Друзья, приятели, сослуживцы

Анатолий Емельяшин

Друзья, приятели, сослуживцы.

Хотя я прожил длинную и содержательную жизнь, среди моих друзей и знакомых не было знаменитостей. Ни артистов, ни художников и писателей, ни партийных и государственных деятелей, известных не в узком кругу, а во всей стране. Не на том этаже прошла моя жизнь, не вращался я так высоко. Чему и радуюсь.

Если и были встречи с такими людьми, то они не в счёт – они и были случайными. И я далёк от того, чтобы выпячивать случайные встречи, в мемуарах упоминаю об этом вскользь или в коротких зарисовках.

В моих мемуарах упоминаются лица только моего круга общения.

Но и окружавшие меня люди были по-своему интересны, обладали определёнными достоинствами и недостатками, порой незаурядными талантами и способностями.

Вот я и хочу, пока ещё в силах и памяти, создать портреты своего окружения. Тех, с которыми служил в ВВС, сталкивался на работе, в быту и туристской деятельности. Всех охватить, конечно, не успею, поэтому создавать портреты буду выборочно, как получится. Хотя, какие портреты? Я не психолог и раскрыть характеры приятелей вряд ли сумею, тем более что никогда не лез к ним в душу, не анализировал их порывы. Вот общение с ними на фоне совместной деятельности постараюсь осветить.
          Будем считать первым опусом о моих соратниках вот этот, ранее опубликованный рассказ:

Армейский друг Владимир Махалин

Отчество Володи вспомнить уже не могу. Хотя нет, раскопал – Петрович. Не помню так же, когда мы с ним познакомились, но было это уже не в курсантскую пору, там наши пути не пересекались. Познакомились после выпуска, когда нас, 11 лейтенантов, оставили в училище для переучивания на инструкторов моторного истребителя «Як-11». До этого будущие инструктора друг друга практически не знали.

Скорее всего наше знакомство началось с момента, когда мы разбегались из офицерской гостиницы по частным квартирам Бердска. Жилья в вновь отстроенном городе было много. Владельцы квартир как правило сдавали одну-две комнаты в половине дома. Кто-то из молодых лейтенантов заселялся в одиночку, кто-то вдвоём-втроём. Конечно, все предпочитали жильё с отдельным входом.

Мы с Володей сняли жильё в 15 минутах ходьбы до городка на тихой улочке, часть которой со стороны городка была застроена ещё бараками времён войны. Инициатива совместного поселения исходила от Володи.

Надо признаться, что по сравнению со мной мой приятель был более инициативен, все наши совместные действия определялись им. И такие мелочи где и как провести очередные выходные и такие серьёзные дела как написание рапортов на перевод в другую часть с риском попасть под увольнение в запас.

Нашему сближению содействовало и недовольство распределением при выпуске и перспективой инструкторской работы. Оба мы ни как не ожидали, что останемся в училище, мечтали о боевой авиации в ВВС или ПВО. В этом отношении мы полностью сошлись, – оба сетуем на судьбу и осуждаем начальство, решившее сделать из нас «шкрабов».

Это отрицание инструкторской работы и определило нашу дальнейшую служебную карьеру.

Володя закончил обучение тоже по первому разряду с отличной техникой

пилотирования, но без «красного диплома», – в теоретических дисциплинах было несколько четвёрок. И тоже мечтал о боевых частях, о росте в классности.

Завидуем однокурсникам, попавшим в дивизии ВВС и ПВО страны, и даже за кордон. Как же? В нашем представлении они сейчас шлифуют мастерство, налётывают часы для получения квалификации лётчика 3-го класса. (Для 3 класса истребителю надо в простых метеоусловиях (ПМУ) налетать, включая налёт в училище, 300 часов).

Мы понимали так: нам, лучшим из нашего выпуска, путь в асы закрыт, а о классе и думать не приходится – инструкторам класс не присваивается.

Как узнали позже, в боевых частях с получением классности не всё было так просто. Налёт до уровня 3-го класса мог растянуться на 2-3 и более лет. И только после этого начиналась подготовка к полётам в СМУ для выполнения норматива на 2-й класс. Иногда этот рост мастерства затягивалось на несколько лет.

Молодёжь несколько вздохнула после отмены доплаты за налёт в СМУ, – с 1958 года доплачивать начали не за налёт, а только за классность. Вот классные летуны и стали летать в СМУ только для подтверждения класса, давая возможность молодёжи осваивать сложняк.

Наше переучивание проводилось спешно, – наступала распутица. Свелось оно к овладению пилотажем из инструкторской кабины и знакомству с методикой обучения. Сложности в переучивании не было. Было только огорчение, что обучать мы будем курсантов на переходном учебно-боевом самолёте Як-11, а не на МиГе, на котором выпускались из училища.

Мы заменили в этом полку инструкторов, переведённых после двух-трёх лет работы на «яках» в боевые полки обучать на «мигах». Таков удел был обещан и нам через год и более, кто как себя покажет.

Мы показывать себя не собирались, наоборот, тяготились инструкторской работой и мечтали сбежать из училища в ВВС или ПВО. Но летали с величайшем удовольствием, – соскучились по небу за три месяца «голубого карантина».

Расстраиваться судьбой не даёт интенсивность переучивания: мы должны освоить пилотаж из инструкторской кабины и методику обучения всего за месяц, оставшийся до начала распутицы. А она была уже не за горами, чувствовался приход весны. Если утром взлетали с прикатанной, схваченной ночным морозцем ВПП, то в конце смены с трудом рулили по раскисшей снежной каше. И уже были попытки «клюнуть носом».

Обучающие нас комэски и замы комполка допускали такие отклонения от НПП, о каких мы, вчерашние курсанты, и не могли подозревать. Всё было подчинено одной задаче – ввести нас в строй как можно быстрее. Руководство не подозревало, что эти же нарушения кто-то из нас будет потом допускать и при обучении курсантов.

Обучение заняло почти месяц, четырнадцать лётных смен, после чего мы разъехались в свой первый офицерский отпуск. Короткий, всего месяц с дорогой. В то время, как наши сокурсники ещё продолжали гулять в своих полуторамесячных. Так что я застал в Смоленске Лёню Балабаева, который намеревался прибыть в свою дивизию в Ладейном Поле в то же время, когда я вернусь из отпуска в Бердск.

По возвращению из отпуска мы с Володей оказались в одной эскадрилье и перебазировались на аэродром «Южный» – площадку в 20 километрах юго-западнее

Бердского аэродрома. Третьим из молодых инструкторов в АЭ оказался Владимир Антипов. Здесь мы обучили своих первых курсантов. После чего Вовка уехал во второй обещанный нам отпуск, а меня бросили «на прорыв» в эскадрилью летающую на полевой точке у станции Посевная, где мне досталась группа застрявшая в середине программы. К осени я выпустил ещё шесть лётчиков «Яка». И обучая их налетал ещё более сотни часов.

После чего ушёл во второй отпуск, тоже месячный.

За время моего отпуска Володи решили поселиться втроём и перебраться в жильё поближе к городку. Перетащили туда и мои шмотки.

Долго на новой квартире мы не прожили. Антипов вдруг объявил о женитьбе на дочери хозяев. То ли он её соблазнил, то ли она его, но в начале зимы молодые организовали свадьбу, а мы с Махалиным переехали на новую квартиру.

Мы с ним считали себя убеждёнными холостяками, связывать себя семейными узами не собирались и крутили с девицами напропалую, ничего не обещая. Иногда вляпывались и в щекотливые ситуации, – считали всех девиц доступными, а некоторые из закадренных женитьбу выставляли главным условием близости. Мы кое-как выкручивались и продолжали «гусарить».

В конце года Яки сняли с вооружения и полк начал переучивание на «МиГи». Одновременно происходило и некоторое сокращение лётного состава. И тут Володя предложил подать рапорта на сокращение, – он был уверен что сокращённых направят в боевые части ВВС или ПВО. Командир полка нас обматерил, но рапорта принял. Вместо частей ИА нас направили в полк ВТА, прикреплённый к школе воздушных стрелков-радистов в Канск. Володя в это время заболел скарлатиной, –детской болезнью, опасной в зрелом возрасте, и попал в госпиталь. Так что переезжать в Канск мне пришлось одному. Там меня сразу же отправили в отпуск и когда я заехал в Бердск Володя был ещё в госпитале в инфекционном отделении. Свидание с ним не разрешили.

После отпуска я застал Вовку уже в Канске. Он снял новое жильё нам на двоих. В этой комнате мы жили, пока я не привёл туда молодую супругу. Володя перебрался в соседний дом. Схлестнулся там с хозяйской дочкой и его чуть-чуть не окрутили. Но чуть-чуть не считается, – в это время он уже вскружил голову школьнице, дочери преподавателя из ШВРС. Её родители Володю заарканили и ждали только совершеннолетия дочери. Через год, когда я уже ждал увольнения в запас они поженились. Полагаю, что брак друга был устойчивый, не чета моему. Я успел побывать у друга на свадьбе и через пару недель отбыл в Свердловск на «гражданку».

Собирались поддерживать связь перепиской .Но переписка оборвалась на очередном письме. Я описал ему все свои «хождения по мукам» в поисках съёмного жилья и работы.

Написал, как с трудом удалось устроиться на завод слесарем.

Володя в ответе отреагировал так, как сделал бы это любой из армейских, смутно представляющий жизнь «на гражданке». Но было это выражено такими словами, что меня взорвало и оскорбило. По смыслу получалось что я такой хмырь, что не мог не пристроиться на «хлебное место», – от прохиндея иного и не ожидали.

Володя, конечно, имел в виду нечто другое, но вот выразил свои мысли не лучшим образом. Я на письмо не ответил и переписка прервалась.

Временами хотелось возобновить армейскую дружбу, написать письмецо, но «опыты быстротекущей жизни» заедали, было не до писем.

О дальнейшей судьбе Володи я узнал спустя 18 лет после увольнения из армии. Узнал от Коли Хохлова приехавшего в командировку от какого-то барнаульского завода. По его словам Володя каким-то образом оказался в инструкторах вновь созданного Барнаульского ВВАУЛ и прошёл там путь до зама нач училища по боевой подготовке.

Значит «шкрабовской» судьбы он не избежал, видимо инструкторская стезя была запрограммирована судьбой.

Возможно, и мне это бы светило, не отключись я ещё в Канске в обморок в несложных атаках по строю бомбёров, что привело к увольнению в запас.

Со слов Николая, Антипов Володя тоже к этому времени дослужился до полковника и командовал где-то дивизией – должность генеральская.

