Предыдущие главы: https://dzen.ru/a/Zu4szKGtNSu6PAQ_
Глава 16. Добыча рыбы
На следующий день к обеду у нас с ним уже было по комплекту, состоящему из маски, трубки и копья – для охоты и обороны. Решили всё опробовать. Плавали более двух часов, насмотрелись на красоты в рифах, «познакомились» с муренами, но до поры до времени решили их не трогать. Подобрали несколько пустых раковин и убили копьями больше десятка разных рыб. В два раза больше упустили ранеными из-за плохой конструкции оконечности копья. По возвращении мы были буквально атакованы нашими карантинными сидельцами – всем было чрезвычайно интересно, что мы видели и что делали. Особо заинтересовались Владимир Ситков и Владимир Киевицкий. Я их повёл в лагуну с нашим «оборудованием», а остальные под руководством Толи Репина стали чистить рыбу для ухи.
Уха ещё больше убедила всех, что подводное плавание – дело хорошее. Киевицкий с Ситковым уговорили Толю, и он помог им изготовить маски и трубки. Нас стало уже четверо. Постепенно стали втягиваться офицеры и сверхсрочники из других подразделений, но наблюдался и обратный процесс: «не загорелся» подводной охотой Володя Борисов. Хотя он и поддерживал всякие выходы в море, но старался быть «на поверхности», и когда мы изготовили лодку, он стал её бессменным капитаном. Не смог стать «подводником» Аркадий Захарченков - высокий, но нескладный лейтенант, техник-радист. У него никак не получалось нырнуть вглубь. Как он ни бился, как ни старался научиться, ничего у него не выходило. В конце концов, от этой затеи он отказался, но придумал дегустировать всякую рыбу, какую мы добывали. После двух отравлений всё же решил, что и это ему не подходит, и остался полностью сухопутным.
Примкнул к нам через некоторое время подполковник Уласевич Юрий Степанович – заместитель командира полка по инженерной службе. Молодой, спортивный, он «вписался» в наш отряд подводников сразу, но через несколько выходов решил поиграть со скатом, и тот его ударил в локоть шипом на хвосте. Болел Юрий Степанович более двух месяцев. Только после операции в госпитале, когда ему удалили из локтевого сустава кусочек хвостового шипа, рана стала заживать. Юрию Степановичу такое «удовольствие» разонравилось, он стал выходить с нами в море очень редко и нырял без большой охоты.
В первой декаде октября медуза «португальский кораблик» (португальская физалия, как выяснилось позже из литературы) атаковала Бориса Романова. Хорошо, что мы охотились недалеко от базы и успели доставить его в медсанчасть. Орлов, видимо, уже был готов к таким неожиданностям. После нескольких уколов Боря пришёл в сознание. Через два дня Анатолий Андреевич его выписал, но выходы на подводную охоту Борис прекратил.
Тем не менее, подводное плавание, подводная охота и подводный спорт стали для нашей комнаты и ещё большой группы молодых офицеров основным досугом на всё время нашей командировки. Всякую свободную минуту мы посвящали либо подготовке снаряжения, либо выходу в море. Кстати, наши врачи говорили, что это спасло нас от многих болезней, в том числе, от образования камней в печени, почках и прочих выводящих путях.
Появление рыбы на нашем столе имело огромное значение. Сухой паёк, который уже всем опротивел, и конца которому не предвиделось, стал заменяться свежим морским продуктом. У кого-то обнаружилась сеть, стали её с помощью тех же подводных пловцов ставить на ночь. Добыча поражала всех и количеством и разнообразием. Однако всякую рыбу без разбора мы есть не стали, а выбирали мало-мальски знакомую или похожую на знакомых.Отсюда вся съедобная рыба у нас стала «окунями». Были «красные окуни»,«чёрные окуни»,«жёлтые окуни»,«пёстрые окуни». Лишь постепенно, со временем, мы стали узнавать истинное название рыб в Карибском море. Но такая «избирательность» да ещё подсказка кубинских аборигенов помогли нам избежать серьёзных отравлений.Подсказка заключалась в том, что при приготовлении пищи необходимо было пользоваться серебряной ложкой. Если ложка быстро и сильно чернела - пища ядовита, есть её нельзя. Этот метод нас несколько раз спасал от отравлений. Был даже случай, когда мы не стали есть черепаховый суп, т.к. было почернение ложки, хотя никто даже и не подозревал, что черепахи могут быть ядовитыми. Только по возвращении домой, в Советский Союз, я прочитал, что мы поступили совершенно правильно: некоторыми видами черепах можно сильно отравиться.
В описываемое время мы стали добывать рыбы столько, что хватало на весь полк. Особенно мы «постарались», когда загородили сетью устье «нашей» реки Санта-Лауры. За несколько «заходов» мы выловили около четырёх тонн. Рыба была очень похожа на скумбрию, но более крупная. Местные её называли «макрель». Она всем нам очень понравилась. Позже мы узнали, что макрель и скумбрия – это разные названия одной и той же рыбы.Продолжалась такая рыбалка недолго. Однажды мы не обнаружили сеть в установленном месте, а нашли её всю разорванную и запутанную в рифах. Оказалось, что в неё попали две прибрежные акулы. Были они не очень большие, но бились за свою жизнь крепко: сеть восстановлению не подлежала. Акул мы съели, сеть выбросили, и с того времени вся добыча рыбы велась только с помощью подводной охоты.
