, нам решительно ничего неизвестно относительно лозунгов, выставленных колчаковцами. Если они не отличаются от лозунгов южных восстаний, то едва ли их движение будет успешнее. Петлюровское движение показало, что социализм уже не может сгруппировать вокруг себя сколько-нибудь значительные силы: за ним не идут массы и не пойдёт интеллигенция и мелкая буржуазия, городская и сельская. Стихийный, физиологический большевизм ещё привлекает к себе некоторые элементы, но землевладельческая и «господская» реакция, как мне кажется, бессильна. Она может ещё сыграть, значительно изменившись, роль в союзе с нарождающимся мелким буржуем. Во всяком случае её победа возможна только при сильном утомлении и разочаровании масс. Но здесь, за полным почти отсутствием сведений, что делается в деревне, ничего нельзя сказать.
Все процессы у нас протекают как-то вяло, бесформенно, и акции и реакции не отличаются энергией и упругостью. Русские массы способны на бурные вспышки, но, как нормальное состояние, страшно терпеливы и вялы. Зато, если что-либо назреет в их головах, то оно прорвётся со стихийной, непреодолимой силой.
28 апреля (15 апреля). Сегодня подал в Арх.[ивное] Управление заявление об отпуске. Выхожу из Главн.[ого] Управления и на месяц получаю полную свободу, а затем буду назначен в Арх.[ив] Юстиции. Месяц — за мной, я свободен, а там видно будет. За месяц многое может измениться. Я не думаю, конечно, как многие, что мы накануне освобождения, но сейчас, несомненно, назревает перелом. Если, после перерыва, вызываемого распутицей, начнётся второе движение Колчака и будет таким же быстрым, и если с запада разовьётся движение поляков и немцев, то пребывание б[ольшевико]в в Москве и Петербурге станет едва ли возможным — им придётся перебираться на юг. А это будет началом их полного крушения. На юге они могут ещё продержаться некоторое время, но после побега из Москвы для масс станет ясно, что их дело проиграно, и от них побегут те многочисленные элементы, которые примазываются ко всякой власти, ко всякому победителю.
Мы как-то так привыкли и впали в такую беспросветную безнадёжность, что не представляешь себе, что будет и как будешь чувствовать себя, когда этот кошмар пройдёт. Интересен вопрос — удастся ли им отступить в порядке, и не превратится ли их эвакуация в немедленное падение, которое примет форму анархии.
В Германии простонародье изжило идею насильственного переворота в 48-м году. По-видимому, до нас этот этап дошёл только теперь. Трудно предвидеть, какие формы примет реакция, но можно думать, что она будет глубо[ка] и сильна. Во всяком случае идея, глубоко простонародная, разбогатеть ограблением господ, идея раздела существующих богатств, идея социализма и бунта будут изжиты основательно, быть может навсегда. Будущие движения примут совершенно другие формы, конечно, не такие варварские и самоубийственные. Сейчас народ понял, или начинает понимать бесплодность и гибельность для него же самого грабежа. Когда ему придётся расплачиваться по долгам и за битые черепки революции, когда он поймёт, что значит разрушить своё национальное государство и утратить в азарте бунта и грабежа вековые приобретения, которые он сделал путём неисчислимых жертв, тогда только проснётся в нем национальное и государственное сознание, полную атрофию которого он обнаружил в протекающей и кончающейся революции.
8 мая (25 апреля). С прошлого четверга я в Татариновке. Доехал с большим трудом. Беспорядок на железн[ой] дороге превосходит всякое описание. Мы вышли из дому в 1 [час] дня. До Зубовской площади дошли пешком, затем сели на трамвай. На Крымской площади трамвай стал, т. к. оборвались электрич.[еские] провода. Пришлось идти пешком. В начале третьего часа дошли до вокзала. Я стал на площади в очередь «на выход», т. е. с билетом, а Женя стал в очередь у кассы, т. к. у него контролёр разорвал обратный билет. Стоя в очереди, слыхал, что отбирание и уничтожение обратных билетов есть изобретение московских железнодорожных «властей» против так наз.[ызваемых] спекулянтов. Последние, впрочем, быстро нашли противосредство — берут 2 билета, один в один конец, который у них отбирают при выходе, а другой обратный, который прячут, чтобы использовать.
На площади я стоял в очереди в грязи и лужах нефти 3½ часа. В очереди было около 1000 челов., не считая красноармейцев. Поезд состоял из одного вагона 3-го класса для советских служащих и 7–8 товарных вагонов. В них набилось народа по крайней мере вдвое более нормы, т. е. человек по 80–90. Многие размещались на буферах, а в Бирюлеве полезли и на крыши те, кто не мог сесть в Москве и пропустил уже несколько поездов. В Расторгуеве ж[елезно]дорожная охрана стреляла по сидевшим на крышах. И русская скотина со всем мирится. В вагоне, в котором я ехал, сначала была оживлённая ругань между влезавшими и уже разместившимися, а потом всю дорогу — пошлые шутки, матерная брань и сальности. Мои соседи всю дорогу глупо по-детски и пошло вышучивали степного парня, лет 17. Ни слова возмущения и критики по поводу жел.[езно] дор.[ожных] «порядков» я не слышал. Скоты.