Николай что-то путал. Но узнал я об этом ещё спустя многие годы. Узнал, когда появилась возможность пользоваться интернетом. Проштудировал историю БВВАУЛ и обнаружил, что Вовка был инструктором в Калманке, командиром АЭ в Славгороде и в чине подполковника служил в ЛМО в Барнауле. Но в командном составе училища не числился. В числе инструкторов, а позже и командиром звена там оказался ещё один наш соратник по Бердску – Василий Иванович Кащеев.

Что касается Антипова, то его следов я ни где не обнаружил

А Володя Махалин так и остался в моей памяти как соратник по «гусарству» в инструкторские времена в Бердском УАП, а потом и в Канской ШВСР. И попал во многие мои зарисовки о тех временах в ПРОЗА.РУ.

Денис Круглов

С Адольфом Коротченковым я познакомился при переводе из механического цеха отдела Главного Механика (ОГМ) в девятый цех. Адик работал конструктором в СКО (специальном конструкторском отделе) размещавшимся в одном корпусе с цехом. СКО и работало на этот цех.

Как произошло знакомство? – уже не помню. Скорее всего он поучаствовал в одной из вылазок на Волчихинское водохранилище. куда я организовывал походы в первый год своего увлечения туризмом; других интересных мест под Свердловском я ещё не знал. Так, на почве туризма и познакомились.

Из общих разговоров про красоты Среднего Урала он понял, что я интересуюсь туристскими достопримечательностями свердловщины и предложил съездить на реку Серга в пещеру «Дружба».

На Сергу поехали вдвоём – Адик не любил больших компаний. Он вообще был индивидуалист. Это я понял при первом же разговоре с ним.

Проскочили по известным ходам, обследовали тупики в глубине лабиринта, полазали по осыпям ближе к поверхности. Адольф интересовался неразведанными лазами, предполагая, что у пещеры есть ещё выходы на поверхность кроме известного большого проёма. От него я узнал, что раньше и в этом месте был узкий лаз, но в тридцатых годах его взорвали и образовался большой арочный вход. Кто и зачем нарушил первобытность пещеры – неизвестно.

Где свод почти смыкался с осыпью, ползали по-пластунски; в одном месте Адольф даже застрял, прижатый к осыпи потолком. Я в очень низкие щели не лазал – был без каски и успел уже набить темечко. В лазах полз за Адольфом, наблюдая не уходящий в неизвестность лаз, а стопы громадных ботинок нового приятеля.

После пещеры спустились в «Провал» и полюбовались следами окаменевших моллюсков на его стенах.

Так, благодаря знакомству с Адольфом, я познакомился с новым для меня районом – живописной долиной реки Серга и пещерами.

В очередной раз мы собрались в Смолинскую пещеру. Я уже побывал в том районе с группой год назад. Поход возглавлял Иван Рогалёв. Мы в тот раз пробирались по оврагу уже в сумерках, вход в пещеру проскочили, а утром уже не хотели ползать по оврагу в поисках подземелья. Предпочли загорать и купаться, барахтаясь в струях порога.

Сейчас мы опять вдвоём. Я уже прилично экипирован: комбинезон, строительный шлем, китайский «дальнобойный» фонарик. Ползаю уверенно, скользя грудью и животом по грязи. Адик уверяет, что без ползанья по грязи в узких лазах прелести пещеры не ощутишь. Ему виднее – он спелеолог, а я ещё и не понимаю, зачем нужно ползать по карстовым полостям в глубине земли.

Многие ходы забиты грязью. В них следы раскопок: спелеологи пытаются их расчистить, отрыть.

Сколько миллионов лет понадобилось, чтобы поверхностные воды нанесли в штольни столько грязи? И сколько десятков лет потребуется энтузиастам для их расчистки? Пожалуй, тоже вечность.

Адик увлекался не только пещерами, он пробовал себя и в горной, точнее – в скальной подготовке. Хотел увлечь этим и меня, но я ещё не созрел, предпочитал пешие маршруты с большой толпой. А скалы не любят многолюдья.

Вернувшись из похода узнаю, что мой новый приятель сорвался на Азов-горе со скалы и повредил стопу. После излечения он так же продолжил свои одиночные вояжи, а я уже к этому времени не мыслил походов без массовости и в задумке было создать полноценную секцию туризма. Наши отношения развития не получили.

Однажды на работе узнаю сенсационную новость: Адольф Коротченков, мой гид по пещерам сменил имя и фамилию. Сменил официально с заменой паспорта и других документов. Теперь он Денис Круглов. Сменил, как меняют подпольные клички провалившиеся нелегалы.

При встрече отмахивается: «Да надоел сам себе!» Это ж какай прессинг надо испытать, чтобы самому себе надоесть? Пожалуй, с именем Адольф жить несладко, но фамилия (наследственная!) здесь причём? Но расспрашивать неудобно, если сам не объясняет.

Неловко лезть в душу.

Денис, так Денис. Надо принимать человека таким, какой он есть. Но в комсомоле потупости что-то пытаются выяснить. И тогда Денис сдаёт билет: «Мне и комсомол надоел!» Я понимаю основное: приятель сменил имя не из-за того, что Адольфу было закрыто продвижение по служебной и общественной лестнице. Он вообще плевал на продвижение и «общественное мнение». Он более всего ценит свою независимость и внутреннюю свободу. Со временем наши пути окончательно разошлись. Я увлёкся сложными лыжными и водными походами, он продолжал одиночное занятие спелеологией, скалами и даже пытался покорять водную стихию. На воде он начал сразу с серьёзных рек. Так на одноаместном катамаране пытался пройти Катунь. Но конструкция ката была неудачной – гондолы из надувных шариков и он потерпел аварию. Если не ошибаюсь, его судно было разбито на знаменитом пороге Текделььпень. Как сам уцелел в пороге Денис не рассказывал.

В дальнейшем наши встречи проходили с разрывами в несколько лет, как правило, у общих знакомых по случаю крупных событий. Последний раз встретились у Томары Могилёвой после трагической гибели её мужа Толи. Денис к этому времени занимался разведением пчёл, жил где-то за городом и совсем одичал, предпочитал жизнь отшельника, с бывшими приятелями не общался. Было заметно, что постоянное общение со знакомыми его тяготит. Но редкие встречи радуют . А если и не радуют, то воспринимаются спокойно. Вот уже более десятка лет как у нас с ним таких встреч не было .

Ещё о соратниках. Евгений Яковлевич Затирка

Ещё о соратниках. Евгений Яковлевич Затирка. На фото: Е.Я.Затирка с ребятами из спас службы.

Точно не помню, как Женя примкнул к заводскому туризму. Скорее всего через участие в лыжных походах выходного дня, которые мы организовывали по выходным. У него ещё со студенческих лет был опыт лыжных походов в Заполярье на Кольском полуострове. Я это сразу заметил и решил вовлечь его в наши дежурства туристской спасслужбы (ОблКСС) в ноябрьские праздники в районе Денежкина камня.

Для этого в октябре 1974 года рекомендовал его на сборы спасателей в Кытлыме. Вместе с ним там были Бетехтин и Беляев (на фото они за его спиной). Участники сборов получили первичные навыки по работе с горным снаряжением, На «скалодроме», – скальном останце вблизи Серебрянского камня, попрактиковались в скалолазании, навешивании перил, спусках дюльфером.

Полагаю, что полученные навыки и подвигли Евгения перекочевать в дальнейшем из лыжного туризма в альпинизм. А тут ещё на завод пришла Светлана Попова, влюблённая в скалолазание и имевшая опыт соревнований по этому виду ещё будучи студенткой УПИ. Вместе с ней Женя создал на заводе секцию скалолазов, а затем стал ездить в альплагеря. Но и туризм не бросал: выезжал с нами на дежурства на Денежкин.

В это же время он поучаствовал в экспедиции на Становой хр-т в качестве руководителя лыжной «четвёрки». По моей протекции он включил в свою группу Бетехтина и Шеломенцева и был очень доволен – мои протеже стали костяком его разношерстной группы..

Женя в походы всегда брал гитару и прекрасно исполнял бардовские песни, причём даже малоизвестных в то время авторов. Именно в его исполнении я их впервые и слышал. Много позже, когда походы у многих соратников уже были в прошлом, мы иногда встречались на «междусобойчиках». И всегда гвоздем программы, во всяком случае для меня, было Женино пение под гитару.

Хорошо поиню его первый поход в моей группе через Денежкин на Кутим и далее на Белый камень. Тогда Сергей Петрович Аликин подсказал нам путь по «Широкой грани» не от его избы, а с «Сухого переката», где эту просеку пересекала излучина Кутима.

В том походе Женя был на высоте и показал нашим туристам пример в знании зимнего туризма и владения лыжами. А ещё в том походе в моей группе впервые был турист с гитарой – это скрашивало долгие вечера ночёвок в охотничьих избушках. И этим туристом с гитарой был Затирка.

Помню, когда мы в метель, свалившись в темноте по осыпям с Белого камня, наткнулись на избушку, Женя угостил нас визборовским Расвумчорром:

На плато Расвумчорр не приходит весна,

Не плато Расвумчорр все снега да снега,

Все зима да зима, все ветров кутерьма, Восемнадцать ребят, три недели пурга.

Эта песня как раз подходила к настроению ребят, измученных метелью и сложным спуском по курумнику.

Мы тогда поднялись на отрог Белого камня уже в сумерки и в обходили его юговосточный склон по верхней границе леса в полной темноте. И подрезав северную часть просеки вышли на избу, в которой застали пьянствующего охотника Николая Вторых. В походе кроме нас участвовали два Анатолия – Новосёлов и Бетехтин, Витя Беляев и Татьяна Метелица. А через год мы снова были на Кутиме у Аликина и вместе с пермяками задались целью налепить пельменей из лосятины. Мясорубки на кордоне, естественно, не было и мне пришлось повозиться с часок, вырубая из берёзовой плахи корытце. В нём и рубили лосятину до состояния фарша.

Эти походы я кратко отметил в своих очерках, да и Женя сделал книжечку, экземпляр которой подарил мне. В ней он осветил и другой поход, в котором мы слегка пограбили (на сало) белорусских жлобов.

Заводская карьера у Жени была довольно успешной: технолог 10 цеха, Зам Предзавкома, начальник ОТК завода. Затем он ушёл в Уральский банк Реконструкции и развития, кажется, начальником безопасности. А позже создал свою фирму высотного альпинизма. Кажется, руководит этой фирмой и по сей день.

В альпинизме дорос до КМС, участвовал в альпинистской спасслужбе, работал в альплагерях на Памире гидом у иностранцев. Звание Мастер Спорта не оформил, но пользовался авторитетом не меньшим, чем многие Заслуженные.

