Эти мечты и эти сомнения, блуждающие в душе Гессе, видимо, никогда ее не покидали. Если судить по его творчеству. Все три жизнеописания – яркое тому свидетельство. Возможно, Гессе, как и герою другого его произведения, Гарри Галлеру, были знакомы краткие минуты успокоения и гармонии с самим собой. А, возможно, и нет. Возможно, грызли его душу мечты и сомнения так же жестоко и непрерывно, как лисица внутренности спартанского мальчика. Но мальчик терпел молча, а Гессе выпустил на нас своих демонов.
Неотъемлемая часть литературного стиля Гессе – удручающее читателя многословие. Пустоплясом его не назовешь – текст плотный, насыщенный, усложненный.
Но, Боже! как нудно, дотошно и подробно повествует он нам о сомнениях, прозрениях, переживаниях и мечтах своих литературных чад! Как непозволительно равнодушен он к нашим маленьким читательским слабостям! Как жестоко насилует он наши нежные, но требовательные читательские души, которым нужны ведь не только свидетельства разнообразной и богатой внутренней жизни героев (малоподвижных в рассуждении сюжета) в виде самопогружения и самокопания. Нам хочется видеть и лужайку какую-нибудь весенней порой, и оживление чувств, и хитро сплетенную интригу, и стройную талию, в конце концов… Впрочем, чего только не пожелает искушенная читательская душа. Не таков Г. Г. Он мучит нас упорно и неотступно. Приходится мириться и терпеть. Знаю, что терпение бывает вознаграждено.
В первом жизнеописании «Кудесник» фигурирует очень способный и своеобразный мальчик по имени Кнехт! И мудрый наставник Туру. Это жизнеописание – миниатюра на тему «Игры в бисер». Даже добровольный уход из жизни заклинателя Кнехта, в которого превратился со временем мальчик, схож с тем, как оканчивает свою жизнь мастер игры Кнехт.
Заклинатель принес себя в жертву, чтобы спасти племя от голода. Так велит обычай. Верил ли он сам, что жертва во благо – не известно. Об этом нам автор не сообщил, тут мы должны догадаться сами. Но нам очень хорошо известно, в чем он был уверен. В том что его место обязательно займет его способный и подготовленный сын Туру, названный так отцом в честь старого наставника.
Мастер игры, в сущности, также принес себя в жертву, бросившись вслед за мальчиком в холодное горное озеро, – он не мог отказаться от этой игры, не мог начать воспитание с трусливого поступка, с потери лица. Мальчик не оставил ему выбора. Мальчик выплыл, а наставник утонул. Своей смертью – мы вправе это предположить – он сделал для воспитания мальчика самое главное. До всего остального неглупый мальчик сможет дойти самостоятельно.
Вспомнил, наконец, какое произведение мне напоминает это «жизнеописание» – «Лавр» Водолазкина! Некоторые совпадение просто удивительны. Интересно, читал ли Водолазкин Гессе? Впрочем, это ни о чем не говорит. «Лавр» – это, безусловно, оригинальное произведение, яркое, сильное и своеобразное. Особенно на фоне нашей нынешней «фельетонной» беллетристики.
Следующее жизнеописание называется «Исповедник». Тут уж никуда не уйти от сопоставления (не от сравнения!) с толстовским «Отцом Сергием». Похожие проблемы, как оказывается, мучили одаренных людей, не давая им почивать на лаврах (вот она – плата за редкое в жизни совпадение таланта и миссии). Здесь я говорю об авторах. Можно предположить, что Лев Николаевич к концу жизни пришел к какому-то серьезному выводу: его исход похож на исход отца Сергия и на исход отшельника Иозефуса и его коллеги Диона.
