Среди людей бытует ошибочное убеждение: чтобы что-то непременно произошло, нужно представить событие настолько ярко, насколько это возможно. На самом деле, это не совсем так. Часто, чтобы изгнать кошмар из будущего, его, то есть, нежелательное событие, нужно описать (желательно, в письменном виде) в красках, подробно и четко, и тогда «обманутое» Мироздание ошибочно поставит галочку в графе: «Исполнено», а кошмар растворится во мгле несбывшихся мечтаний.
«Из инструкции по выживанию на «странных» планетах». Галактики Мышь. Издание третье, исправленное и дополненное.
Биржа воспоминаний — это дно, с которого не подняться, что бы там не обещали рекламные зазывалы. «Вы почувствуете легкость! Вы сможете начать жизнь с чистого листа! Оставьте нам груз памяти, забот и прожитых лет! Ваши воспоминания ценны, и вы сами в этом убедитесь, когда ваш счет пополнится кругленькой суммой!» Красиво сказано! Как там раньше говорили? Гладко стелет, да жестко спать будет? Это про биржу, я уверен. Филантропией в том заведении и не пахнет. Важны не памятные кому-то события, а деньги, только деньги. Никто не купит жалкое воспоминание о неудачном свидании, редко кто позарится на печаль девочки, пролившей томатный сок на новое платье. Наверняка бывают личности, которым и подобные эмоции в радость, личности пресыщенные до безобразия, обожравшиеся всеми доступными чувствами и выискивающие особенные, лакомые, хоть и мелкие крупицы печали и радости. Но их мало, они привередливы, жадны и привыкли всё покупать за гроши. В большой же цене воспоминания счастливые, радостные, светлые, искрящиеся жизнью и любовью. За такие много можно выручить, по крайней мере, я очень на это надеялся, поэтому и отправил барыгам свое предложение. Мне бы спокойно ждать положительный ответ и приглашение на оценку воспоминания (я был абсолютно уверен, что его не просто примут, но и будут меня умолять продать его, мне бы не продешевить — это главное)... Мне бы, мне бы... А я волновался, но совсем немного, ведь на сильную тревогу я был не способен. Меня интересовал один важный вопрос: что будет со мной потом? Смогу ли я воспользоваться полученными деньгами?
Терзало меня нехорошее предчувствие скорого конца. Ведь кем становится человек без воспоминаний? Тем более без самых главных, самых ярких и жизнеутверждающих, если можно так сказать. Не являются ли они краеугольными камнями личности? Останусь ли я самим собой, если те две недели, проведенные в заброшенном пионерском лагере, исчезнут из моей памяти? А то стихотворение? В нем был весь я, еще молодой, наивный, возможно глуповатый, но искренний, живой! Что со мной станет? Останусь ли я человеком или превращусь в ожившего робота? Я не знал ни одного человека, продавшего свои воспоминания, поэтому мне и было очень страшно. «Постой, дружище! Тебя мучают предчувствия и ужас, а это значит, что ты еще способен генерировать эмоции и даже их испытывать! Сам!» — робкая надежда, соединившись с почти забитым инстинктом самосохранения, клевали мой мозг, но я отмахивался от их уговоров. Подумаешь, страх, волнение... Мелочи. Мне хотелось испытать радость от созерцания прекрасного восхода или заката, мне хотелось получить удовольствие от умной беседы или даже посмеяться над глупцом и от этого тоже почувствовать радость. Хоть что-то, хоть капельку того, что было во мне когда-то, того, что я не ценил, думая, что продажа чувств и эмоций не обеднит меня.
Когда все это только начиналось, когда я в первый раз продал свою радость, продал дорого, выгодно, ведь радость та была чистой, искрящейся, состоящей из любви и предвкушения предстоящей свадьбы, мои родители, устав меня отговаривать, подсунули мне детскую книжку*, сказав, чтобы я ее прочитал и хорошенько все обдумал. Я отмахнулся и от их предостережений, и от простенькой истории. Подумаешь, детские сказки, страшилка для самых маленьких! У меня все будет по-другому! Меня переполнял восторг, и я подумал, почему бы не обменять часть его на цифры на моем счете? От меня не убудет (наивный идиот, как бы я хотел вернуться в тот день и вмазать самому себе по морде!), а деньги пригодятся, нет, они просто необходимы, чтобы поехать в свадебное путешествие и купить дом, желательно на опушке леса, чтобы жить долго и счастливо.
— Не делай это! Ты потеряешь себя! — уговаривали меня родители, а я, болван, читал им убедительные призывы рекламных листовок, уравнивающих донорство крови и эмоций.