Женился Женя на Галине Кишкань где-то в середине 70-х, ещё работая на заводе. Получили квартиру на Ботанике, позже оставили её дочери Екатерине. Сами перебрались на новую квартиру, купленную, когда он уже служил в банке. Я бывал у него и там и там. Мы считали его брак прочным и с удивлением узнали, что они с Галиной разошлись.

Сейчас он живёт в районе Эльмаша. Перед отъездом в Питер мы с Людмилой у него побывали, познакомились со второй его женой Татьяной. Периодически переписываемся по электропочте. В последние годы переписка ограничивается редкими поздравлениями с праздниками. Но кажется и эта связь заглохла.

Последнее поздравление было от их семейства «с наступающим 2018-м.»

Позже они на наши поздравления не отвечали и нас не поздравляли. Сменили эмейл? Или вообще уехали и порвали со своим российским прошлым?

У Женьки отец и старший брат ещё с девяностых годов жили в Америке, может и он к ним перебрался?

Уточнить этот вопрос не у кого.

Евгений Петрович Бенейчук

                Фото: "Адмирал" Евгений Бенейчук на весенней Сакмаре.

Из моей дырявой памяти выпал момент как и при каких обстоятельствах мы с ним познакомились. Скорее всего через Володю Кривых, тренера по велоспорту.

Жили они в одном доме, знакомы были с детства, оба, как и многие их довоенные и военные сверстники, были безотцовщиной. Оба увлекались мотоциклами и даже гаражи их были рядом.

Возможно, Женя и тренировался в велосекции, которую вёл Кривых. Да, скорее всего тренировался, так как был знаком со всеми велопёрами и с некоторыми дружил. В частности, с Костей Свитовым. Они и сейчас часто встречаются, особенно по семейным праздникам. У нас с ним такой потребности семейных встреч не возникло, видимо, мы всё же разные характерами. Да и в то время, когда мы часто общались, крепкой семьи у меня не было.

Ко времени нашего знакомства биография Жени была уже довольно содержательной. Он закончил Рижское училище связи Гражданской Авиации (РАУСС ГВФ), отработал какоето время в Монголии, после чего перевёлся в Управление ГВФ в Кольцово и работал там инженером а потом и старшим инженером. Управление в то время размещалось в части здания Горсовета Свердловска. Из его рассказов о монгольской жизни помню как они ловили в озёрах тайменей чуть ли не на верёвку с наживкой на громадном тройнике. В наших походах он тоже был спец по тайменям.

Мы много времени провели бок о бок, участвуя в походах и соревнованиях, иногда вместе, иногда в разных экипажах.

Особенно памятны наши первые лыжные вылазках.

В то время я увлёкся окрестностями Бардымского хребта. Видимо сказалась пробежка по этому увалу летом 66-го с Рогалёвым.

На несколько сезонов хребет и долина реки Серга стали любимыми местами для 2-х дневных лыжных походов.

Особенно памятен первый. Шли мы большой толпой, человек 20. Шли от станции Бажуково, надеясь на ночёвку в избе у Серги, местоположение которой знали только по описаниям. Избу нашли, но она оказалась крошечной.

Женя с братом Виталькой разместились под потолком на нарах, а другие на полу. Нижние мёрзли и кочегарили печурку, а братья раздевшись до плавок изнывали от жары и подвергались капели смолы с потолка.

Я и ещё кто-то предпочли ночевать у костра на улице. Девицы часто выбегали охладиться из натопленной избушки, а потом бежали в неё, услышав вой волков на хребте.

В тот раз мы дошли до пещер в Федотовом логу, обследовали и пещеру и Большой Провал, а Орловский провал проскочили мимо, двигаясь по льду реки до станции Н.Серги. В следующие вояжи на Сергу и хребет мы предпочитали проводить малыми группами, а иногда даже вдвоём. Женя ходил с ружьём и иногда мы стреляли тетеревов.

Вместе мы побывали почти во всех сергинских пещерах. Обычно маршрут заканчивали в Нижних Сергах, но однажды пробежали с Серги через хребет и равнину за ним до Шунута и села Краснояр.

В этих вылазках мы и договорились о походе на байдах на Приполярный Урал. Не откладывая в долгий ящик провели его в 1967 году группой в составе 4-х человек.

Поход был 4-й категории сложности и по всем канонам идти в него такой

малочисленной группой было нельзя. Это была в какой-то степени авантюра, но она удалась в первую очередь благодаря спокойному характеру Жени, его охотничьему опыту и поддержки им моих авантюрных замыслов.

В моих зимних больших походах Женя был в первом на Денежкин камень в ноябре 66го.

Следующий поход был из Кытлыма на горы Косьва и Конжаковский камень. Снега внизу не было, только в горах, так что мы упрятали лыжи в лесу у дороги на Карпинск. Дальше топали пешком по азимуту, пока не наткнулись на тропу и уже по ней поднялись до полян и мелколесья в верховьях Конжаковки. Там тогда ещё существовала на поляне среди малорослого березняка "изба художников".

Отсюда пошли на восхождение . Снежный покров начался от мелколесья, лежал на Иовском плато и выше и был довольно плотный. Здесь был край непуганых птиц, куропатки подпускали близко.. Женя устроил стрельбу и подшиб что-то около десятка.

Через два года он участвовал в неудавшейся тройка с Денежкина на Конжак и после этого в моих зимних авантюрах не участвовал.

В водных был почти во всех. В одном экипаже прошли Саянскую Оку, на Кызыл-Хеме возглавляли разные экипажи, но щёки Ка-Хема покоряли в одном. На Забайкальскую Ципу ходили дважды: на байдах и на ПСН-6.

Вот в пятёрках на Полярном Урале, втором сплаве по Каа-Хему Женя, к сожалению, уже не был. И очень жаль что его не было в Забайкальском нагорье. Думаю, будь бы он там, многих аварийных ситуаций и не было бы. С его поддержкой я чувствовал бы себя уверенней, да и бунтари поостереглись.

В очерке о нашем первом походе на Приполярный Урал, характеризуя всех участников, я пытался раскрыть и образ Жени, правда, очень неумело и кратко. Переношу сюда полностью цитату из того очерка:

«Пора охарактеризовать участников.

Первый по значимости и отдаче – это, конечно Женя Бенейчук, в просторечии – Беня. В сравнении с ребятами он имеет больший жизненный опыт, не принимает скоропалительных решений, всегда спокоен и уравновешен. К тому же он страстный охотник. Его вертикалка 12-го калибра приносит нам максимум добычи: с начала волока и до конца сплава, он один обеспечивал нас дичью. Я, со своей двустволкой 16-го калибра, был как бы на подхвате – стрелял только явную дичь, когда деваться ей было некуда. Позже он участвовал в походах в Саяны и Забайкалье, и я был всегда уверен за тыл. С первого же знакомства и первого похода Женя признал во мне руководителя и безоговорочно поддерживает мои тактические замыслы и их техническое исполнение. Мы неплохо прошли в паре Саянскую Оку в составе сборной города, участвовали одним экипажем в соревнованиях по ТВТ в Риге. И выиграли это неофициальное первенство Союза. На сплавах я ставил его экипаж, как самый надёжный, замыкающим. Впрочем, о хорошем человеке и товарище можно говорить бесконечно!» (С) Вот так вот! «О хорошем человеке можно говорить бесконечно»... а слов-то и не хватает! Слабоват я в описании характеров.

С начала восьмидесятых Женя вообще отошёл от туризма, больше увлекался охотой. Попытка привлечь его, как других соратников, к школьному туризму не удалась. Он по характеру не был склонен обучать новичков, да и ответственность за здоровье и жизнь малолеток его не прельщала. Так что школьного работника "шкраба" вроде меня и моей супруги не получилось. А жаль - он многое мог бы передать нашей молодой смене.

Кривых Володя

                Ещё о приятелях. Кривых Володя

С Володей Кривых мы знакомы почти с первого дня моей работы на заводе. Познакомились в спортзале, где я тренировался по вечерам. Секцию волейбола вёл тогда Марк Гофман, конструктор ПКО, за тренерскую работу Профком ему что-то доплачивал. Через пару лет он ушёл с завода в институт «Резинпроект» и тренером стал я, уже полностью на общественных началах.

Волейболисты занимали спортзал два вечера в неделю, ещё два вечера принадлежали секциям борьбы и бокса. Остальные свободные вечера занимались любителями поиграть в баскетбол. Умеющих играть были единицы, поэтому эти «игры» напоминали больше регби, чем баскетбол. Вот на диком баскетболе мы и встретились.

Кривых тогда тренировал заводских велосипедистов, я создавал команду по ручному мячу 11Х11, игроков подбирал среди баскетболистов или хотя бы из тех из них, кто умел обращаться с мячом.

К весенним тренировкам на стадионе команда была собрана. В неё влилось и часть подопечных Володи и он сам. Велопёры не увлеклись гандболом, а использовали мои тренировки для дополнительной физической нагрузки.

Заводская секция велопёров под руководством Кривых достигла больших успехов, его воспитанники ездили регулярно на месячные сборы на Кавказ или в Среднюю Азию и к началу летнего сезона всегда были в пике спортивной формы. А летом выступали на многих соревнованиях российских и союзных. Завод не жалел средств на экипировку для этого, довольно затратного вида спорта.

Несколько его воспитанников выполнили норматив «Мастер Спорта», но Лавры достались другим тренерам и звание «Заслуженного тренера» Володя не получил. Видимо потому, что не числился в областном Спорткомитете штатным тренером. За тренерскую работу завод платил ему как слесарю подготовительного цеха, причём, невысокого разряда.

Таковы уж были странности большого спорта в Союзе.

Выполняли «Мастеров» его воспитанники, под эгидой ДСО «Локомотив» где тренером был знаменитый велогонщик Николай Бобаренко.

Потом Кривых стал штатным инструктором заводского ДСО «Труд», в Совет которого избрали и меня. Мы встречались постоянно, а комнатка ДСО стала штабом спортивного актива. И, иногда, местом выпивок по случаю спортивных мероприятий, побед или поражений.

Постепенно наши отношения переросли в приятельские. Можно назвать это и дружбой – мы не опасались доверять друг другу «крамольные» мысли и взгляды.

Не знаю, по какой причине Володя не переваривал всех партийных руководителей. А так как у нас все сферы жизни пронизаны партийным руководством, он нетерпим ко всем: комсомолу, парткому, профсоюзным и спортивным деятелям.