В то самое время, когда пустынник и подвижник Иозефус, подвизаясь в пустыне и не имея иного питания, кроме меда диких пчел и проклятой саранчи, умертвив тело до полного усыхания и нечувствительности к капризам окружающей среды, и укрепив дух до состояния невозмутимости и блаженного покоя, приготовился вкусить, наконец, благодать, в это самое время его и настигла его новая, дотоле неведомая, разновидность греха и соблазна.
«Это было чувство, переносимое на первых порах очень легко, даже почти неприметное состояние, не связанное, в сущности, ни с какой болью и ни с какими лишениями, вялое, тупое, скучное душевное состояние, определить которое можно было, собственно, лишь негативно, как убыль, уход и в конце концов отсутствие радости. …Он грустил, потому что надеялся, что старость, постепенное затухание порывов и страстей прояснит и облегчит его жизнь, приблизит его к желанной гармонии, покою зрелой души, а старость, казалось, разочаровала и обманула его, не принеся ничего, кроме этой усталой, серой, безотрадной пустоты, этого чувств неизбывной пресыщенности».
Выход из этого состояния был очень прост и доступен: высоких скал в пустыне было много. Но нет никаких сомнений и в том, что выход этот был подсказан дьяволом. Борясь с дьявольским искушением, Иозефус, в минуту обострения борьбы, увидев вдалеке бредущих к нему на исповедь грешников, кинулся бежать из своей обители, прихватив с собой тыквенную бутыль с водой и горсть фиников. Спасение он надеялся обрести с помощью другого пустынника, Диона, о подвигах духа которого он был наслышан. А также об исцелениях им страждущих.
По иронии судьбы тот пустынник, на помощь которого так надеялся наш пустынник, точно так же нуждаясь в помощи, отправился на поиски нашего. Они встретились, два истинных грешника, вкусивших от древа познания. И обрели утешение.
Несколько замечаний, показавшихся мне подходящими для обнародования.
«Смерть Спасителя на кресте была не чем иным, как добровольным человеческим жертвоприношением».
«Покойно и гармонично живется человеку, умудренному философией, символикой и аллегориями. Это признак того, что этот человек не угнетен никаким страданием, что он доволен, что ему хорошо. А тем, кому хорошо, мы сказать ничего не можем. Наша паства – те, что познали горе». Последнее предложение я добавил от себя, для ясности.
«Пришел конец моему умствованию и богословствованию. С тех пор я принадлежу к простодушным». Это сказал пустынник Дион.
«Отчаяние Бог посылает нам не затем, чтобы убить нас, он посылает нам его, чтобы пробудить в нас новую жизнь».
Третье жизнеописание носит название «Индийское жизнеописание».
Вариация на ту же тему: как жить? Трудно судить, насколько искусно и достоверно передан в жизнеописании индийский колорит. Во всяком случае читается и воспринимается это жизнеописание значительно легче предыдущих. Возможно, именно поэтому и говорить о нем особенно нечего. Здесь Гессе, правда, делает уступку нашим низменным нравам и вводит в повествование красивую и сексуальную женщину Правати. Очевидно, в качестве иллюстрации к тем житейским волнам, что сбивают нас с трудного пути самопогружения и мудрости.
Вот в двух словах, буквально. Наша жизнь, в смысле, наша суетная настоящая жизнь, наша земная жизнь, наша материальная жизнь, с ее любовью к женщине, к детям, к отчизне, к всевозможным благам, со всеми ее исканиями, стремлениями, желаниями, надеждами, радостями и разочарованиями, победами и поражениями, с ее болью и крепостью – все это «Майя! Майя!» И ничего более. Игра.
«Игрой он был и видимостью, обманом и сном, майей был он, прекрасный и страшный, восхитительный и отчаянный калейдоскоп жизни с ее жгучим блаженством и жгучей болью».
Так считает неподвижный мудрец-йог, глядящий внутрь самого себя. И может весьма наглядно и доходчиво проиллюстрировать эту истину пришедшему к нему неофиту. Самому йогу в этой жизни не требуется ничего. Все есть в нем самом.