Глава 17. Боевая работа
Боевые дежурства, наряды и караулы с нас никто не снимал, мы даже стали усиливать боевую работу. С момента нашего прибытия на базу над нами стали постоянно летать американские самолёты-разведчики. Летали регулярно и нагло: очень низко делали несколько заходов под разными курсами, нисколько не смущаясь тем,что летают над территорией суверенного государства.Чтобы не расшифроваться, мы были вынуждены строго следить за маскировкой. Кроме штатных маскировочных сетей, использовали подручные: ветки, траву и кусты. Договорились с вертолётным командованием и раз в два дня, рано утром сами облётывали наши позиции. Поскольку у меня был фотоаппарат, то Илясов использовал и меня для такой работы в порядке очерёдности. Если наблюдались нарушения маскировки, то мы фотографировали это место и докладывали начальнику штаба или его помощнику по разведке. Сразу принимались меры, чтобы до американского облёта все нарушения устранить.
В первой декаде октября усилилась наша «оборонительная мощь»: была придана артиллерийская батарея из четырёх 76-миллиметровых пушек. Командовал этой батареей старший лейтенант Яковлев Сергей. Сразу по прибытию он стал нас–пловцов «доставать» просьбами: изготовить из бруса плот 3х2 метра и по его указаниям перемещать этот плот по всему морю. Сначала мы не могли понять, для чего это нужно, тогда артиллерист пояснил, что ему необходимо «пристрелять квадраты». Пришлось выполнить его просьбу. «Таскались» мы с этим плотом несколько дней по всей акватории базы, измучились и наругались, даже матерно, до одури, но дело сделали. Под конец Сергей выстрелил два раза из своих пушек, разнёс вдребезги плот и остался доволен проделанной работой. Оценили его упорство мы позже, когда пришла необходимость. А сразу после «пристрелки» он пришёл к нам в комнату «на рыбу" с литровой бутылкой спирта «Алколь натураль», мы «признали» его и подружились. Серёга был ещё и по отчеству Яковлевич, поэтому как-то сразу родилась «подпольная кличка» Яшка-артиллерист. Был он общительным, не унывающим, компанейским. Быстро сдружился с молодыми офицерами полка; часто ездил с нами на рыбалку, проводил в нашей комнате вечера, однако ночевать уходил всегда в свою палатку. Это тоже в дальнейшем сослужило ему хорошую службу.
По инерции мы поначалу воспринимали окружающий нас мир,как дома на Родине, но он стал проявлять враждебность. Всё больше убеждались мы, что обстановка на Острове свободы, как стали называть Кубу после революции, не безоблачная. Говорили, что противников революции Фиделя Кастро более 200 тысяч, они, в основном, сосредоточены в южных штатах США. Больше всего их на полуострове Флорида. Они мечтают о возврате старых порядков. Много контрреволюционеров и в самой Кубе, их кубинцы называют «гусанос» - гусеницы.
В двадцатых числах октября поздно вечером эти «гусанос» расстреляли автобус с вертолётчиками, возвращавшимися после полётов с аэродрома. Пули попали в мотор, он загорелся. Все успели выскочить из автобуса и попытались потушить возгорание, но не смогли. Автобус сгорел полностью, и его обгорелый остов остался ржаветь у дороги, как напоминание об осторожности и бдительности. Примерно в это же время произошло «событие» со мной. Была вторая половина дня, мы возвращались с водой в составе колонны из пяти автоцистерн, заправленных в порту в Мариэле. Всё шло нормально, мы только что прогулялись по городу, у всех было хорошее настроение. Я в головной машине занял место водителя и с упоением «рулил» по асфальту. На свороте с шоссе Мариэль-Артемиса в нашу сторону был небольшой мостик и асфальт переходил в грунтовку. Навстречу шла легковая машина.Я начал поворот, чтобы встреча произошла не на мосту, и вдруг увидел, что в легковушке пассажиры на заднем сидении поднимают небольшие автоматы типа израильских «Узи». От растерянности я не затормозил и не вывернул руль влево, что было бы наиболее правильно, а продолжал поворачивать, и с мостика «нырнул» вниз, в грязную жижу. Почему-то выстрелов не последовало. Может, во встречной машине поняли, что идущие за мной автомобили могут начать преследование, может их остановило что-то другое, но они «поддали газу» и рванули в сторону Артемисы. Мою цистерну буксиром вытянули на асфальт и осмотрели. Никаких особых поломок не было, только слева погнулся бампер.По прибытию на базу, я доложил начальнику штаба подполковнику Илясову о происшествии. На следующем утреннем построении он ещё раз всех предупредил о возможности нападения на «водяные рейсы», а я на некоторое время перестал брать управление машиной на себя, и чаще стал класть автомат на колени, хотя обычно мы их держали на задней спинке сидения сверху.
В 1965 году осенью уже в Житомире я вновь увидел этот памятный для меня мостик в кино «Люди и звери», и понял, что часть этой картины снималась на Кубе.В 20-х числах октября нам объявили, что на 25-е октября ожидается генеральное нападение «контры» во главе с американцами на Кубу и будет бомбёжка нашей базы с воздуха. Такие нападения были почти каждый год после января 1959-го. Очередное состоялось в бухте Кочинос («залив Свиней») в апреле 1961 года. Там революционные вооружённые силы (РВС) Кубы расправилась с «гусанос» решительно и быстро. Теперь, видимо, они захотели взять реванш.
Кубинские военные объявили всеобщую мобилизацию, и всех, способных носить оружие, перевели в окопы. У нас за рекой организовался целый укрепрайон с окопами, палатками и танками, но, как часто водится со снабжением, их тылы опоздали, солдаты начали голодать. Мы это поняли по тому, что кубинцы стали рыться на нашей свалке. Пришлось подкармливать их сухпайком. В благодарность мы получили уроки испанского и приёмы ловли осьминогов. Их они ели сырыми с различными приправами. Нам осьминоги не понравились ни сырыми, ни варёными, мы их и не ловили, нам хватало рыбы.