Самое ругательное слово по отношения к женщинам, занимающим руководящие посты, у него – «коммунисточка». Партийные руководители – «фюреры».

О причинах этой неприязни узнать сложно. Их Володя не расшифровывает, на вопросы отвечает: «Воруют!» Попытки разубедить его бесполезны, он убеждён в своей правоте и возражений не принимает. Он не верит ни верхам, ни низам.

Зато он способен на комплимент: «Были бы все коммунисты как ты – партия была б тогда другая, я бы тоже вступил в неё!» А я к этому времени уже не был ярым членом партии, постоянно получал от неё затрещины в виде простых и строгих выговоров и верил только в идею. И видел борьбу партийных деятелей за должности в номенклатуре. Так что никакой ценности для партии я не представлял.

Потом Володя перевёлся в подготовительный цех чтобы добрать стаж по вредности. И там его избрали председателем цехового Профкома, естественно, освобождённого. Как он смирился с должностью которые до этого не переваривал – не знаю. Было это изменение во взглядах или вынужденная мимикрия, я от него не узнал – встречались редко и на эту тему не разговаривали.

Жил он в то время с тихой незаметной женщиной гражданским браком, его первая супруга в течении многих лет отказывалась давать развод и выписываться из квартиры.

А потом, как гром среди ясного неба – Володя умер. Пришёл с работы с головной болью, стоя на коленях прислонился головой к кровати и потерял сознание. Когда прибыла «Скорая» он уже не дышал.

Похоронили его на Нижне-Исетском кладбище. Похороны организовал завод – родных к этому времени в живых у него никого не осталось. Провожали его в последний путь кроме жены и сослуживцев, одни спортсмены, и действующие и бывшие.

Потом за обладание его квартирой началась возня о которой и вспоминать противно. Жил человек со своими взглядами на окружающий мир, неважно, правильными или нет, а умер – налетели «наследники» в виде бывшей жены и подзуживающих её приятельниц.

Бились за квартиру, полученную матерью Володи за труд на заводе ещё с довоенных времён. Да и сам он отдал заводу всю свою юность.

Метелица

В последнее время я связан с Е-бургом только телефонными звонками. Да и звонят всего два приятеля - Альберт Петров и Женя Затирка. Правда, иногда (раз в год) отваживается на разговор Георгий Бунтури, связь с которым я считал давно прервавшейся. А ведь я прожил в Свердловске - Екатеринбурге более пятидесяти лет и имел в этом городе множество приятелей и соратникам по туристским странствиям.

Увы, «иных уж нет, а те - далече». И звонки как правило приносят горестные вести.

Снова звонок от Жени Затирки. И на этот раз тоже с плохой вестью - он только что вернулся с похорон Татьяны Бетехтиной. В голове не укладывается - она ведь ещё довольно молода - жить бы да жить! Но судьба распорядилась иначе - рак. Недавно она похоронила мужа Толю, сражённого инсультом, и вот отправилась в мир иной вслед за ним.

А в моей памяти они оба здоровые и молодые, мои соратники по сложным путешествиям. Таня запомнилась ещё по тем временам, когда носила звонкую фамилию Метелица. Эта фамилия мне запомнилась по роману Фадеева «Разгром», прочитанным ещё в детстве. С тех пор я считал, что фамилия Метелица родом с Дальнего востока, но вот Татьяна родом-то из под Нижнего Тагила, но тоже носит эту звучную фамилию.

Хорошо помню ноябрьский поход, когда мы выходили от избы Аликина на Кутиме по просеке на Белый камень. Хотели идти прямо от избы, но Петрович подсказал, что просека снова выйдет на реку в районе «сухого переката» и лучше начинать оттуда. А до этого места пробита хорошая тропа.

По моим расчётам мы должны были одолеть путь до Белого и восхождение на него засветло. Но ошиблись — просека во многих местах заросла подлеском и была завалена глубоким снегом. Как мы не бились, но вышли из леса на курумник уже в сумерках. В темноте лезть вверх было безрассудством и я повёл группу вниз в расчёте выйти на широтную просеку, в конце которой у подножья Белого должна была быть охотничья изба.

Просеку мы подрезали, на избу вышли. И застали там охотника Николая Вторых, в глубоком запое. Охота пропадала и он взмолился: «Помогите допить бражку, а то весь сезон охоты на белку пропадёт!» Два дня допивали, а потом отправились по «широкой грани» домой в населёнку. Татьяна летела впереди и рассчитанный на два дня путь мы одолели за день и к ночи были в Всеволодско-Благодатском.

В те времена в спортивных туристских кругах громко звучала группа лыжниц покоривших Арктику и Антарктику, именовавшаяся группой «Метелица». Я посчитал, что Таня вполне подходит для участия в этой группе и даже пытался через ЦС по туризму пристроить её туда, но тщетно — группа оказалась таким закрытым клубом, что вход в неё был недоступен и для более заслуженных туристов-лыжниц. Впрочем Таня и сама не собиралась достигать вершин в туризме, выше второго разряда не поднялась.

А вскоре Татьяна вышла замуж за Бетехтина и родила ему трёх дочерей. Дочери выросли и были успешны в жизни, в основном в бизнесе. Только старшая, Женя какое-то время ходила в походы в моих школьных группах. Повзрослев туризм не бросила, но перешла в его более цивильную область - путешествия по странам мира.

В том походе « на севера» кроме Тани участвовали Женя Затирка, Витя Беляев, Толя Новосёлов, Толя Бетхтин и ещё пара парней (фамилии и имена подзабыл)- все молодые, полные сил и здоровья. Я был намного старше их. Поэтому больно сознавать, что некоторых из них уже нет в этом мире.

Вот и Метелицы не стало. Мир её праху.

Мой тёзка Могилёв

                Фото: Экипаж А.Могилёв - Гена Астрейка на реке Цыпа.

Причалили в нижней трети порога. Позади три слива , впереди четвёртый, самый длинный. Впрочем, это даже не ступень порога, а четырехсотметровая каменистая шивера с большим перепадом высот и всеми прелестями горного потока. Перед ней небольшой плес. Могилёв загорелся желанием проверить верши, замеченные в камнях у берега. Наши с Женей возражения в расчёт приняты не были, а запрещать я не решился – зачем в группе порождать недовольство?

К удивлению верши (их ещё называют мордами) были набиты небольшой рыбёшкой, напоминающей харюзков средней величины. Из трёх морд потрошитель набрал больше ведра.

Алик, самый главный наш рыбак, определил (по Сабанееву!) эту рыбу как «ельца» и вместе с дежурными принялся за её обработку. Хватило и на уху и на жарёху.

Рыба оказалась очень вкусной. Все хвалили инициативу грабителя, а меня предлагали лишить этой вкуснятины, как противника проведённой экспроприации.

А чуть позже на берегу появились и хозяева морд, причём с ружьём. Хорошо, что не застали ребят у снастей – могли и пальнуть по воришкам.

Больше грабежа морд я не допускал, хотя и встречались они по реке во множестве в самых безлюдных местах. И Толя постоянно к ним рвался.

Через пару лет, вернувшись с майского сплава по Уфе, Толя рассказал как их обстреляли с берега. Может он и там выступил как потрошитель чужих морд? Толя божился, что о мордах и не помышлял, да и морд не было, – башкиры на той реке ловили сетями. Чем же он не понравился аборигенам? Вероятно, башкиры нюхом вычислили потенциального грабителя и стреляли для острастки, чтоб и мысли проверить их сети не возникло. А может быть и просто забавлялась подвыпившая компания? К счастью река была широкая и дробь падала в воду, не долетая до байдарок. Я больше склоняюсь отдать должное чутью рыбаков.

Могилёв не был моим другом и даже приятелем. Просто был соратником по туристским походам, причём не лучшим. Но иногда мы встречались и в обычной жизни и даже пьянствовали вместе в компаниях, а иногда и вдвоём, о чём позже я всегда сожалел.

Перебрав он становился неуправляемым.

Я знал его характер, поэтому до сих пор удивляюсь, как отваживался на совместные выпивки, заранее предполагая, чем они могут закончиться. В пьяном виде Толя был агрессивен и когда в голове у него что-то замыкало мог наброситься и на собутыльника. А характер у Толи был ещё тот. Прежде всего, он всегда считал себя правым и возражения, не стыковавшиеся с его мнением встречал ухмылкой. Самокритичность была ему чужда. Считал что разбирается в любых жизненных вопросах и областях знаний и любил наставлять «молодых и малоопытных». Считал, что любое дело он мог организовать лучше, чем кто-либо другой. Да, Толя был настырен, физически крепок и вынослив, но когда что-то не получалось по его задумке, впадал в растерянность. Иногда и паниковал

К тому же он был слегка трусоват, что часто проявлялось в сложных походах. В борьбе со стихией нередко оказывался поверженным, но своей оплошности не признавал, в ошибках обвинял напарников.

Я уже не помню, когда и при каких обстоятельствах мы познакомились. После армии он устроился в наш техникум (СХМТ) завхозом, а заодно и поступил на его дневное отделение. Было ли у него до техникума среднее или неполное среднее образование я не знаю, однако общего развития ему явно недоставало. После техникума он устроился к нам на завод в Отдел Главного механика, кажется инженером ППР.

В это же время, или ещё раньше, учась в СХМТ, он женился на приёмной дочери

Главного диспетчера завода Томаре Назаровой. Она тоже закончила техникум и работала в СКО. Может быть через неё мы и познакомились – она ходила в наши походы выходного дня, возможно и его затащила в нашу секцию.

Впервые с его агрессивным характером я столкнулся в Ярославле в 1968 году. Он сам из Ярославля и приехал навестить проживающую там мать. А я в это время был там на учёбе в ИПК. Встретились случайно в городе и по этой причине прилично поддали в каком-то кафе. Не знал, что он пьяный дуреет до потери представления где он и что делает.

Едем в автобусе. Группа парней шумевшая между собой чем-то его возмутила. Полез в драку и буквально вышиб их из автобуса на остановке. Водитель через диспетчера вызвала милицию и на одной из остановок те ввалились в салон и стали выводить под белы рученьки упирающегося буяна.

Я вышел из автобуса следом и пытался реабилитировать его, но тоже был посажен в воронок «за компанию» – как выразились стражи порядка.

Так мы оказались в КПЗ какого-то райотдела и были запёрты там на ночь. Толя и там продолжал бушевать - учинил драку с сидельцами, выискивая какую-то «наседку». Был он почти в безумии.

В этой заварушке и мне по-пьяни досталось – неделю мазал бодягой синяк под глазом. Как его получил – не помнил, то ли тоже усмирял кого-то, то ли Могилёв и мне врезал за компанию.

