В немецкоязычной статье Википедии Fischer-Kontroverse сказано, что "помимо историка Герхарда Риттера, как оппоненты (Фрица) Фишера неоднократно выступали влиятельные политики, в том числе канцлер Германии Людвиг Эрхард, Франц Йозеф Штраус и президент Бундестага Ойген Герстенмайер".
Т.е. получается, что из известных оппонентов историку причин ПМВ Фрицу Фишеру бросали вызов только непрофессионалы и историк Герхард Риттер.
Однако... формально Риттер может быть и историк, но, судя по одной его антифишеровской статье, есть основания утверждать, что реально таковым он вряд ли является, представляя из себя лишь дилетанта.
Фриц Фишер - известный историк-профессионал, которому приписывают революцию в представлениях о причинах ПМВ. Хотя выводы Фишера не были чем-то новым. Не являясь, собственно, историком ПМВ, не могу дать профессиональную оценку историографии по данному вопросу. Но, скажем, даже в работе С.Ольденбурга "Царствование императора Николая ІІ", опубликованной в 1939 (т.1) и 1949 (т.2), картина реконструируется сходным образом.
Хотя, возможно, принимая во внимание настроения в самой Германии, работа Фишера действительно была революционной.
Риттер же - немецкий "историк"-националист, возмутившийся научным подходом Фишера, из исследований которого вытекала виновность германских милитаристов в развязывании войны, хотя сам этот вывод, Фишер, в своей профессиональной манере, даже не озвучил.
Прочитал англоязычный перевод статьи Риттера в сборнике "The Outbreak of World War I Problems in European Civilization", изданном в Нью-Йорке в 1997 году. Статья называется "Anti-Fischer: A New War-Guilt Thesis?" И вот что я могу сказать.
Что выдает дилетантизм Риттера?
Начнем с того, что в дилетантизме Риттера ничего удивительного нет. Большинство историков и по сей день, имея формальный статус историка, реально дилетанты, особенно в неразвитых странах. Их работы, в целом, бестолковы.
Что характеризует профессионала, и почему эти качества отсутствуют у Риттера?
Во-первых, у профессионалов нет известной дилетантской болезни, выражающейся в стремлении доказать нечто, у них нет пристрастности. Они смотрят на мир со стороны, не отождествляя себя ни с одной из анализируемых сторон.
Если Фишер не анализирует материал как немец, он нигде не говорит "мы, немцы", он сторонний исследователь, абстрагировавшийся от своей национальности, - Рихтер пишет в своей статье:
"Но было ли это реально нашей целью, вместо поддержки нашего австрийского союзника как великой державы?" И далее все, чем он занимается, - это апологетика Германии.
Ошибка, которой выдает себя дилетант, - это демонстрация желания, чтобы симпатичная ему сторона выглядела более припудрено.
Глупость, схожая с пресловутым жестом страуса по закапыванию головы в песок. Эту манеру можно также сравнить с ситуацией на военном совещании, если какой-то генерал вместо реальной обстановки будет расписывать обстановку, припудренную в свою сторону.
Будет ли это иметь позитивные последствия? Вряд ли. И припудривание истории здесь не исключение.
Ученый вполне может ассоциировать себя со своим народом за пределами научной дискуссии. Но как только он вошел в научную дискуссию, пристрастность - строгое табу. Нарушил - дисквалификация.
Так что можно дальше работу Риттера даже не разбирать.
ОДнако, мы сыграем в игру, в которой мы просто подарим Риттеру еще несколько жизней, и посмотрим, выживет ли он.
Поехали...
Риттер, очевидно, получая удовольствие от "бичевания" Фишера и "защиты" Германии, пишет в своей статье прямо противоположное: "Ничего не является более мучительным и неприятным, чем спорить с ним (с Фишером), поскольку я убежден, что старая немецкая литература, связанная с вопросами вины за развязывание войны, оказалась слишком апологетической и нуждается в ревизии".