Глава 18. Накануне кризиса
Объявление о скором начале войны поставило перед нами две задачи: усилить охрану и оборону базы и боевых позиций, и рассредоточить наши ракеты и боеголовки к ним, как можно мельче и как можно дальше. Первая задача осложнилась тем, что ночью на одной из позиций был убит кубинский солдат-часовой выстрелом из пистолета почти в упор. Часовой, видимо, что-то заметил и подошёл рассмотреть поближе, там и встретил свою смерть. Солдата увезли в Гавану на экспертизу, потом похоронили. А наши часовые стали бояться ночных смен на постах, и открещивались от них всеми способами. Руководство полка тогда решило рыть на постах окопы, и на ночь ставить в них часового с подчаском с наказом «из окопа ни шагу!».Дело стало налаживаться, солдатам вдвоём было легче коротать смену. Такую же практику применили в районах рассредоточения, хотя это отнимало много людских ресурсов.
Боевое дежурство на позициях перевели на высшую степень готовности, когда было включено и работало всё оборудование, оставалось только произвести пуск.
Оборону базы усилили выставлением на ночь боевого охранения по берегу моря и реки. В боевое охранение ходили, в основном, офицеры, солдатам хватало службы в караулах.
Рассредоточение производилось с помощью тех же пяти трейлеров, что использовались при разгрузке нашего имущества с «Бердянска». Меня поставили «старшим» на один из них. Необходимо было загрузиться в нашем хранилище, и ехать с водителем и солдатом-автоматчиком в район рассредоточения. Там я выступал уже в роли крановщика: сгружал краном привезённое.Всё маскировали сетями, охрана оставалась, а мы ехали за следующей «порцией». Так действовали все пять трейлеров. Этого транспорта было чрезвычайно мало, но других средств не было.
Районов рассредоточения было около пятнадцати, до каждого, в среднем 2-3 часа пути. Мне «выпали» два района в сторону столицы нашей провинции Пинар-дель-Рио. Асфальт был только в средней части, а начало и конец – грунтовые. Но и при такой неплохой дороге мы за сутки успевали сделать не более 2-3 рейсов. На сон времени почти не было, спали в машине. Иногда водитель на хороших участках дороги отдавал управление мне, чтобы немного поспать самому. Когда не спали, то «разговаривали».
Языковой барьер, такой неприступный вначале, понемногу уменьшался. Начали, как водится, со счёта. Освоил я счёт быстро. Перешли на названия предметов и животных, попадающихся нам по дороге. Очень часто встречались люди, домашние животные, птицы (и домашние и дикие), отдельные деревья и кустарник. Были смешные «непонятки»,когда спрашивающий подразумевал одно, а ответ получал совсем о другом. Однажды кубинец показал рукой влево и спросил, как это называется по-русски. Я ответил: «Корова». Он спросил: «Едим ли мы это?». Я ответил утвердительно. Тогда последовал вопрос: «Варим мы это? Или едим сырым?». Я ответил, что варим. Кубинец очень подозрительно на меня посмотрел, хмыкнул, и замолчал.По повисшей «натянутой» паузе, я понял, что случилась какая-то «неувязка» и решил уточнить: о чём он спрашивал? На всякий случай заготовил уточнение: «Это живое?». Когда получил отрицательный ответ, то понял – разговор не о корове. Ещё несколько вопросов, и я, наконец, уяснил, что спросил водитель меня о диком тростнике, растущем вдоль дороги. Кубинцы его не едят, а используют для плетения корзин, предварительно проварив в воде; тростник после высыхания становится жёстким и прочным.
В дальнейшем я старался уточнить, о чём вопрос, прежде, чем ответить, а потом стал брать тетрадь и карандаш, и рисовал, хотя бы приблизительно, о чём спрашивал, или как понял вопрос. Рисование сильно помогало и продвинуло мой словарный запас. К концу наших поездок уже стали задавать друг другу вопросы о семье, братьях, сёстрах, детях. Мы сдружились за эти несколько дней, даже было жаль, что поездки так быстро закончились.
К ночи 25-го октября мы рассредоточение закончили, хотя последние сутки почти совсем не спали. Опустевшие хранилища не стали сильно маскировать, если уж будут американцы бомбить, то пусть бомбят по пустому месту, и направились по пешеходной тропке на базу. Было очень темно. Мы, человек 10 офицеров, прошли уже основную часть пути и вышли на откос, спускающийся к переправе через Санта-Лауру. Внизу за рекой лежала невидимая из-за принятых мер затемнения база «Гранма». И вдруг появились полосы света из открытых дверей, включилось освещение у входа в штаб, и осветился плац. Все сразу восприняли это как тревогу перед бомбёжкой, и дальше не пошли, а расположились прямо на тропе и закурили.Через несколько минут услыхали, что от реки кто-то к нам поднимается, притаились, но оказалось, что это солдат-посыльный из штаба идёт на позиции предупредить, что никакой бомбёжки сегодня не будет, можно всем свободным от боевого дежурства идти в базу и спать. Мы все сразу уснули, там, где находились. Так сказалось физическое и нервное напряжение последних дней. Солдат, возвращаясь, не мог нас разбудить, и доложил дежурному по полку, что мы «валяемся прямо на тропе». Проспали мы до следующего полудня. Дмитрий Максимович Илясов позаботился о нас и отправил несколько человек из штаба, чтобы они подежурили около нас, а утром перенесли всех спящих в тень, иначе мы бы обгорели на солнце.
Глава 19. В караулах
Из-за большого рассредоточения возникла проблема караулов: на каждую точку необходим был свой состав из офицера, сержанта и солдат-караульных. Штаб нашёл выход и создал долгосрочные караулы: были недельные и десятидневные. Каждому начальнику караула придавался автомобиль, радиостанция (в основном, Р-105), создавался запас воды и сухих пайков, были назначены часы сеансов радиосвязи и частоты экстренной связи, и всё – вперёд на охрану и оборону вверенного объекта. Через неделю или 10 дней – отдых на один-два дня, чтобы помыться на базе и поспать в более человеческих условиях, и снова туда же – «на точку».