И вот что интересно: как ни вспоминаю Толю, обязательно всплывает в памяти какаянибудь пьянка с обязательной заварушкой. И знал что пить с ним в компании нельзя и всё равно были подобные происшествия и в дальнейшем.

В туризме он начал с ПВД, в основном, лыжных. В многодневках почти не бывал, помню только его участие в лыжной тройке «Денежкин – Конжак», где я его оформил руководителем. В чём потом каялся – руководителем он не мог быть по своему характеру, только участником.

На байдах он был в сплаве по Сакмаре и по Уфе, тоже весеннем. Как он попал в мою «пятёрку» на Кызыл-Хем, уже не помню, видимо, был включён в заявку процентником по липовой справке о пройденной «тройке» в группе Альберта Петрова. После Саян он считал себя уже великим водником и поучал молодых ребят, в тот год прервавших сплав по Иркуту из-за неподготовленности группы.

На Ципу он попал уже на законном основании. Правда, там он отличился авариями и побаивался сложных порогов. Эту трусость заметили все участники похода. И матрос в его экипаже оказался не храброго десятка, но это было бы ещё поправимо, если бы матрос был грамотным байдарочником, применял правильные технические приёмы. Да и сидел матрос в байде подобрав ноги, упираясь коленями в шпангоут. При таком размещении и полноценный гребок сделать невозможно и выбраться при оверкиле сложно. Что и подтвердилось на одном из порогов.

Левую Маму Толя прошёл на ПСН-6, работая кормовым гребцом вместе с Чиркиным. Поддержал его бунт, принудивший нас сплавляться ночью. В результате этого ночного сплава со стопроцентном риском попасть в завал на «разбоях» в устье Мамы, я надолго отказался от походов с несхоженной заранее группой и вообще «завязал» собирать группы для пятёрок на заводе, предпочитал примкнуть к чужим коллективам.

Последним его большим походом был сплав в группе Игоря Дю-Вернуа по одной из монгольских рек. Сплавлялись на больших катамаранах и ЛАСе. Ему досталась роль простолго гребца в экипаже, не требующая принятия самостоятельных решений. Видимо, он с этим неплохо справлялся и мнения участников о нём были положительными. Когда он трагически и нелепо погиб, провожать его пришли и его соратники по монгольскому походу. Там я и узнал их мнение о Толе. Впрочем, о мёртвых – только хорошо, или никак.

А погиб Толя, действительно, нелепо. Напились с соседом по саду в Толином домике и во сне сгорели. Пожар заметил сторож сада Сергей когда садовый домик уже пылал,.

Бросился, распахнул дверь, но в дыму заметил только Могилёва, лежавшего на полу. Выволок его на улицу, но привести в чувство уже не сумел – количество поглощённого угарного газа было смертельным. Второго участника трагедии Сергей не увидел и тот сгорел и то что от него осталось было обнаружено уже после разбора пожарища.

Как начался пожар? – установить не удалось. Подозревали курение и негерметичность стоящего рядом со столом газового баллона.     

Боря Андреев

Это был один из энтузиастов наших первых туристских походов. Можно считать, что мы втроём – Боря, Иван Рогалёв и я и создавали заводскую секцию туризма. Но познакомился я с ним раньше, – где-то через год работы на РТИ. Но не на заводе, а как не странно в Чкаловском отделении милиции.

Меня, тогда молодого кандидата КПСС, кооптировали в Бюро РК ВЛКСМ и назначили комиссаром оперативного комсомольского отряда. Партийное поручение, как же без него? И комиссарил я в оперативниках около трёх лет, совмещая казалось бы несовместимое – работу слесарем-сборщиком механического цеха ОГМ на РТИ, вечернюю учёбу и руководство комсомольским опер отрядом, где тоже надо было учиться юридической грамотности, хотя бы минимальной. Парадокс. В цеховой парторганизации эту мою работу не считали партийной и постоянно загружали дополнительными нагрузками.

Но сейчас не об этом, сейчас о Борисе.

Я встретил Борю в кабинете зама начальника Чкаловского РОВД по УГРО майора Старожинского. Обсуждалось какое-то мероприятие, в котором нужно было участвовать как можно больше общественников . Боря и ещё несколько человек были там в качестве бывших «бригадмильцев» – общественных помощников зама по угрозыску.

К тому времени эта общественная организация уже дискредитировала себя.

Заразилась методами уголовщины, видимо, от тех же оперативников УГРО. Не знаю, как Боря попал в бригадмил, но познакомившись с начальником УГРО, я понял, что своих общественных помощников он и набирал среди ребят, оступившихся на чем-то криминальном. Заставлял сотрудничать под страхом наказания за содеянное мелкое правонарушение. Вот такие ребята и помогали оперативникам провертывать хитрые операции. Чаще всего с нарушением законности. В таких делах бригадмильцы и были опорой Старожинского.

С такими «помощниками» нам было не по пути. Оперотряд при райкоме комсомола создавался из лучших, активнейших комсомольцев предприятий и действовать должен был только в рамках Закона. И лекции по юрисдикции нам читали работники городской прокуратуры.

Боря на той встрече мне чем-то приглянулся, и я пригласил его в наш отряд. Так и познакомились. В отряде Боря не прижился, но приятельских отношений мы не бросали.

Боря работал в стройцехе каменщиком и позже мы с ним выкладывали кирпичную стенку для стрелкового тира в подземном тоннеле, соединяющем корпуса заводской «гребёнки». Он был Мастером, я – полнейший профан в этом деле, но инициатор строительства тира, подтаскивал кирпичи и раствор. То-есть был даже ниже подмастерья, подсобником. Но в перерывах, за водочкой, Борис подсобника не гонял, бегал сам. Нарушал вековую традицию. Видимо из уважения к бывшему летуну.

Потом он примкнул и к туристским делам, стал активным участником моих турпоходов. График работы ОГМ не позволял ему ходить с нами в воскресные дни, так что он ходил только в общие праздники. Был он в первых сплавах по Чусовой на плотах и позже – на байдарках, в нескольких лыжных походах на Север в ноябрьские праздники.

Внешне он был типичным семитом, но отдельными чертами лица походил и на армянина. Еврейского, как это понимает большинство русаков, в нём и не наблюдалось. Был простым работягой, не гнался за выгодой, любил выпить. В общем, типовой советский рабочий без позывов на какое либо предпринимательство, то есть торгашество. И характером он был спокойный, не вступал в споры, соглашался со всеми кого считал грамотнее себя. По части туристских навыков в кругу неопытных новичков Боря заслуженно считался корифеем. В суровом походном быту отличался крайней неприхотливостью, обходился самым малым. В отличие от Вани Рогалёва, который всегда что-то изобретал и совершенствовал, то утеплённую куртку из шинельного сукна или штормовку из старого габардинового плаща, то ножовку с косыми зубьями для нарезки снежных кирпичей из ветрового наста.

В то же время Боря был и большим чудаком. Однажды в походе он заварил чай берёзовым трутом, убеждая всех, что эти наросты на гниющих берёзах и есть чага. И народ, не видевший ни разу натуральную чагу, поглощал это «лечебное» пойло. В другой раз он угощал нас «чифирем», рекомендуя после каждого глотка затягиваться сигаретой. Дескать, только в этом случае можно получить какой-то «кайф». И не понять было, то ли он чудит, то ли провоцирует.

Как-то он принёс котелки, изготовленные им у жестянщиков из, якобы, жаропрочной стали. Любые продукты, прошедшие кипячение в этих котелках становились чёрными. При первой же варке картофельный суп стал серым, а чай превратился в чёрную жидкость, Да и сами котлы после двух приготовлений пищи покрылись чёрными окислами и мы их выбросили без сожаления.

До сих пор удивляюсь: как мы тогда не отравились? Ведь первую варку в этих котелках мы проводили ночью. И хорошо, что кто-то сумел в темноте заметить необычный цвет варева и чая.

В подготовке лыжного похода в 1970 году на гору Отортен Боря принимал самое активное участие, но в походе не участвовал – его, и других кандидатов директор завода Ю.А.Попович вычеркнул из приказа на освобождение от работы, оставив только четверых комсомольцев и меня – руководителя. Дескать и впятером справятся. Поход тогда мог не состоятся, если бы не примкнули Петров и Топычканов. Один оформил очередной отпуск, другой пошёл будучи на больничном.

Потом Борис женился, взяв в жёны даму с малолетним сыном и походы закончились – Боря стал прилежным семьянином. Может его туризм закончился и позже, я что-то запамятовал, но в путешествиях высших категорий сложности он точно не участвовал. Из-за редких встреч наши приятельские отношения заглохли. Если точнее, то

заглохли не отношения, а просто встречаться и общаться стали реже.

1995 г.

***

Недавно в ПРОЗА.РУ на меня вышел пасынок Бори Эдуард. От него я узнал о последних годах жизни Бориса. Он и в пенсионном возрасте был весёлым жизнелюбом, вспоминал с юмором наши совместные походы, не прочь был и выпить. Туризм сменил на рыбалку.

Как сообщил Эдуард, скончался Борис Александрович в 1997 году от сердечного приступа. Считает, что сказалось и детство в блокадном Ленинграде. А я и не знал, что Боря был блокадником и был вывезен из Ленинграда с матерью по «Дороге жизни». Об этом он никогда не рассказывал, а мы не интересовались. Сейчас упрекаю себя, что был таким нечутким к своим приятелям.

Иван Рогалёв и начало моих спортивных маршрутов

Иван Рогалёв. Начало самодеятельных спортивных походов заводского клуба туристов.

Иван упомянут во многих моих зарисовках о туризме и это не случайно; именно с ним связано моё увлечение спортивным туризмом, в его компании совершены первые мои самодеятельные путешествия.

В нашей среде его именовали на грузинский манер – Вано, именно с этим именем он отложился в памяти. К стыду своему я забыл отчество Ивана, хотя много раз писал его, заполняя туристские маршрутные документы.

Среди наших туристов Вано слыл этаким здоровяком типа былинных богатырей. Он действительно обладал недюжинной силёнкой и выносливостью.

Не могу утверждать, что Иван вовлёк меня в туризм, "бродяжничеством" я заразился ещё до нашего знакомства. Но первые походы организованных групп проводились при его участии и по предложенным им маршрутам.

Когда я начал создавать на заводе официальную секцию туризма, то получил на складе ДСО палатки, рюкзаки, лыжи и другое снаряжение, а в пристрое под спортзалом комнатушку для хранения всей походной амуниции. Через год нам достался подвал бывшей базы ДСО, перебравшейся на стадион. В этом подвале клуб просуществовал почти 20 лет. В этом бывшем бомбоубежище, построенном пленными немцами после войны, мы и собирались по вечерам, разрабатывая маршрут очередного похода. Здесь же хранили и ремонтировали туристское снаряжение.