Историческая наука - это наука, связанная с серьезным подходом в реконструкции действительности. На заре человеческого знания, когда историки играли в песочнице, апологетика им была простительна. Но в 20 веке апологетика уже не простительна. Это мусор, инородный вброс. Апологетика не связана никак с наукой. Профессионалы не пересматривают апологетику. Историк либо корректирует прежних профессионалов, либо пишет с нуля. Называть себя преемником апологетической литературы - расписываться в профнепригодности.
Еще одна жизнь Рихтеру в минус.
Идем далее.
Риттер обвиняет Фишера в том, что он привлек к свидетельству журналиста (а не дипломата!) Виктора Наумана. Ну и что? Фишер не делает же свидетельства журналиста опорными. Приводит их потому, что предсказания Наумана о последующем развитии событий сбылись. Сам факт того, что Риттер цепляется к мелочам, которые даже не дают видимых поводов цепляться, является прохим для Риттера признаком. Видимо, ему остается лишь цепляться, хотя и цепляться есть мало к чему.
Далее Риттер переходит к своей основной линии, состоящей в том, чтобы переложить груз ответственности с Германии на Австро-Венгрию. Ему не нравится, что Фишер представляет документы, характеризующие давление Берлина на Вену. Однако, во-первых, свидетельства самих документов Риттер не подвергает сомнению, во-вторых, своих найденных свидетельств, при этом, он не приводит, в-третьих, даже не критикует свидетельства источников, приводимых Фишером. Он ограничивается только пустой, не подкрепленной источниками, аргументацией. Собственно, как и положено дилетанту.
Может быть Фишер что-то и перегнул в расстановке акцентов, но Риттер оказался неспособным внести никаких существенных корректировок.
Идем далее. И натыкаемся на "перл".
Поднимая вопрос, была ли права Германия в своих базовых рассуждениях, приведших ее к дальнейшим событиям, и стоила ли риска поддержка Дунайской монархии как великой державы, Риттер пишет: "Но историк, задающий подобные вопросы, все равно будет сознавать, что он при этом совершенно отходит от исторического понимания того периода". Как можно вопросами отходить от исторического понимания? Чем больше задавать вопросов, даже внешне глупых, тем больше возможностей приблизиться к более адекватному пониманию.
Далее он пишет: "Про Мольтке сказано, что он высказался в своем последнем карлсбадском разговоре с Конрадом фон Хётцендорфом в пользу "незамедлительной атаки", и после выступил решительно в пользу войны. Ни слова об этом нет в источниках". Риттер здесь напутал. Разговор был о другом. Фишер писал, что военные разговаривали о большой вероятности, что Россия ударит, и это не расстроило Мольтке, поскольку, чем быстрее Россия ударит, тем лучше, ведь ситуация не улучшается в сторону Германии.
Далее Риттер пишет: "Фишер полностью проигнорировал мое доказательство того, что это нельзя воспринимать как стремление к войне. Он находит заслуживающим внимания сообщение генерал-квартирмейстера Вальдерзее Ягову, что Генеральный штаб определенно был «готов» (а именно, с его планами развертывания и приготовлениями к мобилизации, которые каждую весну обычно составлялись заново), поскольку Фишер обращает внимание на слова «готов» и «подготовлен»". Фишер просто приводит высказывание Вальдерзее и не интерпретирует его произвольно. А приводит он его потому, что высказывание Вальдерзее очень похоже на высказывание Мольтке: "Мы готовы, и чем быстрее это произойдет, тем лучше для нас". И если Вальдерзее никак не уточняет, что конкретно он имел в виду, то про Мольтке сказано, что он попросил Ягова (возглавлявшего министерство иностранных дел) ускорить превентивную войну, насколько это возможно.
