Продолжение "Записок" отставного генерал-майора Сергея Ивановича Мосолова, начатые в 1806 году
После окончания войны полк Архангелогородский пришел в Польшу, в село Красное, где дал мне полковник в команду 1-ю гренадерскую роту, а потом, полковник наш Матвей Петрович Ржевский, уехал из полка в отпуск, оставив полк под командою подполковника Шипилова, который от слабости команды полк расстроил, и офицеры некоторые зачали пить, а другие между собою драться.
Я от сего, чтобы удалиться, переведен был (по прошению моему в 1775 году сентября 20-го) в 4-й гренадерский полк, в котором был полковником Петр Фёдорович Талызин, где получил я в командование 11-ю роту. В оном полку я служил почти три года, в Польше и в квартирах Смоленской губернии, в городе Рославле, а стояли лагерем близ Смоленска.
Из оного переведен я по повелению его сиятельства господина генерал-фельдмаршала Петра Александровича Румянцева-Задунайского к укомплектованию вспомогательного корпуса, состоящего в Польше под командою генерал-поручика Павла Сергеевича Потемкина, в Киевский пехотной полк 1778-го года октября 4-го дня, по представлению сего полка полковника Степана Степановича Апраксина.
В том же полку меня пожаловали, по именному указу 1780-го года сентября 19-го дня, в секунд-майоры за то, что в Могилеве, вместо гвардии, был послан я содержать караул при государыне Екатерине II-й, а полк Киевский был уже на карауле в Санкт-Петербурге.
При открытии монумента или статуи царя Петра 1-го (1782, здесь Медный всадник) был в церемониальном марше. Тогда полк удостоен был вместе со всей гвардией. И нашего полка, как штаб и обер-офицеры, так и все чины, даже и рядовые за тот день в знак достойной памяти получили медали.
Я был верхом перед 2-м батальоном, и при входе еще в Петербург через Царское Село, императрица Екатерина II-я изволила пожаловать нижним всем чинам по 1-му рублю, а штаб и обер-офицерам указала объявить "свое монаршее благоволение". У нас и тогда был тот же полковник Степан Степанович Апраксин.
Потом полк Киевский из Петербурга пришел зимовать в городе Нежин, - под команду опять фельдмаршала грана Румянцева-Задунайского; а оттуда пошли для покорения Крыма или Таврической области.
Там состояли в 1782 и в 1783 годах под командою светлейшего князя Потемкина (Григорий Александрович), по повелению коего я был переведен в драгунский Астраханский полк, находящийся на Кавказской линии в 1784-м году августа 1-го дня, куда я по сдаче полка Киевского старшему по себе (ибо тогда я им в Крыму командовал, как полковник Апраксин уехал ко двору ее величества по получении должности флигель-адъютанта) прибыл.
Будучи в Крыму, я для полка строил и казармы, отправился потом на Кавказскую линию, заехал однако же в Москву, так было мне приказано от полковника Апраксина; ибо он прежде меня переведен был именным указом в тот же драгунский Астраханский полк.
В Москве я пробыл 4 месяца и влюбился в живущую тут же в доме Степана Степановича, у сестры его Марьи Степановны Талызиной, в монастырскую девушку пристойную, Настасью Ивановну Бутрюмову, которая у них жила, была выучена в монастыре говорить хорошо по-французски и писать, танцевать, петь по нотам и играть немного на фортепиано.
Помолвившись с ней формальным образом, уехал служить на Кавказскую линию в Астраханский полк, в коем был более 4 лет.
В продолжение сего времени, 1785-го июня 8-го, переправясь через реку Терек на Сунже, прогнали толпы бунтовщиков чеченцев; уже после того, как бригадир де Пьери (Николай Юрьевич) был разбит Шикаили-имамом (здесь шейх Мансур) в дефиле, называемой Ханкала (здесь Алдынское сражение), где и сам убит был.
После сего, 2 лета я содержал кордон от Наура до Кизляра; уже был произведен премьер-майором 1786 года. В команде у меня были 4 гренадерские роты и 60 человек Гребенских казаков.
Гребенскими казаками они названы еще при жизни царя Петра 1-го, потому что они возвратились с гребня гор Кавказских; ушедшие из стрельцов российских и были прощены от Петра 1-го после заложения крепости Кизляр, почему они там и поселены в трех станицах. Сии казаки точно также одеты и наездка на лошадей такая ж как у черкесов; и 160 человек калмыков: эти только тогда храбры, как погонишь неприятелей, а как сам ретироваться станешь, то первые же уйдут.
Потом дали мне егерский батальон, с ним также одно лето служил, но не удалось подраться, а потом как велено генералу Текели, нашему начальнику Петру Абрамовичу, идти с корпусом для диверсии к крепости Анапе, что на Черном море во фланге Кавказских гор; а потом 1788-го года при переправе за Кубань, как шли к Анапе, я был тогда у генерал-майора князя Ратиева (Николай Юрьевич) дежурным, за штаб-квартирмистра и партизаном. Сии три должности отправлял при авангардном корпусе.
Нашел место, где переправился целый корпус через Кубань-реку, отбил от оного неприятеля, сделав в другом месте фос-переправу с Гребенскими казаками и с двумя ротами егерей, за что меня хотя и рекомендовали, что "первый переправился за Кубань", но ничем не наградили; а в статуте кавалеров Святого Георгия сказано "кто первый переправится на неприятельскую сторону, тому дать крест".