Главным инициатором в выборе маршрута был Вано, как коренной житель и знаток достопримечательностей Урала. Он ещё школьником какое-то время занимался в секции туризма Дворца Пионеров «Глобус».

Ко времени создания секции он имел опыт путешествия «По Бажовским местам», организуемым Сысертской турбазой и нескольких двух-трёх дневных походов. Так что среди нас он был самый опытный. В походах Вано выполнял роль проводника, а оргвопросы ложились на меня.

Хорошо запомнился один из первых походов в котором он был проводником. Это был вояж в Смолинскую пещеру, в которой он когда-то бывал, а остальные о ней лишь слышали.

От ж/д станции до деревни Бекленищево на Исети всё было нормально. А дальше, за деревней пришли сумерки и начался блудёж. Шли по каким-то полям, переходили с одной грунтовой тропки на другую и ни как не могли разыскать овраг, в склоне которого должна быть пещера.

Наконец овраг нашли, прошли по его склону до реки, но вход в пещеру не обнаружили.

Так и не побывали в ней в тот раз. Зато вволю накупались в струях порога. И отравились ухой, из мелкой рыбёшки выуженной на зорьке нашими рыбаками.

Отравились, конечно, не рыбой, а водой которую черпали прямо из реки.

Я как и другие не знал тогда, что Исеть – это сточная канава Свердловска. И все, сооружённые выше по течению пруды, являются отстойниками только для твёрдых нечистот, а всё растворимые загрязнения плывут дальше.

В картографии Иван был слаб и предлагая свои маршруты рисовал очень примитивные схемы. На них пункты были обозначены надписями и соединены прямыми линиями. И никаких дорог или тропинок, ни азимутов, ни расстояний.

Руководствуясь этими схемами, мы не раз топали по азимуту к интересующему нас объекту и не могли его отыскать. А к нему можно было пройти по обычной дороге. Из-за таких схем и такой тактики срывались не только походы выходного дня но и многодневные путешествия. Так, к примеру, мы смогли попасть на Скалы Гронского только с третьего захода, – валились к ним через лес, в то время как туда со станции Исеть вела даже не тропа, а гужевая дорога.

Примером неумения ориентироваться может служить сорванный поход второй категории сложности «по Бардымскому хребту», где он был руководителем. Я сопровождал группу только в первый день и возвращаясь в Полевской по просёлочной дороге, понял, что с хождениями по азимуту мы мудрим.

Тогда Иван вышел точно только на гору Шунут, поскольку придерживался просеки, а дальше азимутальный ход привёл в болото. Просек в заболоченной тайге не было и пришлось топать по подвернувшейся тропинке. Причём в противоположном направлении. Поход был загублен и нам с Иваном пришлось буквально побегать по незнакомому району чтобы составить описание маршрута для технического отчёта.

По мере роста моего туристского опыта я стал понимать, что Иван оказал и на меня отрицательное влияние по выбору тактики прохождения маршрута. Я заразился его стремлением хождения по азимуту. И много лет выбирал именно такую тактику. Это сказалось даже в первых моих категорийных походах.

Так что будет правильнее считать что именно он стоял у начала моего туризма. И от него я перенял тактику движения, мною же позже и отвергнутую.

Среди туристов Иван слыл добродушным и покладистым, и все уважали эти его качества, так же как недюжинную силу и неприхотливость

Из-за покладистого характера Иван редко вступал в споры, предпочитал не пререкаться и уступать лидерство более эрудированным приятелям. Мне кажется, даже радовался если кто-то перехватывал инициативу.

Эта покладистость иногда губила его толковые планы. Так в одном из походов на Север он поддался уговорам не совсем порядочных спутников и поход из спортивного превратился в браконьерский.

После этого Вано больше не пытался сколотить собственные группы и организовывать походы, видимо понял, что руководитель из него не получился. Но в моих группах участником ходил с удовольствием.

Так получилось что в особо сложные зимние походы Иван не ходил – или отпуск не совпадал, или всплывала другая причина и он отказывался от похода буквально накануне выезда. Чем ставил меня как руководителя в затруднительное положение

В лыжных походах он побывал на Денежкином камне в ноябре 66-го, на Конжаке в 67-м, в следующим году – на Юрме.

В водных он отказался от походв на Вишеру и на Приполярный Урал, но через год участвовал в сплаве по Койве и летом пошёл с нами на Лемву-Харуту-Сыню в маршрут четвёртой категории сложности.

В 70-м на Отортен идти отказался накануне отъезда, хотя в подготовке к походу, в тренировочных вылазках,, участвовал и был первым кандидатом на эту сложную лыжную «тройку».

Как я тогда предполагал, причиной была боязнь оказаться в месте где 11 лет назад погибла группа Дятлова. Что и не удивительно – лыжники ходить туда ещё побаивались. Но по возвращению понял, причина была не в этом. Во время моего отсутствия он пытался «подбить клинья» к моей тогдашней подруге. И даже имел определённый успех, пока не появился у неё пьяненький, как говорится, «на ушах» и не был изгнан.

После 1968 года в сложных походах Иван больше не участвовал и в 70 году практически покинул нашу секцию, которая считалась в городе уже солидным клубом туристов, особенно байдарочников.

Что с ним произошло ребята не понимали, но в какой-то период всегда компанейский и общительный Вано стал туристом-одиночкой.

В быту он оставался таким же общительным, но в походы в группах не ходил. Мы же считали походы в одиночку не туризмом, а бродяжничеством. От разговора на эту тему Иван уклонялся или отшучивался, если чересчур приставали.

К этому времени и места для клуба у нас не стало: наш подвал захватили любители наращивать мышцы с помощью тяжестей, – перестройка меняла приоритет ценностей. Рогалёв всё реже появлялся в кругу приятелей, а потом вообще исчез с нашего горизонта.

Так мы потеряли одного из основателей заводского туризма.

В дальнейшем я иногда встречал Ивана на улицах Вторчермета, но от разговоров он уклонялся. Знал, что он женился, видел его издали с детской коляской, но кто у него появился не знал, как и не знал кто жена.

Потом дошёл слух что он развёлся и я встречал его уже не с детской коляской, а только с собачонкой на поводке. С этой поры мы практически и не беседовали.

Да и сталкивались мы редко – раз в два-три года. Общаться при этих встречах он, видимо, и не хотел: или в упор не узнавал или переходил на другую сторону улицы. Таким образом даже здороваться перестали.

Перестал он контачить и с другими общими знакомыми. Да так глухо, что и о смерти Ивана бывшие приятели узнали только после похорон. Поэтому в последний путь проводить его не получилось.

Мой друг А. В. Петров

Друг и соратник в путешествиях Альберт Викторович Петров.

Алик – так я его всегда называл, появился в моей команде туристов в 1964 году. Как завязалось знакомство, я уже и не помню.

Мы познакомились после моего перехода в закрытый 9-й цех, где он инженерил в специальном конструкторском бюро.

До сих пор наши семьи считают нас закадычными друзьями. Хотя у меня поначалу к нему было отношение двойственное. Видимо, сказалась, запомнившаяся на многие годы брошенная им когда-то фраза.

Болтали о политике, и на моё неодобрение каких-то действий власти он посоветовал открыто не высказываться, иначе друзья продадут и иметь мне дело с КГБ.

Я поинтересовался: «Кто это из нашего узкого круга может продать?» И он всерьёз ответил: «А хотя бы я». И эти слова не были шуткой.

Никакого предательства за весь период нашего общения я не видел и понимаю, что такого не могло и быть, но эта фраза застряла в сознании и преследует до сих пор.

По общительности и умению завязать разговор в любой компании мне с Альбертом не сравняться, в этом он бесподобен. Благодаря этому качеству его уважали и даже любили везде, где он работал, и все с кем он общался.

Алик вплотную занялся туризмом когда у нас появились байдарки. Весной 68 года он был одним из организаторов сплава по Койве. Там всего хватало: и льдины пилили, и плыли не по руслу, и единственный на реке серьёзный порог прошли успешно, хотя и заскочили в него без разведки.

В сплав было заявлено две группы под руководством Альберта и Ивана Рогалёва, но они объединились ещё на старте и плыли вместе.

Не знаю, как они с Рогалёвым делили капитанство, но поход закончился успешно. Я там не участвовал, до сих пор жалею.

Затем был сплав по Исети по программе подготовки к походу на Приполярный Урал. В этом сплаве Алик был заявлен тоже руководителем. Я в этом походе числился обычным участником, но на правах главного туриста в клубе попробовал впервые пройти на байдарке знаменитый порог «Ревун». Прошёл, но другим запретил – опасно.

В подготовке северного похода Алик принял активное участие: мы вместе готовили карты, делали заготовки для составления лоции рек, готовили снаряжение. Этот поход и участие в нём Петрова я отразил в очерке «Красоты Приполярного Урала», очерк есть в книге и на сайте «ПРОЗА.РУ».

Об этом сплаве Альберт будет в дальнейшем вспоминать: «Как не увёртывался от камней, как не нацеливался в сливы – все плиты и обливные камни были мои. Рассказал про этот феномен Митричу. Он и посоветовал целиться именно в камни. Помогло: камни стали пролетать мимо».

Он единственный из наших туристов брался самостоятельно организовывать путешествия. Других приходилось чуть ли не насильно заставлять браться за руководство походом, а всю подготовку к нему вести самому.

На следующий год Алик отважился на сплав в половодье по Койве одним экипажем, а в августе повёл группу на Приполярный Урал на реку Кожим. Поднялись бечевой до Балбан-ю и сделали радиалку в посёлок геологов Пеленгичей, откуда привезли целый рюкзак горного хрусталя.

Альберт по праву оказался в команде, отправившейся в 1970 году покорять саянский Кызыл-Хем.

Опыт саянских порогов был только у нас с Женей-Беней, – мы одним экипажем прошли в предыдущем году Саянскую Оку. На Кызыле мы возглавляли свои экипажи, а Алик был в экипаже с Могилёвым. Не помню, кто из них капитанил, кажется Могилёв, но оба впервые столкнулись с порогами саянских рек. Дважды у них случался оверкиль, но общими усилиями выходили из аварий достойно. В общем, боевую закалку на Саянских порогах получили.

