Продолжение воспоминаний барона Василия Алексеевича Роткирха
В моей статье "Самоубийство генерала Герштенцвейга", я сказал, что варшавская полиция при Левшине (Лев Ираклиевич) была деморализована в высшей степени. Вот тому подтверждение.
В начале сентября 1863 года, генералы Шварц, Краснокутский, Трепов и Рожнов собрались к начальнику штаба генералу Минквицу (Александр Федорович) и настаивали, чтобы он исходатайствовал разрешение у графа Берга (Федор Федорович) поставить в мужских монастырях военный постой для многих причин, из которых назову:
а) чтобы пресечь заговорщикам возможность собираться у ксендзов, и
б) чтобы не допустить сбора баррикадистов в монастырях, на случай вспышки мятежа в самой Варшаве, так как предполагалось собрать в кляшторах всю уличную сволочь и начать повсеместный во всех костелах звон.
Кажется, этих двух причин достаточно было, чтобы всякий верноподданный русский согласился на предложенную меру. Минквиц ухватился за эту мысль и обещался изготовить доклад наместнику. Обер-полицеймейстер генерал-майор Лев Ираклиевич Левшин сидел на этом совещании с недовольной миной и что- то ворчал.
Выйдя от Минквица, он тотчас же направился к военному начальнику варшавского отдела барону Корфу (Павел Иванович), где застал варшавского коменданта князя Бебутова (Давид Осипович), не отличавшегося, также как и Корф, особенно твердой волей, и сумел склонить их обоих на свою сторону. Все трое приехали к наместнику и просили "не разрешать военного постоя".
Левшин доказывал, что занятие монастырей войсками будет вторым актом насилия над костелами, якобы учинённого графом Ламбертом (Карл Карлович) 3-го октября 1861 года, и вызовет в Европе новую бурю, притом-де "ксендзы живут так тесно, что у них решительно негде поместить ни одного солдата".
Граф Берг ничего не обещал до представления доклада; а получив доклад, послал флигель-адъютанта Михаила Николаевича Анненкова удостовериться, в какой степени "ксендзы живут тесно". Анненков представил подробную дислокацию, по сколько взводов можно поместить в каждом монастыре.
Граф приказал занять монастыри войсками, согласно расписанию, составленному Анненковым. - Впрочем, не торопитесь этим размещением, - прибавил наместник, но постарайтесь всё устроить к концу этой недели.
Слова эти были горькой иронией для "Левшина и Ко", потому что были произнесены в четверг; следовательно, все должно было окончиться через день.
Военным постоем были заняты монастыри: Свенты-Кшижский, оба Кармелитские, Бернардинский (в котором схвачены четыре жандарма-вешателя), Реформатский, Капуцинский, Августинский, Доминиканский, Паулинский и Францисканский.
В них войсками открыты подземные ходы: из Свенты-Кшижского монастыря в дом графа Замойского (Анджей) и на разные улицы; в одном из этих ходов, глубоко под землей, оказалось несколько комнат темных и сырых, а за ними одна сухая и отлично меблированная, даже с двойной кроватью под пологом.
От Капуцинов шел подземный ход в монастырь Фелицианок; от Бернардинов в разные места. Обо всех этих ходах левшинская полиция не знала. Все они тотчас были заперты, и к ним приставлены часовые.
В Бернардинском костеле, кроме четырех кинжалистов, найдено несколько мешков с особого рода отравленными кинжалами. Это были зазубренные стрелки, вершка в три длиною (15 см). Убийца вонзал в шею своей жертве такую стрелку, поворачивал ее в ране и оставлял в ней, а чтобы извлечь эту стрелку из шеи, нужно было рану вчетверо больше.
Для усиления полиции граф Берг прикомандировал к ней, вопреки желанию Левшина, большое число лучших офицеров и нижних чинов из полков лейб-гвардии, расположенных в Варшаве.
В числе прикомандированных к полиции офицеров был поручик гвардейской артиллерии Владимир Васильевич Оноприенко. 7-го октября 1863 года он открыл типографию "народового жонда", содержимую неким Каэтаном Стрончевским.
Оноприенко настиг при этом хозяина вместе с рабочими, захватил камни и налитографированные на них разные бланки, циркуляры и распоряжения "жонда", "начальника мяста", "начальника полиции народовой", фальшивые паспорта и, самое главное, авизации и билеты недавно наложенного мятежниками на край насильственного займа в сорок миллионов злотых (6 миллионов рублей серебра).