Далее, Риттер пишет, что в таком же духе Фишер интерпретирует письмо Бетмана-Гольвега, который просит эльзасского статс-секретаря предотвращать возможные франкофобные замечания эльзасской прессы, поскольку французский шовинизм не следует пока провоцировать. Фишер видит в этом намек на то, что Бетман-Гольвег стремится изолировать Францию от России. Но разве это не логично? Закономерное желание. В задачу историка входит вскрывать внутренние пружины, и уж тем более озвучивать очевидные мысли, которые буквально не были озвучены. В чем претензия Риттера? В том, что Фишер передал это в виде "Бетман-Гольвег намекнул", вместо того, чтобы сказать "Бетман-Гольвег, возможно, намекнул"? Но это такие мелочи, что отвлекаясь на них Риттер демонстрирует, что по-существу сказать и нечего. Причем, он сам это понял и даже прибавил здесь же:
"Неприятно ковыряться в мелочах, но это неизбежно, ибо в своей массе они искажают картину действительности до неузнаваемости для недостаточно информированного читателя — и всегда искажают не в пользу Германии".
Опять мы видим, что его реально заботит: не научная истина, а как будет припудрена Германия. Точно также как и германских милитаристов волновало не сохранение мира, а благоприятная для них расстановка сил. И как германские милитаристы не понимали, что они делают не так, так и Риттер здесь не врубается.
А вот еще перл. Фишер посмел не поверить в мирные намерения германских милитаристов: "Тем не менее, кажется, Фишер не верит в искренность этих утверждений", - пишет Риттер. Превосходные понятия о ремесле историка! Историк, оказывается, должен верить в людскую искренность.
Далее, в ответ на известие о частичной мобилизации в России Вильгельм написал на полях депеши: "Тогда я тоже мобилизуюсь, мои попытки посредничества провалились". Фишер оценил это как театральный жест и, обосновано, заключил, что, на самом деле, Вильгельм и не пытался быть посредником. И вот что пишет об этом Риттер:"Как будто в Генеральном штабе преобладала жажда войны, а не жгучая тревога за своевременное выполнение теперь уже твердо закреплённого плана Шлиффена! Кто интерпретирует источники трезво и беспристрастно, может только качать головой на эту искаженную интерпретацию" План Шлиффена - это план нападения на Францию, разработанный еще в 1905 году. Конечно, это не жажда войны, просто миролюбивый план. К слову сказать, у стран Антанты, насколько мне известно, не было вообще подобных планов.
А вот что пишет Риттер о восклицании Мольтке от мысли, что Франция может остаться нейтральной:
"Кто способен читать источники беспристрастно, не может интерпретировать его восклицание в этот момент: «Теперь остается только отступить и России!» иначе как горькую иронию. Фишер, который утверждает, что начальник Генерального штаба был «вне себя от возможности, что Франция останется нейтральной», внушает читателю, что он был так же напуган «отступлением России» — следовательно, напуган (из чего следует сделать вывод иначе?) сохранением мира".
Риттеру не приходит в голову, что Фишер не спорит, что восклицание Мольтке было горькой иронией. Только это была горькая ирония людоеда. Люди, не напуганные сохранением мира, не иронизируют так.
Источники действительно демонстрируют, что страны Антанты либо старались сохранить мир (как Англия и Россия), либо просто выжидали (как Франция), в то время как Германия и Австро-Венгрия поступали явно провокационно. Понятно и без озвучивания, на ком ответственность за бойню. Но Фишер все-таки постарался подсластить пилюлю, и, теоретически оставаясь прав, сгладил категоричность, утверждая, что каждая страна несет долю ответственности. Но и это Риттеру не понравилось. Мол, поскольку Фишер не обосновал, в чем ответственность стран Антанты, это склоняет читателя к версальской интерпретации ответственности в войне.
Фишер виноват, что не приписал вину странам Антанты и не привел в подтверждение этой версии источники, которые не существуют.
Если бы они были, то следовало, наверное, самому Риттеру о них заикнуться. Но кроме домыслов, очевидно, ничего у него нет.
К сожалению, в целой статье Риттера нет ни одной живой мысли, которая могла бы подкорректировать позицию Фишера. И это закономерно, поскольку дилетанту очень сложно найти у профессионала реальные недочеты.