В 1971 году мы с ним разработали маршрут по рекам северной части Приполярного

Урала. Такой маршрут был в Перечне как путешествие третьей к/с. Мы его усложнили до «четвёрки», добавив сплав по реке Собь с верховьев и радиальный подъём на вершину горы Пай-Ёр. Этим маршрутом Алик закрывал норматив Кандидата Мастера Спорта.

Первоначально мы размахнулись на две параллельные группы, вторую должна была возглавить Людмила Широкова. Она тоже закрывала норматив Кандидата МС. Хотя мы и включили в группы всех действующих водников, выбивших летние отпуска, народу на две группы оказалось маловато и уже при выезде они объединились в одну.

В группе, в основном, были ребята привыкшие к единоначалию в походах, но были и такие,которые не признавали верховенства над собой. Они, привыкшие на работе только командовать, переносили это и во взаимоотношения в туризме.

Я знаю как трудно заставить таких «корифеев» выполнять тактические решения руководителя. Но Алик справился и в этой сложной ситуации. Хотя были и «пенки».

Через год в походе на Забайкальскую Ципу он уже не участвовал, так-как уехал преподавателем в техническом училище в Сарани при Карагандинском комбинате РТИ. Перед этим он какое-то время работал в нашем ТУ, но с заводской секцией туристов не порывал, а в училище, в дополнение к своей нагрузке педагога, тренировал секцию по спортивному ориентированию.

Карьера туриста-водника закончилась с его отъездом в Сарань. Там Алик приобрёл «жигуль» и стал автотуристом.

В 77 году мы встретились в Сарани – я был там в командировке в комиссии Главка по оказанию помощи в организации формового производства на их заводе.

Алик и там оставался душой весёлых компаний и мы покутили пару деньков в компаниях его сослуживцев и приятелей – казахских корифеев по вольной борьбе.

Вернулся Алик в Свердловск, ставший Екатеринбургом, в связи с развалом комбината РТИ. У нас снова установилось близкое общение. Часто ездили на «третью охоту», на сбор черемши в его заповедных местах, знакомых и мне по лыжным походам. Потом отважились и на дальние поездки-экскурсии – в Невьянск и Верхотурье.

Перед выходом на пенсию Алик, инженер со стажем, выпускник УПИ-УГТУ, работал слесарем на заводе Строцпластполимер (не уверен что завод тогда назывался так), где познакомился с моим зятем, мужем Марины. Я от него и узнал, что дочь с мужем после института перебрались в Свердловск.

После выхода на песию Алик работал на разных временных работах, пока не устроился в горбольницу № 24, где продолжает работать и сейчас. Он и слесарь и электрик и механик громадного корпуса, в общем, "во все руки" и в едином лице.

В последнее время в связи с ненадёжностью Скайпа беседы наши стали редкими, но некоторые новости из Ебурга я узнаю. От общения по эл. почте он отказался, ссылаясь на неумение использовать свой ноутбук для этой цели.

В год нашего поселения в Питере (2011) Алик с Людмилой приезжал к нам в гости, заодно навестил и родственников (или знакомых) в г.Сланци – ездили туда на маршрутке. В 2015 мы ездили в Ебург на свадьбу племянницы, остановились у Алика. В последний день Алик организовал встречу с друзьями по туризму. Встретились с

Бенейчуками Женей и Надей, Людой Широковой, Лидой Кобейкиной, Толей Бетехтиным. С другими участниками наших походов связи у нас или не было, или они уже ушли в мир иной. В прошлом году не стало и Толи Бетехтина.

Последующие годы мы общались по Скайпу, но вот уже более года как эти разговоры стали очень редки. Мой компьютер сдох, а на планшете этой услуги нет. Очень редко удаётся связаться с планшета Людмилы.

Во всяком случае новости о знакомых из Екатеринбурга я узнаю только через Альберта. Это единственная связь с городом, в котором я прожил 50 лет.

Друг из курсантских времён Лёня Балобаев

Балобаев Леонид Иванович, мой курсантский друг

Областной военкомат, июнь 1953 года. В небольшом дворике толпятся группы призывников кандидатов в лётное училище. Прибыли из всех городов и райцентров области на медкомиссию.

Все уже прошли комиссии районных медиков, но здесь комиссия особенная, обслуживающая действующих военных лётчиков с аэродромов области. Эти медиумы точно знают какое здоровье должен иметь летун.

Мы кучкуемся по городам и районным центрам призыва, отдельно толпятся смоляне. С провинциалами не общаются, – они столичные. Пытаюсь в ними поговорить, – я ведь тоже городской и продвинутый, – но вижу что у нас разные сферы интересов и разговор у нас о разном. Да и словарный запас у нас разный.

Самое ходовое у них слово – «стиль». Стильные пластинки, стильные фильмы, стильные эстрадники, – всё стильное, даже девочки делятся на стильных и не стильных. Стильные носки, галстуки, пиджачки и брючки. Некоторые и одеты в это стильное, даже внешне отличаются от районных «не стиляг».

Слово «стиляги» тогда ещё не приобрело своего отрицательного смысла и называя кого-то стилягой подчеркивалось его особый склад мышления и принадлежность к особой молодёжной субкультуре. Но в их поведении и оценках событий уже тогда прослеживался какой-то снобизм, чуждый восприятию жизни обычными юнцами.

Я что-то им по поводу снобизма и ввернул. Им не понравилось, завязалась словесная перепалка. А какая перепалка без драки? Что ж, могли и отлупить. За нескромность и повышенное самомнение. Но до драки не дошло, за мной тоже была немалая группа парней рославльчан.

Смоленская ВЛК (врачебно-лётная комиссия) отсеяла две трети кандидатов, в «годных» осталось 25 человек.

Комиссия пошустрила и смолян, из полутора десятка их осталось всего двое – Леонид Балобаев и его одноклассник Евгений Смирнов.

Лёнька не был стилягой, а вот Женька – ещё тот. Даже в армию отправился в брюкахдудочках, «стильном» пиджаке с ватными плечами и галстуке-селёдке с трафаретной мартышкой. И на первых порах пытался показать, что он – не как все, он – стильный. Но курс молодого бойца ещё до присяги его обломает.

Вот так и состоялось знакомство с Леонидом Ивановичем Балобаевым.

Судьба распорядилась так, что все курсантские годы мы с Леонидом были практически неразлучны. В 9-й ВАШПОЛ (военная авиационная школа первоначального обучения лётчиков) в Кустанае оказались в одном взводе и отделении в ТБК (теоретический батальон курсантов), были в одной учебной группе в лётной эскадрильи в Фёдоровке. В дальнейшем, в училище во всех полках (Бердск, Алтай-Калманка) тоже всегда попадали в одну группу и так до выпуска, до лейтенантских погон.

По окончанию училища наши дороги разошлись: Лёньку распределили в

Ленинградский ВО в дивизию ПВО, меня оставили в Сибирском, лётчиком-инструктором в училище, которое мы только что закончили. Но об этом подробнее после.

В дороге мы немного сплотились. А в тербате я и оба смолянина оказались в одном отделении. С этого и начались пока что приятельские отношения.

Лёнькин одноклассник Евгений Смирнов через месяц службы в школе разочаровался в авиации, ещё и не понюхав её. Сумел доказать врачам, что у него грыжа, был отчислен и вообще признан негодным к службе в армии.

После этого в нашем отделении осталось земляков только двое, Лёнька да я. Мой рославльский земляк Валька Максимов был в другом взводе, встречались мы только на общих мероприятиях. Так что, оставшись без приятелей-земляков мы и потянулись друг к другу. И многое друг от друга переняли.

Его выдержке и самообладанию завидовали многие из нас. Так, когда в нашей лётной группе разбился Лёша Коваль, мы не могли заставить себя дежурить у его останков хотя бы по часу и Лёнька сидел в медпункте за всех нас от отбоя до подъёма. Возился с радиодеталями, паяя какую-то плату. А рядом стоял ящик с останками, обложенными льдом.

Не могу вспомнить чтобы он участвовал в наших сумбурных акциях Видимо он был умнее и осторожнее многих и в сомнительные приключения не ввязывался. Не помню его участником драки в Кустанае, или приключений в Затоболовке или в проделках в период нашей тактической подготовки по курсу молодого бойца. Хотя он всегда был в гуще событий и на всех групповых фото он присутствует.

Впрочем, на фотках есть всё наше отделение и даже примкнувшие к нам из других взводов. Это объяснимо – фотографировали ребята из нашего отделения Григораш и Киреев, а мы всегда помогали им доставать дефицитную фото бумагу и химикаты. Вместе печатали снимки в ночное время в каптёрке.

С началом занятий по авиационным дисциплинам мы «полезли» в отличники. Тут же попали в поле зрения преподавателя радиотехники майора Лурье и по его заданию мастерили стенды и учебные пособия. Может это и спасло нас от отчисления из школы за пьянку, которое твёрдо обещал комбат п/п Рычко.

Я не понимаю, что нас сближало, ведь увлечения наши не совпадали. Я не мыслил себя вне спорта, пропадал на площадках, Лёнька же предпочитал возится с паяльником, сооружая что-либо из радиодеталей и электронных ламп.

Он не сооружал коротковолновые приёмники и передатчики, как обычные радиолюбители, это для него был пройденный этап. Из его рук выходило что-то типа совмещённых в одном каркасе приёмников и проигрывателей. То есть мастерил то, что через годы появится в фабричном исполнении под названием «радиола».

Мне кажется, его интересовал сам процесс возни с поделками, и не только с радио. В дальнейшем он так же с любовью возился с изготовлением моделей самолётов из плексигласа, шкатулочек из этого же материала, уникальных ножей и прочими кустарными изделиями. В общем, руки у парня росли откуда надо.

Эти увлечения не отвлекали его от общения с приятелями, он занимался поделками когда остальные бездельничали или резались в волейбол. В общих мероприятиях, в том числе в «песенных посиделках» он принимал самое активное участие. У нас в то время были в моде песни на стихи Есенина под гитару и без. И мы с надрывом на зековский манер выводили: «Ты меня не любишь, не жалеешь...».

В последующие годы, с появлением в нашей компании Алексея Тепцова, не расстающегося с гитарой, репертуар расширился дворовыми песнями московской послевоенной шпаны, представителем которой был Тепцов.

У меня сохранилось несколько фотографий осени 53-го, выполненных, видимо, в один день. Это когда мы выбрались из городка во фруктовый сад в пойме Тобола. Не помню, было ли это массовая самоволка, или нас отпустили вместо увольнения в город.

Скорее всего самоволка, – в увольнения за все курсантские годы мы не ходили. Было солнечно, ещё довольно тепло и мы позировали среди ещё не охваченных осенней желтизной кустарников и плодовых деревьев. А над поймой реки, в степи уже давно всё выгорело и было серо и голо как в пустыне.