Всего было захвачено более 120 разного наименования форм, отпечатанных и сложенных в кипы, или готовых к тиснению. Бумаги, относившиеся до займа, не успели еще выйти из типографии и были захвачены все до одной.
Узнав об этом, Левшин страшно возмутился, захотел придать этому подвигу Оноприенки вид ночного дебоширства, поехал к графу Бергу и нажаловался, будто Оноприенко, в пьяном виде и с пьяной компанией, без всякого разрешения и без участия полиции, совершил ночное нападение на дом и всполошил весь квартал, за что и просил разрешения посадить виновного на три дня на гауптвахту, с отчислением от полиции.
Граф Берг, предупрежденный уже Рожновым (Евгений Петрович) о важности открытия Оноприенки, приказал Левшину выдать ему в награду 500 рублей и прислать его к нему. Граф лично благодарил Оноприенку и сказал, что "действие его считает наравне с военными подвигами".
Левшин, однако, приказал Оноприенке без приказаний не делать самовольно обысков по непосредственным к нему доносам. За открытие типографии Стрончевского, Оноприенко был приговорен "жондом" к смерти и 12-го сентября едва не поплатился жизнью, но успел схватить и обезоружить преступника в ту минуту, как тот обнажал кинжал.
Преступник оказался ремесленный подмастерье Ягошевский который и был расстрелян на Гржибовской площади 18-го сентября.
Деморализация левшинской полиции дошла до того, что агенты её, 6-го октября 1863 года, сами подожгли в Варшаве здание так называемой Ратуши, в которой помещаются квартира обер-полицеймейстера, управление его, магистрат и другие присутственные места.
Только незначительная часть магистратских дел и преимущественно строительные акты сделались жертвой пламени; все же прочие дела, со всеми расчетами и казначейскими книгами магистрата были спасены. Все деньги казначейства и имущество ломбарда равномерно не понесли никакой потери. Из полицейского архива также уцелела значительная часть дел.
В поджоге Ратуши оказались виновными маляр Владислав Внентовский и подмастерье бронзовых дел Яскульский, повешенные потом на гласисе цитадели 4-го декабря. По их показанию за поджог этот они получили от полицейских чиновников по 32 рубля серебром.
Эти два преступника были вместе с тем жандармами-кинжальщиками и участниками в покушении на жизнь графа Берга, а Яскульский даже начинял разрывным составом "орсиниевские бомбы".
В доме графа Замойского, из которого были брошены в графа Берга бомбы, найдено 8-го октября 1863 года, более 1,5 пуда боевых патронов к ружьям большого калибра. Патроны эти были найдены войсками, занявшими дом после покушения на жизнь графа Берга. Левшинская полиция ничего об этом не знала.
Полиция также ничего не знала о том, что в печах пострадавшего от пожара магистратского архива находилось много разного оружия и пороху. Левшин поспешил заявить наместнику, будто бы это оружие есть то, которое два года назад (в 1861 году), было отобрано при общем разоружении жителей города Варшавы, но, по оплошности "таких-то истопников", не было сдано в арсеналы все временно.
Искусных истопников имел Левшин, если они топили в печах архива два года и ухитрились не сжечь оружия и не воспламенить пороха!
Один из политических преступников сделал, 16-го октября 1863 года, очень важные показания: открыл почти весь "жонд народовый", указал типографии подпольных газет и т. п. Председатель "следственной комиссии на Цитадели" полковник Тухолка (Федор Львович) передал о том непосредственно графу Бергу, и вследствие этого были произведены большие аресты, между прочим членов "женского комитета".
В числе арестованных оказались все те лица, которые находились уже под военным судом в 1861 и 1862 годах, были в ссылке и прощены графом Лидерсом и Сухозанетом. Архив "жонда" находился в архиве варшавского губернского правления. Последняя тайная типография, по тому же указанию, была захвачена полицеймейстером, гвардии полковником Косинским, вместе с семью типографщиками и чрезвычайно важными документами.
Из переписки, при этом найденной видно, что типография помещалась пред тем в монастыре Фелицианок, в комнате гувернантки Теклы Трахановской; но, накануне ревизии у нее в келье, была вынесена на место сделанного открытия.
Трахановская уже тогда судилась военным судом за то, что указывала кинжальщикам тех лиц, которых нужно было убить. Из списка приговоренных к смерти, найденного у нее, 13 человек оказались уже убитыми. Она была приговорена в каторгу на 15 лет. Левшинская полиция ни о чем этом не знала.
И все это осталось бы "шито-крыто", если бы Тухолка обратился прямо в полицию.