Началась «эпоха великого сидения в караулах». За редким исключением, все офицеры чином лейтенант – старший лейтенант прошли через это. Длилась «эпоха» около двух месяцев. Тогда мы и научились спать по четыре часа в сутки, держать оружие под боком на предохранителе и с патроном в патроннике, выскакивать при малейшем шорохе в темень и бежать в сторону ближайшего окопа, пользоваться радиостанцией по делу или просто, чтобы поговорить с товарищем в соседнем карауле.
«Незапланированных визитов» на объекты охраны было очень много. Зачастую они заканчивались просто выстрелами с нашей стороны, иногда бывала перестрелка, но в любом случае, постоянное внутреннее напряжение очень выматывало. Ночь, когда не было стрельбы на постах, считалась счастливой. Иногда «нарушителями» были домашние животные, но чаще это были всё же людские «визиты». Видимо, кому-то очень хотелось определить, что же мы привезли, а, возможно даже, захватить или уничтожить хотя бы часть обнаруженного. На эти мысли меня навёл случай, произошедший в моём карауле в середине ноября. Это был район рассредоточения за несколько километров от порта Кабаньяс. В ста метрах от полевой дороги, на небольшой поляне в лесу мы установили пять своих контейнеров. В сторону дороги были два поста охраны, соответственно два окопа, и по одному посту – в остальные три стороны.
В дневное время я оставлял четырёх часовых, по одному в каждую сторону, на ночь выставлял дополнительный пост и добавлял ещё по одному человеку во все окопы.
Окопы были не очень глубокими, но вместительными, три человека могли свободно вести наблюдение и огонь.
В 11 часов вечера я провёл развод часовых, проинструктировал и ушёл в укрытие, решив немного вздремнуть. Обычно, сон мы делили с помощником ночью по четыре часа с перерывами. Днём уснуть в укрытии было невозможно из-за жары. Спать на земле мы не решались из-за всяких опасных тварей типа «чёрной вдовы». Кубинцы тоже на земле не спят. В полевых условиях они обычно применяют гамак, обтянутый противомоскитной сеткой.
Укрытие мы изготовляли «гибридным способом»: отворачивали крепёжные гайки на фронтальной стенке контейнера и отодвигали эту стенку на 3/4 в сторону, получалась наклонная плоскость. Сверху к этой плоскости крепили как полог палатку, а вход оформляли маскировочной сетью. Внутри контейнера устраивали спальные места, а палатка со стенкой контейнера напоминала шалаш с двумя отделениями: укрытие от дождя и продуваемый навес для защиты от солнца, получалась, как бы, «трёхкомнатная квартира».
Я начал дремать, может уже спал, но в голове непрерывно билась мысль: «Сейчас будут стрелять, сейчас прогремят выстрелы!». И действительно, раздалась звучная длинная пулемётная очередь. Подпрыгнул, как заведённый, схватил автомат и с воплем: «Караул, в ружьё!», выскочил в темноту. Стреляли «не наши», стреляли по нам, это я отметил сразу; пули с глухим шлёпаньем ударяли в листву и в деревья над головой. На бегу изготовился стрелять в сторону дороги, но меня опередил помощник начальника караула сержант Федорчук Алексей. Он с ручным пулемётом промчался мимо, прыгнул в окоп и открыл огонь. Я упал в окоп рядом, и мы стали стрелять все сразу из пяти автоматов и пулемёта. Через несколько секунд (минут?) крикнул: «Прекратить стрельбу!», с той стороны выстрелы уже не слышались. Затем на дороге послышался шум мотора, какой-то автомобиль стал удаляться. Федорчук с солдатами ринулся было вдогонку, но я их остановил: вдруг там засада.
Меня била противная внутренняя дрожь. Наверное, все чувствовали себя не лучше. Немного отдышавшись и поразмыслив, отдал следующие распоряжения: тех, кто стрелял, сменить, дать отдохнуть; им уже и так «хватило», до утра на посты их не ставить. Всем часовым новой смены сидеть в окопах не высовываясь, но быть очень внимательными, не разговаривать и чутко слушать: может нас окружают для повторного нападения. Решение, видимо, было правильным, его все молчаливо исполнили. Свободным я посоветовал успокоиться и постараться заснуть, хотя сам ещё долго не мог прийти в себя. Попытался подремать – не получилось. Так все мы промучились до утра, но никаких нарушений больше не было.
С рассветом мы с помощником и двумя свободными солдатами сходили на дорогу. Ничего, кроме разбросанных стреляных гильз, не обнаружили. Гильзы были от крупнокалиберного пулемёта, диаметром примерно 12-14 мм. На дороге виднелись следы от протекторов легкового или грузового автомобиля. Похоже, что стреляли из кузова машины, иначе бы гильзы остались в кабине.На утреннем сеансе радиосвязи я доложил на базу о происшествии и получил распоряжение: выставить у дороги охрану, ничего не трогать и ждать штабных офицеров.
К обеду приехали четыре человека наших старших офицеров во главе с Илясовым и человек шесть мне незнакомых, видимо, из Гаваны. Они всё осмотрели, много фотографировали, особенно, следы от протекторов, потом велели собрать все гильзы. Во время этой «операции» я одну гильзу положил в карман, она с тех пор стала моим «талисманом».