На одном из групповых снимков мы сидим за столом и Лёня что-то повествует забавное. Рядом с ним я, с краю со скептической ухмылочкой Григораш. По другую сторону – Рязанов и Толя Бельтюков.

Кроме нас и Рязанова все остальные после ВАШПОЛ-9 попали в Омское бомбёрное училище, их дальнейшей судьбы я не знаю. Знаю только о Бельтюкове. Он закончил училище на Ил-28, служил в Средней Азии на Ту-95 (или М-95) вторым пилотом. После Указа-60 вернулся на родину в Свердловск и продолжил летать в ГВФ в Кольцово на Илах и Ту. Ушёл на пенсию с должности командира отряда Ту-134. Об остальных участниках фотосессии в саду сведений не имею.

Ещё на одном снимке кроме нас есть ещё Семёнов, Алексей Смирнов, Комаров и парень, фамилию которого вспомнить не могу.

Я застал Лёню в Смоленске когда поехал в отпуск после месячного переучивания на инструктора. Он ещё догуливал свой отпуск. Недельку покутили, после чего Лёня отправился к месту службы в Лодейное Поле.

Лётная карьера не задалась – через два года он потерял сознание в барокамере на очередной ВЛК и был отстранён от лётной службы и уволен из армии. В 60-м году распрощался с небом и я.

В 67 году мы встретились в Свердловске. Леонид приехал в командировку на нашу ювелирку по обмену опытом. Жил неделю в гостинице, но вечерами мы встречались у меня. Наговорились досыта. Вспоминали армейские времена, судьбы и успехи сослуживцев, обсуждали и свою, уже продолжительную жизнь на гражданке.

После ухода из армии он успел поработать на Смоленском авиазаводе в качестве освобождённого комсомольского вожака и закончить вечерний институт по профилю технология обработки драгоценных камней.

С работой и учёбой ему было проще – он был ещё холостяком. После института работал технологом смоленской фабрики обработки алмазов.

На свердловской ювелирке Лёне подарили набор поделочных камней. Пару из этих кристаллов он оставил мне, что подтолкнуло меня заняться в дальнейшем собиранием коллекции ювелирных и поделочных камней.

Через несколько лет, при поездке в отпуск на родину в Рославль, я разыскал его в Смоленске. Он уже обзавёлся семьёй, жил в хрущёвке в новом микрорайоне , был уже главным технологом и ждал переезда на более комфортабельную квартиру. Встреча была скоротечной, поговорить как следует не успели.

Следующие два десятилетия я проводил отпуска в туристских путешествиях, на родину не выбирался. А когда выбрался, разыскать его в Смоленске не сумел, – нового адреса не знал, а попытка разыскать через его родителей тоже не удалась: дом где они жили был перестроен под служебное здание, куда они переехали там не знали.

Может быть я и не проявил тогда усердия в розыске, сразу не нашёл – и успокоился?

Сейчас уже не могу что-то утверждать.

Вот в старости и приходиться сожалеть, что общение с армейскими друзьями не поддерживалось хотя бы перепиской.

Сашка

Все его звали Сашкой. Фамилии как будто и не было. Удивительно, но и прозвища тоже не было.

Я познакомился с ним ещё в 1946 году, когда мой друг Васька Дежков уехал на Сахалин. Как шутили тогда – «смолоду зарабатывать лысину». Почему-то считалось что, прожив на Сахалине несколько лет, человек начинает ускоренно лысеть, независимо от пола и возраста.

Я оказался один. И не потому, что вокруг не было сверстников, – они были, как были и парни моложе меня, жаждущие моей дружбы. Просто в последние годы войны и первые послевоенные, я общался с пацанами старше меня. Конечно же, это благодаря Ваське я был введён в круг его знакомых и приятелей. Чувствовал себя в этой среде равным, да и они не считали меня малолеткой.

С отъездом друга связь с его приятелями разорвалась. А с дворовой мелкотой и даже со сверстниками, вернувшимися из эвакуации, мне было неинтересно.

Вот в это время и попал Сашка в мои приятели. Был он на год или два старше меня, но по многим вопросам мне уступал. Познакомились мы на делах литейных. Среди «шакалов» процветали тогда игры на деньги – «пристенок» и «чика». В «пристенке» использовались большие дореволюционные медные пятаки или медали, похищенные у отцов. Ушко медали спиливалось, получалась круглая шайба, удобная для игры.

В «чику» требовалась тоже шайба, но побольше и потяжелее – метать приходилось в «кон» – стопку монет, уложенных на землю в 4 – 6 метрах от метателя. Здесь особенно популярны были свинцовые шайбы диаметром 5 – 8 сантиметров и толщиной до полусантиметра.

Вот на отливке этих шайб мы и познакомились. Свинец добывался из аккумуляторных пластин, их оббивали от неплавкого напыления и оставшиеся свинцовые решётки плавили. Расплав разливался по формам, вырезанным в земле или в баночки от гуталина.

Однажды Сашка принёс целый ворох пластин и предложил отлить свинцовые «перчатки» (так тогда шпана называла кастеты) – отмахиваться в драках. Нас в то время очень уж доставали парни из деповских бараков, таскавшие в карманах финки. Были случаи, когда они, исподтишка, в групповых свалках их пускали в ход, поэтому кастеты были не лишними.

Конструкция простая – сжатое кольцо с бОльшим диаметром по ширине ладони, меньшим – по толщине. В сечении кольцо – прямоугольник. Вырезать в земле форму и отлить изделие труда не представляло, я отлил их Сашке и себе, но заняться массовым производством отказался – мало кому могли попасть в руки эти штуки.

Два или три года после этого мы не виделись – Сашка куда-то уезжал. Вновь встретились, когда я уже закончил седьмой класс. Сашка заметно вытянулся, был уже на голову выше меня, но оставался всё ещё таким же шалопаем. Жил он в это время с бабушкой, на 2-й Краснофлотской улице. Где была его мать, и почему он снова оказался на попечении бабки, я не знал, да и вообще интересоваться семейными делами считалось неприличным.

Я в тот год решил не связываться с техникумом, а завершать десятилетку. Поэтому лето у меня было свободное. Вот мы и шлялись с ним по городу, мучаясь от безделья.

Однажды у вокзала какой-то колхозный снабженец предложил разгрузить с железнодорожной платформы кирпич. Объём работы не показался большим и мы согласились на оплате в 50 рублей. Самоуверенные и не знающие цену таких работ юнцы. Вначале мы весело перебрасывались кирпичами, один бросал с платформы, другой укладывал в штабеля. Потом начали просто передавать из рук в руки. Работали без рабочих рукавиц, голыми руками. Через какое-то время почувствовали что с руками происходит что-то непонятное.

Опомнились, когда ладони стали синими и прикосновение к ним вызывало боль. Кирпичом, как наждаком, стесало с ладоней кожу, того и гляди из под тонюсенькой кожицы хлынет кровь. Дальше работать просто боимся, вдруг кожа не выдержит, лопнет?

В назначенный срок подошёл наш наниматель, а треть платформы ещё не разгружена. Вопросов не задавал, только посмотрел на наши ладони и молча рассчитался. Понял мужик, что промахнулся с работниками. Но деньги отдал полностью. Впрочем, делец пытался разгрузить двуосную платформу за смешную сумму, почему и не постеснялся нанять подростков. За эту сумму взрослые грузчики и разговаривать бы не стали. На заработанное мы отобедали в вокзальном буфете (тогда он ещё не был рестораном), взяв на первое борщ и на второе котлету с рисом. В буфете же заказали по 150 грамм «сучка». Выпили, плотно закусили – вот почти и весь заработок.

В то лето мы ещё несколько раз встречались. Как правило, встречи не обходились без выпивки. Водка на розлив продавалась в каждом ларьке, а деньги на водку Сашка имел от продажи украденного у бабки сала. Бабка раз в полгода колола хряка, в подполье всегда в двух кадках хранилось сало, а Сашка втихаря его потаскивал. Не могу вспомнить, знал ли я источник его доходов. На мои вопросы о сале Сашка отвечал: «Бабка дала».

Позже Сашка связался с более шустрыми пацанами, промышлявшими мелкими кражами, но не гнушавшимися порой и грабежа. И однажды попал вместе с ними в крупную неприятность.

Его новые приятели жили на Краснофлотских улицах, где и он, но были постарше. Некоторые уже успели побывать в колониях. Среди городской шпаны эта группа была известна под кличкой «Засёровская шобла». Краснофлотские улицы, не знаю почему, в народе были переименованы в 1-ю, 2-ю и 3-ю Засёровку ещё во времена их застройки. В один из осенних вечеров эта кодла столкнулась с группой слушателей Партшколы, приехавших из района на учёбу. Те шли с вокзала в общагу. Завязали ссору, перешедшую в драку, отняли у мужиков их котомки. На беду вблизи оказался милиционер, открывший стрельбу из револьвера. Этим ребят, повидавших войну, было не испугать. Они погнались за стрелявшим, а тот ради спасения бросился в озерко, звавшееся у местных «болотом», где и потерял своё оружие.

В течении следующих суток всех участников «повязали». Но Сашка успел рассказать о происшествии мне. Продержали его в КПЗ две недели. Спасло от суда только то, что «подельники» путались в показаниях: некоторые заявили, что Сашка в драке и нападении на милицию не участвовал. Сам он полностью всё отрицал, ссылаясь, что в тот вечер был со мной на танцах в саду имени 1-го Мая.

Меня дважды вызывали в Райотдел, но я стоял на ранее оговоренном: Сашка был со мной до конца танцулек и участия в драке принимать не мог.

Не знаю, насколько я был убедителен, но приятеля отпустили до суда. Всем остальным влепили, уже не помню, по сколько лет; часть из них попала в детскую колонию, совершеннолетние – в тюрьму.

После этого происшествия наши приятельские отношения стали глохнуть, а вскоре и вообще прекратились. Как это произошло, в памяти не сохранилось – он как-то исчез с моего горизонта, то ли уехал, то ли его «увезли» за другие правонарушения. Ходил лишь слух, что он уехал в Брянский Новозыбков к матери. Хорошо, если это было так.

Сашка был последним из приятелей моего шебутного послевоенного детства. Детства с его неосознанными подсудными поступками и блатной романтикой.

Появились друзья не заражённые этим. Да и сам я стал смотреть на эту «романтику» другими глазами. Ведь я уже был комсомольцем.

Авиационные рассказы:

ВМФ рассказы:

Юмор на канале:

Другие рассказы автора на канале: