Продолжение "Записок" отставного генерал-майора Сергея Ивановича Мосолова
В1789-го году в сентябре в Каушанах стоял с корпусом господин генерал-поручик граф де Бальмен (Антон Богданович), к которому я и явился, объявив, что я еду к светлейшему князю Потемкину, для определения в егерские батальоны, имея предписание от графа Салтыкова.
Он мне советовал, лучше ехать одному с казаком и верхом, нежели в повозке, в рассуждении опасности разъезжающихся турецких партий из города Бендер. Князь же был уже в Белграде на Черном море, который был взят капитуляцией.
Итак, я оставил кибитку у подполковника казацкого Иловайского (Алексей Иванович), а сам с казаком верхом поехал к Белграду. Дорогою ничего не случилось, кроме, что дождь всего промочил.
Приехав туда, тотчас пошел к Попову, правителю письменных дел, и депеши, кои были со мною, ему отдал. Прожив там 4 дня, спрашивал у него о своей судьбе; но он обыкновенно был ко мне не добр: то промолчит и уйдет вон из канцелярии, или совсем запрётся.
Я, прожив в Белграде 10 дней почти без денег и в одной рубашке, выдумал, для своего скорого отправления: всегда за столом старался садиться против князя Потемкина, который лишь увидит меня, тотчас спрашивает Попова и выговаривает ему, для чего я не отправлен (ибо князя только и увидишь за столом, а то редких к нему пускали, а особливо нашу братью, кои стены лбом своим пробивали без протекции).
Cиe я делал 4 раза; наконец уже Попов меня сам спросил и с гневом изволил выговор сделать: "Для чего я попадался на глаза князю?". Я ему отвечал: "Для того, что я хочу, чтоб вы меня определили скорее к месту".
- Вот тебе и место, - и дал мне отправление явиться в Херсон к князю Репнину (Николай Васильевич). Приехав в Херсон, явился к князю, который мне объявил, что я определен в Лифляндский егерский корпус, в 3-й батальон, на место батальонного начальника 1789 года ноября 13 дня, о чем и ордером предписал шефу того корпуса генерал-майору Мекнобу (Федор Иванович), чтоб я принял 3-й батальон от подполковника Стоянова на законном порядке (на котором от сдачи и поныне осталось моих денег 300 р.).
Батальон 3-й я нашел совершенно расстроенный, ибо cие время было после штурма Очаковского. Ни обозов, ни амуниции, а в комплект недоставало 320 человек; обо всем подал я рапорт к шефу Мекнобу и к князю Репнину.
В зиму построил я новый обоз, людей одел, ружья исправил, за рекрутами сам ездил в Витовку, где жил бригадир Фалеев, или в город, что ныне Николаев, там нашел всех рекрут почти голых, так что иные почти в рогожках ходили, ибо свое платье все изорвали на работе каменной, что Фадеев приказывал делать, уже год как там работали.
За то денег им никто не платил, из коих от лишений по 10 мёрли в день, и относили их без попа и отпеваний как собак на носилках зарывать в ямы, я сам это видел, чему ужаснулся. Там же был генеральный гошпиталь, где никто не смотрел, кроме цирюльников, хотя и многие приставлены были, но они только наживались; остальные от рекрут умерших деньги брали себе.
Господину Фалееву, хотя я и сказывал, что "нет ни малейшего человеколюбия"; но он мне сказал: "это, сударь, не может быть, я сам смотрю" и просил меня обедать, но я рад, что вырвал из погибели своих рекрут, помаршировал с ними в Херсон, где мы стояли в казармах, куда привел.
Шеф Мекноб корпус (?) разделил на 4 батальона, из коих мне досталось 320 человек. Каждого я раздел до наготы и осмотрел их, нет ли у них каких на теле зараз; нашел по большей части в нарывах и в чесотке, ибо одну рубашку носили по два месяца, в тот же день велел их вести в баню, а рубашки купил им старые, у других егерей.
Как они отмылись, совсем другие люди стали; но все равно оставалась в них внутри гнилость, которая вкоренилась от худой пищи и недосмотрений, как были они на каменной работе. И сколько моего старания не было, из них более 60 человек в лазарете померло горячкой, ибо воздух в Херсоне тяжелый, всё ветры или жары; а в других батальонах и половины не осталось.
К лету батальон 3-й я совсем устроил и людей поодиночке выучил прикладываться цельно, заряжать проворно и с ружьем как должно обходиться, сии три правила были у меня основанием солдатской должности; и шефу своему генерал-майору Мекнобу летом показал весь батальон поодиночке, вот каким образом.
Веревка была протянута, по которой егерь тащил бегом щит в рост человека, а шириной полтора аршин. Против оной, по всей дистанции, расставлены были через 20 шагов егерей по 6 человек, которые на бегу многие попадали в щит.