По требованию того же полковника Тухолки, 22 января 1864 года, был арестован владелец уксусной фабрики Генрих Эккерт. При обыске его квартиры обратила на себя внимание одна каменная стена со следами недавней побелки; при постукивании она издавала глухой гул.
Когда её разбили, найдены были: 10 адских машин, одна "орсиниевская бомба", 12 отравленных кинжалов большего размера, три заряженные револьвера, патронные сумы, большое число разных боевых патронов и капсюлей, множество разных документов и бумага революционного содержания. Кроме того, в других местах дома отысканы порох, мятежнические мундиры и т. п. Левшинская полиция ничего об этом не знала.
Дом Эккерта был конфискован. Старик-хозяин едва ли знал о хранении в доме его оружия; оно принадлежало сыну его, находившемуся тогда в шайке мятежников. Эккерт-сын, был схвачен 2 июля 1864 года в Седлецком уезде, у помещика Новаковского, "самим участковым военным начальником", причем Эккерт сильно сопротивлялся и нанес военному начальнику три раны ножом.
На следствии было выяснено, что Эккерт был известный варшавский кинжальщик, зарезавший собственноручно, для практики, двух человек и бросавший в графа Берга бомбы, вместе с повешенными: Ерасунским, Вжентовским и Яскульским и помилованными Ляндовским и Шмидтом.
Граф Берг даровал жизнь Эккерту, заменив смерть каторгой. Помещики Новаковский и Вернер, за укрывательство у себя долгое время Эккерта были сосланы на жительство в отдаленные губернии Империи.
Вся полиция в Варшаве только и держалась офицерами и солдатами, прикомандированными к ней из войск гвардии; собственно же полицейские чины не только не приносили ни малейшей пользы делу, но нередко оказывались даже вредными. Имея в виду прекрасное содержание, молодежь кидалась в штат полиции, и потом кутила, играла в карты и развратничала.
В июне 1864 года был арестован и предан военному суду поручик местной полиции Ощепальский (католик), уличенный некоторыми уличными убийцами в измене. Из них армянин Байндуров, продававший убийцам кинжалы и мещанин Бернацкий, убивший в Вилянове жандармского унтер-офицера Покоса, уличили Ощепальского в глаза и заставили сознаться, что он всегда предупреждал их о предстоявших обысках и о всяких секретных мерах полиции.
Самыми важными открытиями в Варшаве, правительство, обязано гвардейцам. Многие из простых солдат обладали удивительною зоркостью и были физиономистами, чуть ли не ясновидящими.
22 января 1864 года чиновник министерства путей сообщения Лавцевич, человек во всех отношениях порядочный, шел по улице днем, как ходят тысячи человек, ничем особенным не отличаясь, чтоб обратить на себя внимание полиции. Никто его не разыскивал. Сотни часовых миновал он ежедневно, и никто не имел ни малейшего повода его останавливать.
Вдруг солдатик, и на вид-то невзрачный, ни с того, ни с сего, движимый одним инстинктом, остановил его вопросом:
- Куда, пан, идешь?
- В канцелярию.
- А это что у тебя за пазухой?
И с этим схватил его за рукав. Солдат сам потом сознался, что за пазухой он ничего не заметил и спросил только наугад, - "испужается он или нет?". Лавцевич действительно "испужался" и бросился бежать, но ушел недалеко. Он оказался весьма важным государственным преступником; при нем и в квартире его были найдены чрезвычайно важные бумаги, которые повели к раскрытию всей революционной организации последнего времени.
Точно также шел по улице сын декана варшавского университета студент Дуткевич; солдат остановил его, и он оказался революционным комиссаром города Варшавы, с (патентом) на это звание в кармане.
- Солдат арестовал ученика Лукашевича, через которого открыты "начельник мяста" Богуславский и сын его "статс-секретарь крулевства".
- Солдат заметил в доме Эккерта новую стену, за которою хранились адские машины.
- Солдат заметил оружие в колодце дома Истомина, набросанное туда со страху преследуемыми убийцами.
- Солдат задержал ехавшего на извозчике студента Новицкого, при котором также был найден патент на звание революционного комиссара города Варшавы.
Повода к аресту Новицкого также не было никакого; но солдат, провожая его в участок, смотрел за ним в оба, так что Новицкий не успел выбросить свой патент. В участке Новицкого раздели донага и ничего не нашли; но поимщик не зевал:
- Теперь посмотрите ту бумажку, на которую пан наступил, выбросивши из кармана, - сказал рядовой. Бумажка оказалась упомянутым патентом.
Между тем, Левшин имел в своем полицейском управлении сначала немало прекрасных людей; но он пренебрегал ими и предоставил "народовому жонду" всех их перерезать.