Это было в марше при реке Кубани того ж года сентября 26 дня в генеральном сражении с горцами и турками. Здесь я послан был с 4-ю казаками добро-конными и одним есаулом Карауловым, чтоб сыскать место "неприятелю с тыла зайти", что мне и удалось; только сам было попался в их руки, ибо те, кои к сражению на помощь поспевали, отрезали меня.
Но я бросился "вдруг" с криком из лесу и отбил у них одно знамя; двух абазинцев закололи, ибо они думали, что нас тут целый казачий полк был; то знамя я привез к генералу Ратиеву. Он благодарил меня "за знамя, и что я цел возвратился". Велел с собой идти одному полку и одному гренадерскому батальону за мною, на то место, которое я нашел для сражения в лесу на полянке.
Тут пришед, построились мы двумя каре, и неприятель, испугавшись, что мы открыли с их тыла канонаду из пушек по туркам и черкесам, кои все скачут к главному каре, где был Текели; но как увидели, что мы их от гор отрезали, то все толпы бросились уже на нас и тем "большой" каре избавили от большого урона; ибо оный построился в месте тесном, где горцы и турки из лесу били из ружей солдат, а их самих было не видно.
И за cиe мне князь Потемкин ничего не дал, хотя я и был началом для сохранения всего корпуса, а моему авангардному генералу Ратиеву прислан орден 2-й степени Владимира.
После сего под крепостью Анапой октября 14-го того ж года делал через рытвины и буераки мосты; ибо мы шли черными горами и занимал оные с боем оружия, но еще генерал-поручика Петра Фёдоровича Талызина, бывшего своего полковника, избавил от смерти или бы он в плен попался.
Он хотел переехать от нас на другую сторону болота "посмотреть, как там дерутся егеря его команды", и в оном завяз со всем своим 4-мя казаками конвоем.
Я увидев его погибающего, ибо абазинцы разделись и голые шли к нему из тростника с ружьями, - в ту же минуту выпросил позволение у князя Ратиева, своего командира, чтоб "его отбить и вынести оттуда", что и удалось мне исполнить, приказав также раздеться 40 егерям и с одними только ружьями, да по 5-ти патронов привязав им каждому на шею: слава Богу, его отбив от горцев вытащили.
Тут два егеря были ранены, которым дал он довольную плату, а мне сказал: "спасибо, брат, что ты старую хлеб-соль помнишь".
От Анапы мы после сражения назад пошли, ибо от князя Потемкина не велено было её брать штурмом, хотя и удобно было; ибо в крепости Анапе заперлись только турки, коих было не больше 3 тысяч, а горские воины все расположились по горам, не хотели помогать туркам в городе Анапе.
На возвратном пути, почти каждый день, горские жители нас провожали пулями и стреляли из лука: но большого вреда и сражений мы уже не видали, а переправившись назад, или на свой берег Кубань-реку, солдаты много потерпели нужды от холоду и в недостатке провианта.
Сию экспедицию кончив, я стал проситься в отпуск. Генерал Текели отпустил меня только на 29 дней, я был и тому рад, думая, что еще поспею к штурму Очаковскому, куда я и поскакал на почтовых; но приехав в Екатеринослав город, узнал, что "Очаков уже взят", однако я всё же к нему поехал, - посмотреть крепость и все укрепления и апроши, кои наши рыли.
Там я нашел комендантом бригадира Юргенца (Давыд Николаевич), мне знакомого еще в первую войну с турками; он мне сказал, что "большая часть турок была сераскиром выведена из города в ретраншемент, который хорошо был укреплен и обширен"; следовательно, всё войско уже не могло войти в крепость во время штурма; а все поколоты у входа к воротам, где сказывал он "великие кучи мертвых тел навалены были".
Оттуда поехал я с данными мне от командиров аттестатами за дела мои "во время похода к крепости Анапе" в Санкт-Петербург, быв уверенным крест Егорьевский (здесь Георгиевский) получить; ибо в статуте сказано "кто первый станет на неприятельский берег с боем оружия, тот получает Егорьевский крест".
Но я ошибся в моих мыслях, а вина моя была только та, что я не имел протекции, хотя многие и дивились, что "я по сю пору без креста".
Я отвечал им: "Благодарю за сделанную честь. Хорошо и то, что вы слышали о моих делах, нежели бы у меня спросили, за что я получил? Видно, я только счастлив для откомандирования к бою, а к получению награждений другие".
И подлинно многим дали чины и кресты, а мне ничего.
Так я поехал на Кавказскую линию обратно, где уже нашел главным командиром графа Ивана Петровича Салтыкова. Он меня взял к себе в дежурные; но недолго мне досталось у него быть в сей должности; ибо князь Потемкин перевел меня в егерские батальоны, по причине "что я был в полку Астраханском драгунском сверх комплекта", а может быть и другой чей умысел был таскать меня из угла в угол целого государства:
из Крыму к Каспийскому морю к Кизляру, оттуда опять на Черное к Инкерману; но принужден был ехать, взяв с собою белье и одного человека Егора, с которым я в кибитке на почтовых приехал в Каушаны, что в Бессарабии.