А после и маневры устроил с батальоном по-егерски. Шеф был больше тем доволен, что из всего батальона только 17 ружей осеклось, а то все выстрелили без осечки; и осмотрел каждого и весь обоз и упряжь; после отдал в благодарность приказ по всему корпусу и прочим командирам рекомендовал также устроить свои батальоны; а еще ему больше приятно было то, что у меня меньше всех померло.
После осмотру батальонов пошли мы в поход к Бендерам и тут простояли до самой осени, оттуда пошли к крепости Килии, что на устье реки Дуная. Начальник у нашего корпуса был генерал артиллерии Иван Иванович Меллер, который от раны умер там же, как взяли 1790 года октября 6 ретраншемент Килийский.
На место его прислан командовать корпусом генерал-поручик Иван Васильевич Гудович. Он обложил формально крепость, велел нашему шефу один Армянский монастырь отбить.
Шеф послал с батальоном меня, ciе я исполнил, выбил турок, после чего под моим же прикрытием и брешь-батарею заложил. Тут был инженерный генерал-майор Кноринг.
По стрелянии 5 дней, - стену и башню разбили, от которой каменья и кирпичи в ров повалились, почему паша, той крепости начальник, и выслал 300 человек отборных янычаров вон из крепости, и велел лечь против башни во рву, для прикрытия пролома под своими пушками.
Мне же нужно было узнать, как завален ров, и можно ли перейти его. Для сего, во время ночи, я был послан бригадиром дежурным при блокаде находящимся Рахмановым, с тремя егерями. Не знаю, откуда ciе повеление пришло, но должен был повиноваться правилам службы; хотя и верная смерть предстояла: ибо те янычары были во фланге бреши, до которой мне мимо их должно проползать.
В душе своей сказал "буде, Господи, воля Твоя надо мною", переодевшись в егерскую шинель, с двумя егерями, пополз ко рву, прокрадываясь мимо печей разломанных, кои остались от пожару: ибо форштадт был весь выжжен.
Отползли мы от брешь-батареи сажень 10; егерь мой увидел, что из рва выходит огонь и мне сказал, и мы остановились. Что будет от сего огня? - думал себе: - может быть, это их дозор ходит по рву; но увидел потом, что огонь идет к нам всё ближе.
Я велел егерям ружья оправить, и сам вынул из ножен саблю, огонь поравнялся с нами, и увидели мы, что это два турка с фонарем. Мы в минуту их обступили. Я спросил: куда вы идете? Толмач мне отвечал, что это байрактар идет с письмом от паши к вашему генералу. Я их и отвел к дежурному бригадиру, Михайле Степановичу Рахманову, которой обрадовался и сказал, - "верно это значит, что паша хочет крепость сдать".
Подлинно так и вышло: на другой день мы Килию и заняли. Господин генерал Гудович меня лично благодарил за счастливую встречу и успехи против крепости, и подлинным было для меня это счастье: ведь могло быть, чтобы я подле бреши и голову потерял.
Сказал, что "будет меня рекомендовать за все до сего времени дела и услуги отечеству"; и правда, послал меня после с большой реляцией обо всем к князю Потемкину в Бендеры. Но я там, прожив 2 недели, ничего не получил; не был удостоен милости ни княжьей, ни Попова, и с тем возвратился к своему батальону, а прежде посланный господин Титов был награжден примьер-майорским чином; ибо он больше моего заслужил, сидев в палатке за столом, только подписывая на приказах "дежурный майор".
От Килии весь наш корпус пошел по повелению князя к крепости Измаилу, под которым с 24 ноября по 14-е число декабря находились, пока его взяли штурмом, как приехал к нам граф Александр Васильевич Суворов командовать, а Гудович уехал в Бендеры, где был князь Потемкин.
Слышно было, что генерал Гудович отказался брать штурмом Измаил, ибо в крепости было одного гарнизона 35000 тысяч турок и татар, чему и можно верить; оные собрались из 4-х главных крепостей, из Хотина, из Бендер, из Аккермана, из Килии и свой пятый гарнизон; и потому они держались крепко, что почти все побиты и поколоты были.
Штурм продолжался 8 часов, и некоторые колонны взошли было в город, опять выгнаны были. Я из своего батальона потерял 312 человек убитых и раненых, штаб и обер-офицеры или ранены, или убиты были, я ранен был пулею на вылет в самой амбразуре в бровь, и в висок вышла, и кабы трубач меня не сдернул с пушки, то бы на ней и голову отрубили турки.
На рампар я взошел первый; передо мною по лестнице только 3 егеря лезли, которых в той же амбразуре турки изрубили; ров так был глубок, что 9 аршин лестница только могла достать до берму, а с берма до амбразур другую мы наставляли. Тут много у нас солдат погибло, турки всем нас били, чем хотели.