Женя не дождался билета, пошел пешком до Бирюлева (16 верст) и там сел без билета на веневский поезд и пришел домой в 2 ч. ночи. В его вагон во время пути внесли два трупа. Красноармеец стрелял во время хода поезда по крышникам и убил одного из них. Матросы и добровольцы из публики приняли сторону убитого, остановили поезд и избили до смерти красноармейца. Трупы были уложены в вагон, и поезд продолжал путь. Пассажиры, деятели и свидетели сходили на станциях, где кому следовало, а трупы ехали в Венев. Народный суд без всяких формальностей.
Невероятно до каких нелепостей дошла экономика от большевистской анархии. В Рязанской губернии уже давно нет соли; за 3–4 ф[унта] соли там дают пуд муки или круп. Служивший у нас осенью парень, рязанец, привозит к нам ½ пуда ржаной муки и 5 ф. овсяных круп. За это он получает за муку по 15 р. за фунт, а за крупы по 16 р., всего 380 р. Дорога ему стоила 60 р., т. к. билета ему не дали, а за проезд от Раненбурга без билета с него взяли установленный железнодорожный штраф — 60 руб. От нас он проехал в Москву и купил там 10 ф.[унтов] соли по 30 р. за фунт, на Сухаревке. Обратный проезд ему будет стоить еще 60 р. Т.[аким] об.[разом] фунт соли обойдётся в 42 р. Спекулянты нашей местности делают приблизительно так. Скупают что-либо на месте, напр. перед Пасхой творог, по 40 р. за фунт, и везут в Москву. В Москве к Пасхе творог дошёл до 90 р. за фунт. Т.[аким] об.[разом] на пуде, что провезти легко, они зарабатывают более 1500 руб. На эти деньги покупают соли, материй, мыла и т. п. и едут в Тамбовскую или Рязанскую губернии. Там меняют свои товары на муку и везут её в Москву.
За 50 ф. соли (по 30 р. фунт) они могут получить по крайней мере 10 пудов муки, которая в Москве стоит около 800 р. за пуд. При таких условиях, даже, если из 3 поездок одна будет удачной и спекулянт не будет ограблен заградительным отрядом, то стоит рисковать. Трата времени и опасность для здоровья, конечно, не считаются. Этим скотам ничего не стоит ездить в скотских вагонах, проводить в них, не вылезая, по несколько дней и спать в грязи на площади перед вокзалом. Если бы не было этих скотов, то правда, что Москва ещё более страдала бы от голода, но с другой стороны, если бы они были не скотами, то разруха не дошла бы до таких безобразных пределов.
Никакая биржа в мире не развращала и не развращает так массы населения, как большевистская анархия и безобразный выпуск миллиардов бумажных денег.
15 мая (2 мая). Сегодня выставили все ульи. После обеда посеяли в парники и на паровые гряды капусту.
Перечитывал Ж. Ренара: Республика 1848 года. Его план изложения мне совершенно не нравится. Его можно с интересом читать только в том случае, если уже хорошо знакома фактическая сторона событий. А в последнем случае, пожалуй, и не стоит читать. Порядочность и благородство тона Ж. Ренара очень симпатичны. Какая разница между этим участником социалистической истории Франции и другими, нашими и иностранными, «социалистами» с их змеиным шипением, воплями исступлённых фанатиков и звериными инстинктами.
Гражданские войны всегда отличаются отвратительной жестокостью и массой совершенно невинных жертв. Если международные войны вызывают, большею частью, отвращение у всякого культурного человека с совестью, если они считаются многими такой формой решения международных антагонизмов, которые должны быть заменены более культурными, то что сказать об отвратительной пропаганде и проповеди хронической гражданской войны. Особенно гнусный характер имеет эта проповедь в таких странах, как Россия, где масса деморализованного и некультурного населения всякую борьбу понимает как свалку с мордобоем и убийствами и не имеет понятия о том, что есть другие, и более действительные формы борьбы и отстаивания своих интересов.
Ж. Ренар — о республиканцах 1848 г.
«Мыслители, которые почти сходились в критике существующего строя, были в полном разногласии относительно остального. Каждый из них создал себе собственную систему. Шли вместе, чтобы разрушать; ссорились, как только дело доходило до созидания. Школы вырождались в настоящие секты, которые чернили и проклинали друг друга».
(Изд. Вятского Товарищества. СПБ. 1907. 227 стр.)