После этой перестрелки у меня несколько дней было напряжённое ожидание чего-то плохого. Потом всё прошло, но осталась надолго, на несколько десятилетий, привычка спать, прислушиваясь к окружающей обстановке. Мой мозг фиксировал все телефонные звонки, все изменения, происходящие вокруг. Я мог после сна воспроизвести всё, что происходило пока я спал, даже второстепенные разговоры. Такое состояние помогало в службе, особенно – во время дежурства, но очень мешало спокойно спать. Дома жена и дети часто говорили, что мимо меня спящего даже тихонько пройти невозможно, «ЧК не дремлет». И только после увольнения в запас я постепенно стал отвыкать от этого «благоприобретённого свойства».
«Караульные сидения» сильно действовали на самочувствие. На третий-четвёртый день всё начинало раздражать, всё становилось противным. Сухой паёк приедался, жара становилась невыносимой, москиты делались страшной гадостью. Хотя, если разобраться, то обычный сибирский «гнус», даже в засушливое лето был ничуть не легче и даже пострашнее кубинских москитов. Москиты «действовали» сильнее всего ночью, около сырых мест, в тени деревьев, и к восходу солнца их нападки ослабевали. Наиболее опасным было попадание москита в глаз, тогда наступала сильная резь, оба глаза опухали и слезились. Длилось это сутки, либо двое; но чаще всего, через ночь, утром становилось легче.
С отвращением к сухому пайку мы боролись различными способами, и, в конце концов, нашли наиболее приемлемые. В самом начале «караульной поры» мы выясняли, кто что любит. Если кто любил тушёнку с гречкой, ему доставалась гречка, я любил тушёнку с рисом и с горохом – мне везли именно это. Обмен тушёнкой и кашей из пайка проводился следующим образом: ещё на базе «подпольно» мы договаривались друг с другом о частотах радиообмена и о времени выхода в эфир, а в карауле включали рацию и переговаривались. Караулу придавался автомобиль, все мы были «адскими водителями», садились с солдатом в кабину и везли свои сухпайки в соседний караул. Получали в обмен примерно то же, но «любимое».
Однако это было на «первом этапе» и скоро тоже надоело. Тогда кто-то придумал с помощью автомобиля и офицерского жалованья в окружающих селениях приобретать «приварок». Обычно приобретали батат, помидоры, папайя, цитрусовые, бананы и кокосы. Всё это в деревнях было хоть и в малых количествах, но свежее и совсем, по нашим понятиям, дёшево. Например, полная связка бананов, только что снятая «с дерева», стоила 40 сентаво (около 32 копеек на наши деньги). Пять кокосовых орехов стоили либо 1 песо, либо 90 сентаво, помидоры вообще были «даром» - 2 песо за ведро. В расчётах иногда применялась каустическая сода, надо было только вовремя захватить её из базы.Бывали в нашем рационе ещё рисовые и кукурузные лепёшки, но чтобы их купить, надо было договариваться за сутки, чтобы хозяйки успели напечь. Мы не хотели, чтобы о наших поездках кто-то знал заранее, незачем было рисковать, поэтому такая еда для нас была не частой. Изредка нам перепадали рыба, морепродукты, мясо. Но эти «деликатесы» были намного дороже, да и сами сельчане видели их редко.
С появлением свежих продуктов появилась необходимость в хороших поварах. Они нашлись среди солдат. Такому «специалисту» давалось задание варить на весь личный состав караула трёхразовое питание из сухих пайков и «доппродуктов» в обмен на послабления в караульной службе: поваров в ночные смены на посты не ставили. За такую «плату» очень многие солдаты стремились доказать свои поварские способности, у начальников караулов был выбор.Постепенно выявились настоящие мастера этого дела, они и стали постоянными поварами в караулах, а один солдат-таджик настолько стал «виртуозом», что его по окончании «караульной эпохи» назначили поваром в офицерскую столовую. В этой должности он прослужил до конца срочной службы и остался на сверхсрочную.
Чтобы уменьшить число нарушений на постах, нам разрешили применять малозаметные препятствия (МЗП) и свето-шумовые сигнальные мины, но не везде, а в наиболее опасных местах. МЗП представляли собой тонкую длинную проволоку, уложенную спиралью. Самое обидное оказалось в том, что эти «приспособления» больше мешали, чем помогали: в проволоке запутывались коровы и более мелкий домашний скот, потом всю ночь они мычали и блеяли. А мины вылетали с таким противным свистом-воем, что после этого заснуть было проблемой. Если животные не «подавали голос», а молча бились в силках, солдаты-часовые после предупредительных выстрелов в воздух, стреляли на поражение и убивали бедную скотину.Сначала мы просто платили хозяевам за ущерб, потом стали прикупать части туши. Но вскоре командование решило, что и это расточительно, и мы стали покупать у хозяина убитое животное целиком для своей столовой. Свежевали, в основном, тоже мы сами, а хозяину отдавали «сбой»: шкуру, голову и прочее. Выходило совсем неплохо и не очень дорого. Хотя говяжье мясо было жёсткое, и по вкусу отличалось от нашего российского, особенно бычье, но это было несравнимо лучше сухпайка. Караульщикам мясо доставалось только в том случае, если они в этот момент отдыхали в базе, но всё равно, полк, таким образом, съел пять или шесть коров и больше десятка овец и коз.
Наступал сезон дождей. Сначала дожди шли один-два раза в сутки очень точно по времени, мы это быстро «вычислили» и заранее готовили мыло и мочалку, чтобы помыться в чистой, пресной, прохладной воде. Однако уже к середине ноября дожди стали для нас испытанием: всё вокруг стало сырым – и деревья, и трава, и одежда, и постельное бельё.Обсушиться в карауле мы могли только у костра, но круглосуточно жечь костёр невозможно из-за дефицита сухого топлива, а ночью – из-за ненужной освещённости места караула.