— Это же одно и то же! Радость организм вырабатывает также, как и кровь! — убеждал я родителей. Они спорили, мама утверждала, что ее сердце противится этой гадости, что все это «донорство» эмоций от лукавого и противно Божьей воле.
— Прогресс не остановить! — вещал я как с трибуны. — И если я могу получить деньги просто так...
— Никогда и ничего не бывает просто так! Неужели мы воспитали идиота? Говоришь, просто так? Ничего не бывает бесплатно! Это значит — бес платит! Ты продашь свою душу за гроши! Ничто не проходит бесследно! — отец волновался, кричал и даже пригрозил мне ремнем, чем сначала лишь насмешил меня, а потом я почувствовал злость и унижение. Со мной не считаются, думают, что я еще не вырос! Что ж, я докажу обратное!
В общем, я разругался с родителями и отправился продавать радость и предвкушение долгой, счастливой, семейной жизни.
Все произошло очень быстро, не больно и действительно выгодно. Помню, как я глупо радовался: мне показалось, я абсолютно не изменился, я все тот же нетерпеливый, взволнованный жених, но уже не нищий, а с приличной суммой на счете. Эта эйфория, как я потом узнал, многих довела до полного истощения души, а потом и до канавы или петли. Она длилась несколько дней, убеждая человека в том, что можно продать еще больше эмоций, можно даже сильное чувство продать, ведь ничего не меняется! Вот и шли, и продавали, чтобы потом испытать страшнейшее, бесчувственное похмелье.
Не знаю, то ли это специально так было задумано, чтобы выпить человека досуха, то ли то были просто побочные эффекты, но я, под действием этой глупой убежденности, продал еще немного себя, а потом и еще. Богачом я, конечно, не стал, но и дом, и путешествие уже были реальны, вот только мне внезапно все это стало не интересно.
— Ты меня любишь? — спрашивала моя Единственная.
— Да, естественно, — вяло отвечал я, прислушивался к себе и пытался вспомнить, а что это такое на самом деле — «любить»? Воспоминание о чувстве было смутным и даже неприятным.
— Посмотри на меня! Помнишь, как ты сделал мне предложение?
Это я, конечно, помнил, но черт бы меня побрал, если я понимал, зачем я это сделал и что такого нашел в этой обыкновенной девушке, что ради нее собирался сворачивать горы.
Свадьбу я отменил. Слезы Единственной меня не трогали, на ругань родителей я внимания не обращал, и неожиданно мне даже стало как-то легче, я почувствовал себя по-настоящему свободным. Подумаешь, не знаю, что такое любовь и привязанность, не восхищаюсь красотой бабочки и не получаю удовольствия от пения птиц. Это же мелочи!
Я очнулся в день смерти матери. Отчаянно я пытался найти в своей душе хоть капельку горя. Отец, казалось, обезумел от понимания потери, а мне было так спокойно и уютно, что я по-настоящему испугался. Стал ли я чудовищем? Да. Тогда я впервые купил эмоции.
— Что вы желаете? — спросил меня ушлый продавец — скользкий, неприятный тип.
— У меня умерла мать, и я... — что сказать, как объяснить, что мне хочется ощутить неприятное, тяжелое, но человеческое чувство. Горе, скорбь, тоска. Что я должен ощущать?
— Можете не продолжать! — эта крыса, торгующая запчастями для души, засучила лапками и вмиг сделала свою физиономию скорбной и сочувствующей. — У нас есть все, что вам нужно! Вот, посмотрите: прекрасное горе пятилетнего ребенка, потерявшего любимую собаку. Нет, нет, не отказывайтесь сразу! Детские эмоции самые яркие и острые! Вам кажется, что жизнь псины, хоть и любимой, не стоит и слезинки? Могу дать вам на пробу шесть секунд этой мелочи, как вы ошибочно полагаете! Поверьте, это будет ярче и горше, чем тоска брошенной невесты.
Он суетился, потирал руки и тарахтел, как сорока. Я не помню, что я тогда выбрал, чью скорбь и какого качества. Память хранит само чувство горя, его оживляющее действие. Оно было мучительно разрывающим и радостным одновременно, я оплакивал маму, а потом вдруг осознал, что я действительно лишился почти всей души вместе с тем проданным ощущением безграничного счастья.
Вот с того самого дня я и стал зависим от чужих эмоций, спускал на них все свои и иногда чужие деньги, только чтобы ощутить саму жизнь, почувствовать то, что самый обычный человек ощущает каждый день, легко, даже не задумываясь о ценности своих чувств. Рука отца на плече, обед, приготовленный специально для тебя, свежесть и чистота раннего утра, неожиданно прохладный летний дождь, ярость грозы, стакан чистой воды, хрустящее, сладкое яблоко, новая рубашка, чарующая улыбка незнакомки... Как же все это просто и, как выяснилось, необходимо!