Как я очнулся от раны, то увидел себя только с двумя егерями и трубачом, прочие все были или побиты или ранены на парапете. Потом стал кричать, чтоб остальные офицеры сами лезли с егерями изо рва вверх, придавал им смелости, что турки оставили бастион.
Тогда ко мне взлезли по лестницам поручик Белокопытов и подпоручик Лавров с егерями здоровыми; мы закричали "ура", бросились во внутрь бастиона и овладели оным; но, однако много егерей тут было изрублено, и офицер один убит, а меня хоть и перевязали платком, намочив слюнями землю, к ране приложил трубач (ибо в егерских батальонах тогда были трубачи, а барабанов не было), но все кровь текла из головы.
Я слабел и пошел лечь на банкет (а потом рана засохла со слюнями и землей, и так вылечился; но глазом правым долго не мог видеть), а пушки велел обратить и внутрь по городу стрелять. Штурм продолжался еще после сего, то наши гонят, то турки наших рубят, более 4 часов внутри города и без строю.
Окончилось тем, что Бог нам определил быть победителями; нас всего было 17 тысяч регулярных, да казаков 5 тысяч, с которыми счастливый и смелый граф Суворов взял крепость Измаил.
После боя граф позволил нижним чинам в крепости брать всё, "кто что нашел" 3 дня. Правду сказать, у нас не было уже почти хлеба, а потом сделались хлебом и разными, припасами довольны; нижние чины достали и червонцев много, так что шапками иные к маркитантам носили.
Забыл я написать, что с нашей колонной еще до штурма случилось.
Колонновожатый у нас был майор Марченко, прислан был из свиты Павла Сергеевича Потемкина. Этот завел нас совсем не туда и сам пропал: ибо шеф наш, который командовал колонною, генерал-майор Мекноб пришел ко мне, как мы уже шли к крепости, и говорит, что "я не знаю, где с колонной стою, кажется не там, где начинать должно штурмовать", а ночь была к счастью нашему очень темная, я ему отвечал, что "на то есть колонновожатый".
Сей Марченко после явился и был на бастионе, которой штурмовали; но тогда сыскать его не могли. Итак, мне Мекноб стал говорить: "я на тебя надеюсь, как на себя; возьми егерей и иди до рва, узнай, где мы теперь с колонной стоим".
Я думал, что лучше "просьбы" его послушаться, нежели дождаться "приказания", пошел; однако сказал ему: "доверенность очень велика сделанная мне от вас, но ежели пропаду, то не в своем месте". Он после сказал, что "если крепость возьмем и останемся живы, то вдвое и награжден будешь".
Перекрестясь, пошел я к принцу Филипсталю (и он был после ранен), который был впереди со стрелками, у него взял трех егерей и пополз ко рву. Егерей для того я взял, чтоб по ним, назад как поползу, колонну свою найти; клал я их на землю в дистанции 20 шагов, и велел отзываться свистом.
Итак, дополз до рва, увидел, что белеется бастион от кавальеру выложенного белым камнем, оной был от них по левую сторону нашего бастиона, на который велено было идти, а от нас по правую сторону. Тут еще и собака на меня забрехала, видно привязана была во рве для осторожности, но я припал, и она замолкла, а шуму от турок никакого на кавальере и бастионе не слыхал, все спали.
Итак я, приполз обратно к своей колонне, донес шефу Мекнобу, что мы не против своего пункта, где назначено спускаться в ров штурмовать, велел он мне вести колонну к тому бастиону. Я всю колонну повернул налево тихо, однако ж, все штыки и лестницы, который несли, застучали; но любезные турки не проснулись до тех пор, как мы уже были на контрэскарпе и стали по лестницам спускаться передние войска в ров.
Тут они открыли свою канонаду и картечами много побили у нас на гласисе в хвосте колонны; а мы были уже во рву. Шеф Мекноб на гласисе был ранен на рассвете в ногу, и его понесли прочь, и после того умер в Килии от сей раны; мы остались доканчивать свое дело сами, батальонные командиры с егерями.
Из резерва Троицкого пехотного полка помог нам много капитан Воинов, который у той же пушки, где и я был ранен и убит наповал; жаль, офицер был храбрый с мужественным духом, ибо один он выпросился с гренадёрами вперед у бригадира и полковника своего Хвостова.
Итак, вся моя услуга отечеству пропала; ибо генерал и шеф Мекноб умер, а дали только мне 4-го класса за храбрость Егорьевской крест с рескриптом, да другому майору Шеховскому, которому руку турки отрубили, а прочим из майоров никому не дано Егорьевских крестов.
После штурма забрав раненых, коих могли взять, а иные остались в Измаиле для излечения, я пришел с батальоном в местечко Орхей. Штурм был Измаила декабря 11-го дня 1790-го года.