Глава 20. Кризис развивается
А где-то за пределами нашей базы и караулов развивались события глобального масштаба. Пока до нас доходили только отголоски, но через месяц-полтора мы узнали некоторые подробности развития «Карибского кризиса».
14 октября при облёте территории Кубы один из самолётов американских ВВС сфотографировал не замаскированные контейнеры со стратегическими ракетами.
А в последних числах октября (26-27-го) зенитными ракетами был сбит во время облёта Кубы американский высотный самолёт-разведчик U-2. Пришлось американцам проглотить ещё одну «горькую пилюлю», их самолёты давно никто из наших не сбивал.
После уничтожения самолёта-разведчика президент США Джон Кеннеди вместо нападения на Кубу решил договариваться с СССР. Главным предметом переговоров стала немедленная эвакуация с кубинской территории советских стратегических ракет и ядерных боеголовок к ним. Наши Партия и Правительство выдвинули свои требования. Среди них были и «кубинские вопросы», например, прекратить нападения на Кубу «гусанос», возглавляемых Вооружёнными силами США. Переговоры были трудными, но скорыми, – мир был на грани ядерной войны.
А снимок с советскими ракетами опубликовали многие газеты США. Американские обыватели поняли всё по-своему и применили лозунг «Спасайся, кто может!». Как-то они узнали радиус действия этих ракет, и на различных видах транспорта «ринулись» из южных и юго-восточных штатов США в западные, в район Великих озёр, а наиболее осторожные, – даже в Канаду. В Калифорнии неделю был дефицит продуктов, некоторое подобие голода, к чему американцы не имели привычки ещё со времени Великой депрессии 1929-1935 годов. Об этом мы узнали из выступления нашего посольского представителя, проводившего беседу в Гаване, из «наших» на неё попали человека четыре-пять.
За погибшим лётчиком с самолёта-разведчика U-2 прилетел большой грузовой самолёт. Гроб, накрытый флагом США, с воинскими почестями, принятыми в Западном полушарии, погрузили в этот самолёт и увезли. Всё произошедшее было с подробностями заснято и затем показано по Кубинскому телевидению. Руководителям страны это так понравилось, что данный эпизод стали показывать в качестве заставки к вечерним телевизионным новостям каждый день. Мы эту заставку увидели уже после кризиса, когда нам привезли из Союза несколько чёрно-белых телевизоров. Тогда же узнали и подробности, до этого нам никто в караулах особой информации не выдавал, и новостями не делился.Один из телевизоров установили в проходном холле офицерского общежития. Наши радисты их подстроили для нормальной работы в условиях «американского» электропитания. Свободные от службы выходили со своими табуретками, рассаживались и смотрели.
Передачи телевидения Кубы на испанском языке каждый понимал, как мог, насколько позволяли его знания испанского. Но наши антенны могли принимать и американские телепередачи из Майами, с полуострова Флорида. По прямой до Флориды было 60 морских миль, но изображение и звук были даже лучше, чем из Гаваны. К тому же, у нас был такой славный переводчик с английского, что лучше и не придумать. Это был капитан Степаненко Геннадий Васильевич – инженер первой эскадрильи. Он садился перед телевизором, приглушал звук и переводил синхронно, как профессионал. Поэтому смотреть телепередачи из Майами нам было даже интереснее, чем кубинские.
В передачах из Гаваны самыми интересными были советские фильмы. Они транслировались на русском языке, а для кубинцев были субтитры на испанском. Таким образом, мы посмотрели и новые, и старые наши фильмы. А кино «Чапаев» кубинцы показывали чуть ли не каждую неделю, так им понравился этот фильм. Мы его изучили за время этих трансляций до мельчайших подробностей.
Ещё нам всем очень нравилась кубинская детская передача «Los munekitos» - «Игрушки». В ней после небольшой вступительной речи на испанском языке демонстрировались либо наши «мультики» на русском, либо американские – на английском. Американские «мультяшки» были интересными, красочными, динамичными, шли длинными сериями.Запомнился довольно длинный сериал о приключениях троицы: одного маленького индейца и двух детей – американцев мальчика и девочки. Ещё был забавный сериал об аисте, который «дарил», и никак не мог до конца завершить дарение новорожденного младенца. Он его подбрасывал и к пожарным, и к военным; и к молодым, и к старикам, но у всех находились «веские причины» отказаться от подарка.Демонстрация «наших» и американских мультфильмов вперемешку, привела нас к сравнению и спорам, чьи фильмы лучше. Я был в тот период убеждён, что – американские. Но сейчас даже и сравнивать не могу. Наши «мультики» намного человечнее, нравственнее, гуманнее, более «детские», но понятные и детям и взрослым, не то, что американские «догонялки».
Глава 21. Геннадий Василевич Степаненко
О нашем переводчике с английского капитане Г.В. Степаненко надо рассказывать особо. Прибыл он в полк, когда мы ожидали погрузку на корабль в крепости Балтийска. Его появление было покрыто какой-то тайной, но в дальнейшей авральной работе было не до разгадывания чужих тайн. На корабле Степаненко сразу подселился в каюту к кому-то из членов экипажа, редко выходил «на ночные посиделки» на кормовую палубу, в дружбу особо ни к кому не набивался, прослыл «анахоретом» и его оставили в покое. В первые дни на «Гранме» он занимался своим делом, и тоже ни с кем не сдружился. Но когда в нашей комнате началось увлечение подводным плаванием, стал приходить к нам. Заядлым подводником не стал, однако часто выходил с нами в море, а с Нового 1963-го года организовывал поездки для отдыха и подводной охоты в окружающие нас бухты и заливы.