— Ну же, давай! Почувствуй хоть что-нибудь! — бесновался (бесновался? о нет, мои вялые слова и мысли никак нельзя было втолкнуть в это энергичное слово! как бы я хотел почувствовать живительную ярость! нет, я был тих и почти покорно равнодушен) я в своей старой комнате ( свой дом мне пришлось продать, и я переехал к отцу, он знал, что я живу чужими чувствами, пытался со мной говорить, но я отказывался его слушать, все равно он не мог мне помочь, я уже знал, что люди, продавшие себя, не восстанавливаются и либо доживают свой век бесчувственными роботами, либо живут за счет других, таких же идиотов, решивших, что частицы их души вполне можно оценить и продать). Сам я мог ощутить совсем немного злости и горечи, но это были ужасные, иссушающие эмоции, они лишь напоминали мне о других - ярких, живых, живительных, которые мне сейчас были недоступны. Я мог их только купить, чтобы целую неделю или лишь один день, все зависело от стоимости, насыщенности и яркости, ощущать себя полноценным человеком. Как же я был счастлив в эти короткие моменты! Как я тосковал по ним, когда купленные эмоции выдыхались, и мое сердце словно погружалось в вязкую слизь, заглушавшую любое его движение. Мне требовалось все больше и больше чужой радости, счастья, пусть мимолетного, пустякового, как удовольствие от сладкой конфеты. Все, что угодно, лишь бы уничтожить собственное безразличие. Я даже пытался продать его. Ведь это тоже чувство или эмоция? Безразличие легко можно спутать со спокойствием, так ведь? Но надо мной лишь посмеялись, сказав, что если бы люди с пустыми душами могли продавать эту пустоту, торговцы бы озолотились: таких как я становилось все больше и больше.
Когда умер отец и от чего? Не помню. Мне немного стыдно, но я не стал тратиться, чтобы почувствовать горе потери. Мамину смерть я прочувствовал, и этого вполне достаточно, так я подумал. Не помню, что со мной происходило дальше. Эта душевная пустота как-то влияла и на память, и даже на зрение. Я стал видеть этот мир серым и безжизненным. Краски, звуки и запахи возвращались ненадолго, лишь когда я находил деньги на покупку чужой радости.
Вскоре мне пришлось продать родительскую квартиру (денег хватило на целый месяц настоящей жизни), меня выгнали с работы, и все, что у меня осталось — то воспоминание. Продай я его выгодно, я смогу купить вагон счастья! Я буду... Кем? Что на самом деле со мной произойдет? Инстинкт самосохранения — робкий, но живучий, все чаще напоминал о себе, предостерегал от последнего шага и уговаривал изменить жизнь. Но как? Да и живу ли я вообще?
Наконец мне позвонили и пригласили на обсуждение цены. Голос в трубке был притворно безразличным, вроде бы им и не очень-то нужно мое воспоминание, но они хотят пойти навстречу отчаявшемуся человеку и сделать доброе дело. Мог бы, расхохотался бы! Они и доброе дело! Циничнее и жаднее конторы не придумаешь! Раз они затеяли такую игру, я сначала поддержу ее, а потом вырву из их жадных лапок сумму вдвое или даже втрое больше предложенной. Я делал самый последний шаг и не мог продешевить.
Биржа воспоминаний располагалась на окраине города, в неприметном, сером здании, которое вроде бы как вкрадчиво шептало: «Вот видите, никакой показухи и роскоши! Все наши помыслы о помощи людям! Всё для блага наших клиентов!» Еще бы найти этих клиентов, да расспросить, что же остается от человека после того, как он лишается своего главного, самого ценного воспоминания. Но кого я ни спрашивал, никто сам не продавался настолько... как бы сказать... глубоко? сильно? до самого тайного нутра?
Я стоял перед дверью и почему-то никак не мог нажать на кнопку звонка. Руки отказывалась повиноваться и висели то ли безвольные, то ли покорные, то ли строптивые, не желающие участвовать в отчаянном действе. Что делать? Я отошел от двери (еще откроется и даст мне по носу), намереваясь немного пройтись и наконец-то решиться на отчаянный шаг, и тут же наступил кому-то на ногу. Сам чуть не упал, чертыхнулся, буркнул дежурное «извините, я вас не видел» и, наконец-то, обернулся и увидел мою Единственную. Она, конечно же, постарела и словно выцвела, как будто бы её лицо долго терли пемзой, стремясь изничтожить её индивидуальность, сделать серой и скучной. Но я узнал ее моментально, и моё сердце вяло трепыхнулось в густом, бесчувственном болоте.
*Джеймс Крюс «Тим Талер, или Проданный смех»
©Оксана Нарейко