После охоты-рыбалки стал принимать участие в приготовлении рыбы и в ужинах с выпивкой. Выпивки по вечерам у нас не были самоцелью. Они стали средством для аппетита и для лучшего пищеварения. В течение дня из-за жары еда не шла в горло, мы, в основном, пили воду и пили много, живот был полон. А к вечеру, когда начинался вечерний бриз, и, наконец, приходила долгожданная прохлада, уже хотелось больше спать, чем есть. Аппетит приходил только после «принятия внутрь» спиртного. Но уж тогда ели и за завтрак, и за обед, и за ужин.Чаще всего, из состава комнаты выделялся «дежурный», он должен был проявить изобретательность, чтобы изготовить ужин на всех. Исключение составляли ужины с рыбой. Чистили рыбу те, кто не участвовал в её поимке, готовили наиболее умелые. Жарили добытое на двух огромных (примерно, метр на полтора) противнях, и приглашали «гостей».
Но я не помню ни одного случая, чтобы кто-то из нашей комнаты выпил «больше меры». И ещё: мы никогда не забывали о тех, кто был в наряде или в отъезде. И, например, мне было приятно, когда приходил из наряда, открывал холодильник, а там стоял стакан со 150 граммами «Бакарди», накрытый листком от тетрадки с надписью: «Саня, мы тебе оставили», и рядом на тарелке – несколько кусков жареной рыбы «на закуску». Это было всегда очень трогательно.
Во время таких вечеров «с рыбой» мы и узнали несколько эпизодов из прежней жизни Г. В. Степаненко. В 1954 году он поступил в ВВИА им. Н. Е. Жуковского старшим лейтенантом. Вскоре после поступления женился на дочери высокого военного начальника. Мы спрашивали о чине тестя, но Геннадий Василевич отвечал уклончиво: «Считайте, что маршал». Через положенное время в семье родилась дочка. Учился он успешно. После окончания Академии остался в адъюнктуре. Своевременно получил звание капитана. Одновременно с подготовкой диссертации занимался углублённым изучением английского языка. В июне 1962 года должна была состояться защита кандидатской диссертации на английском языке, после этого – майорское звание и направление военным атташе, по его словам, «в одну из англоязычных стран». Что это за страна, Степаненко не говорил, оставалось только догадываться.
Всё разрушил случай: жена заподозрила мужа в измене. Мы попытались выяснить: была ли измена на самом деле, но получили неопределённый ответ и допытываться перестали.
«Высокопоставленный» тесть разрешил конфликт по-военному решительно и быстро: Геннадия от защиты диссертации отстранить, дочь с «неблагодарным» зятем развести, после этого направить провинившегося в войска. Против направления на Кубу бывший тесть не возражал, видимо, он знал об этой командировке больше, чем его окружение, и возможная гибель бывшего зятя не явилась препятствием.
Так капитан Степаненко попал в наш полк. Через какое-то время у него выявилась масса всяческих талантов. С весны 1963 года без него не обходилось ни одно сколько-нибудь значительное начинание. Организаторский талант и знание английского были «двигателями», а время и напряжение первых месяцев нашей жизни на Кубе притушили душевные переживания и повернули «к выздоровлению». Но при всём том, в его службе никаких подвижек даже и не намечалось. Когда другие, может, менее талантливые, успешно делали карьеру, Степаненко продолжал оставаться капитаном, заместителем командира эскадрильи по инженерной службе. Похоже, «рука» обиженного за дочь тестя действовала и на таком значительном расстоянии.
Оставалась Геннадию Василевичу только одна радость: к нам он прибыл с огромной лысиной через всю голову, а через год уже обладал пышной кудрявой причёской, так на него подействовала «страна с морским субтропическим климатом».
Ранней весной 1971 года, когда я приехал в Киев на учёбу, случайно встретился на улице с генералом Уласевичем Юрием Степановичем. Зашли в кафе, поговорили, стали вспоминать «Гранму», тогда он мне и сказал, что Степаненко вскоре после Кубы уволился в запас и стал работать в Херсоне на каком-то заводе. Правильно говорил великий российский классик: «Минуй нас пуще всех печалей И барский гнев, и барская любовь»…
Глава 22. Продолжаем работу
Отношение кубинского населения к русским с первых чисел ноября стало резко меняться.Сразу как только мы появились на Кубе, они были готовы носить нас на руках. Приветливо встречали на улицах, в барах, различных казино, клубах и кабаре. В местах, где требовалась плата за вход, нас пропускали без оплаты. В барах первая порция выпивки для русских была бесплатной. Кубинцы, не стесняясь, говорили, что теперь-то «они покажут» американцам. Когда выяснилось, что воевать нашими руками со Штатами не получится, когда начались переговоры с США о мире, отношение кубинцев к русским резко переменилось. Начались открытые обвинения нас в трусости, в преклонении перед Америкой. Были даже случаи забрасывания русских тухлыми овощами и яйцами. Мы с Толей Репиным один раз попали в такой «переплёт»: нас закидали в Гаване женщины гнилыми помидорами. Толя рванулся было «разобраться», но я его остановил: ничего, кроме ещё большего подрыва нашего авторитета, это бы не дало. Мы, как могли, почистились, но одежду пришлось всё-таки выбросить: томатный сок не отстирался.
В базе «Гранма» появились листовки на плохом русском языке с призывами не подчиняться приказам наших командиров, а объявить войну США и высадиться на американский материк. Офицеры с высшим военным образованием говорили, опираясь на стратегические расчёты, что в этом случае нас бы «хватило» на 20-30 минут.
Чтобы восстановить доверительные отношения с кубинцами на Кубу прибыл А.И. Микоян. Он вёл длительные переговоры с Фиделем Кастро. Мы застали период их выступлений по телевидению. Сначала выступал Фидель Кастро часов по 5 почти каждый день. Следом выступал А. И. Микоян. Так долго, как Фидель, Анастас Иванович говорить не мог, его речи длились часа по 2. Когда у нас была возможность, мы эти выступления слушали.
К середине декабря напряжение караульной службы начало спадать. Для третьей эскадрильи это случилось даже несколько раньше: инженерный состав полка решил поменять ракеты, установленные на боевом дежурстве. Те, что намечались к установке, надо было расконсервировать, проверить и произвести замену. Снятые с дежурства необходимо было тщательно обследовать и проверить вплоть до запуска маршевого двигателя с телеметрической записью параметров, чтобы в дальнейшем их изучить и сделать выводы: как повлияли все произошедшие события на состояние наших изделий. Вот такой работой нам заменили дежурство в карауле. Все работы были привычными, я уже их все выполнял,кроме одной: запуска двигателей. Первый запуск потряс меня грандиозностью, но ещё больше я был восхищён работой двух капитанов: Ситкова и Степаненко. Это были истинные профессионалы. Все их замыслы, действия, и команды были лаконичны, чётки и значимы. Никакой «запарки», нервозности, неразберихи, недопонимания, какие обычно сопровождают выполнение особых работ, не было. Они понимали всё, а особенно друг друга, без слов. Степаненко даже не пользовался услугами телеметристов, сам читал параметры «с листа» шлейфового самописца, и при втором или третьем запуске прекратил испытания из-за показаний термометра масла на выходе из двигателя. Оказалось, что это была серьёзная неисправность, которая могла привести к выходу двигателя из строя. Мне так понравились эти работы, что я сам стал «напрашиваться» у Ситкова, хотя проводились они только ночью и под прикрытием ночных полётов вертолётчиков.
Ракеты, снятые с дежурства, после испытаний не повезли на пункты рассредоточения, а законсервировали, уложили в контейнеры и оставили на месте прежнего хранилища. Попутно закрыли ещё один, самый дальний, пункт, перевезя из него всё имущество на базу. Постепенно к Новому 1963-му году все дальние караулы прекратили своё существование.
Глава 23. Визиты
В это время к нам зачастили высокие начальники и различные комиссии. Запомнился «визит» Командующего группой войск на Кубе генерала армии Плиева. Он побывал везде, даже на боевых позициях, сделал для себя какие-то выводы, но больше мы его не встречали, в скором времени его перевели в Союз на другую работу.
В ноябре на Кубу прибыл начальник Главного политического управления СА и ВМФ генерал армии Епишев. Приезжал к нам в часть он с военачальниками и корреспондентами. Из корреспондентов больше всех выделялся Тимур Аркадьевич Гайдар. Епишев выглядел как профессор: в наутюженных белых брюках, летних белых сандалиях, в лёгкой клетчатой рубашке навыпуск, с красивыми переливающимися очками в тонкой золотой оправе. Он выступил перед офицерами полка с длинным докладом о создавшемся кризисе, о работе Правительства и лично Н.С. Хрущёва. Отметил, что все наши представительства из США эвакуированы, часть из них ожидает «дальнейших распоряжений» на Кубе. Отдельно рассказал о работе временного представителя СССР в США Добрынина. Добавил, что Америка очень напугана наличием наших ракет у себя «под боком», что у них там была «небольшая паника» и срочные переезды в удалённые от Кубы штаты. Пояснил, что мы своим перебазированием сыграли важную роль в вопросе стабилизации международной обстановки.
В конце доклада, когда спросил: - У кого есть вопросы?, поднялся техник по силовым установкам третьей эскадрильи и заявил: - Товарищ генерал армии, я, Крюченков Станислав Витальевич, служу в звании старший лейтенант пятый год. Сейчас в полку вакантна должность помощника начальника штаба по режиму и охране. Я готов эту должность занять». Мы все разинули рты. Епишев «пошептался» с командиром полка и начальником штаба и объявил:- Сегодня командир полка напишет на Вас представление на должность и звание капитана, я подпишу. Так Слава Крюченков в один момент получил должность и звание от генерала Епишева. По поводу этого поступка ходили разные суждения. Возможно, что его кто-то научил из нашего руководства. Конечно, Славка - «хитрован», и поступил не совсем честно: были и более достойные, но с другой стороны, если бы он промолчал, и к нам прислали «варяга», прибывшего «на всё готовое» – было бы ещё обиднее.
Епишев в тот же день уехал, а Гайдар остался, чтобы «собрать материал для очерка». Мы всё ему показали, рассказали о своих трудностях, об оторванности от новостей, от жизни в Союзе. Обещал помочь, говорил, что дома у него «есть возможности», но по прибытии в Москву, видимо, забыл. Никаких улучшений мы не заметили. А генерал Епишев, «по слухам», заявил: «Они там (на Кубе) вообще живут, как на курорте». В результате, обещанные нам перед командировкой льготы по выслуге лет (полтора года выслуги – за год службы на Кубе) исчезли без каких-либо объяснений и объявлений.
Кстати, Гайдар был первым, кому мы показали свои «коллекции» раковин. Больше всех ракушек было у Толи Репина, у меня – гораздо меньше. Гайдар выбрал для себя две или три штуки – довольно скромно. В дальнейшем был кем-то распущен слух о наших «богатствах», и к нам стали приезжать желанные и нежеланные гости, с целью посмотреть и попросить «что-то для себя», были и совсем нескромные «товарищи». До мая 1963 года у нас побывали с такими целями офицеры Группы войск, артисты Московского цирка, ещё какие-то представительные российские «дяденьки». Наши запасы раковин быстро и сильно поредели, и восстановить их мы уже не смогли: все «сливки» в окружающих бухтах и заливах мы уже сняли, осваивать новые, более далёкие, не было ни времени, ни возможности.
Продолжение: https://dzen.ru/a/Zu6U0BXEwgQWaMNC