Лучшими уличителями левшинской полиции в бездействии власти, и даже в измене, могут служить "акты следственной комиссии", состоявшей под председательством полковника, а потом генерал-майора Тухолки. Он раскрыл всю подноготную "народоваго жонда", обнаружил всех до одного членов революционной организации, всех кинжальщиков, все козни и помышления.
Кротким обхождением с арестованными и силой убеждения он доводил их до полного раскаянья и указания скрывавшихся преступников. Полиция едва успевала арестовывать тех, на кого указывал Тухолка, и его неутомимой, благородной, истинно-русской деятельности, край обязан умиротворением.
Тухолка указал полиции на последнего "начельника мяста Варшавы", студента одного из русских университетов Вашковского, который и был арестован 10 декабря 1864 года. Преступник сознался в разных злодеяниях и, между прочим, в том, что собственноручно выносил из казначейства земского кредитного общества украденные 31 миллион злотых (4650000 рубл.). Был повешен на гласисе Цитадели 5 февраля 1865 года.
Января 5 дня 1864 г граф Берг принимал представленную Левшиным "городскую депутацию" со всеподданнейшим адресом "от жителей города Варшавы". Со стороны Левшина вся эта комедия была проделана так глупо и неумело, а может быть и нарочно, что возмущала всякого русского человека.
Из 200 тысяч жителей Варшавы адрес не подписали и 10%. Подписи собирались по участкам (циркулам), куда сгоняли для этого всякую сволочь. Из значительных обывателей и купцов никто не подписался. Граф Берг сделал вид, будто верит в эту глупейшую комедию и произнес к депутации речь. Ему хотелось только, чтобы адрес скорее напечатали в "Варшавском Дневнике".
Вслед за этим Левшин был сменен, и генерал-полицеймейстер края Трепов вызвал на его место командира киевского гарнизонного батальона полковника барона Фредерикса (Лев Александрович). Левшину однако, оставлено было 6000 рублей годового содержания. Польские полицейские чиновники, в знак благодарности за сочувствие его "польской "справе", поднесли ему серебряный вызолоченный кубок, которым он похвастал перед наместником.
Приступаю к самой трудной задаче - описанию политических убийств, совершенных в Варшаве, при участии или вследствие преступного бездействия левшинской полиции.
Начну хоть с убийства Вихерта.
Чиновник Вихерт был приговорен к смерти "жондом народовым" за то, что, при содействии сестры своей, арестовал и передал в руки полиции одного из сборщиков податей на "народовую справу".
Исполнителями приговора, по собственному сознанию, оказались: живший в одном доме с Вихертом сапожник Бахлинский, подмастерье его Голембиовский, Янковский и два брата Новицкие; пекарный подмастерье Коханский и два полицейские дозорцы Островский и Новицкий. В заговоре участвовали также жена Бахлинского, дворник Качинский и две служанки Вихерта Яскевич и Бринерович, всего 12 человек.
Из них бежали из Варшавы: один Новицкий, Коханский и оба полицианта Островский и Новицкий.
В июле 1863 года, шайка эта ворвалась в квартиру Вихерта и убила его самого, сестру его, служанку и даже собаку, которая защищала своего господина. Убийство совершено поразительно зверским образом; убийца как будто находил особенное наслаждение мучить жертву: вонзив нож, он вертел им во все стороны и расширял рану на столько, что в нее могла войти рука.
Таких ран найдено на Вихерте 9, на сестре его 17 и на служанке 11; собака, с распоротым брюхом и выпущенными кишками, отползла от кровати своего господина под стул и там издохла.
В августе месяце были повешены на гласисе Цитадели: Бахлинский, Голембиовский и Янковский, а в сентябре и Коханский, который оказался Матвеем Вельчинским, выходцем из Галиции. Он был в бандах, попался в плен, бежал и поступил в жандармы-вешатели. При нем был найден особой конструкции отравленный нож, которым он совершал убийства.
Замечательно, что как Бахлинский, так и Вельчинский по неумелости палача, мучились в петле - первый 16, а второй 14 минут. Это произошло от того, что "жонд народовый" запретил палачам, под страхом смерти, употреблять для вешаний веревку с кольцом, которая хотя и причиняла смерть мгновенную, но служила арканом для ловли собак на улицах.
Палачи начали употреблять веревки новые, которые не всегда могли плотно затягиваться на шее преступника. Прочие соучастники убийств в квартире Вихерта наказаны ссылкой, а четверо бежавших не отысканы.
В начале августа того же 1863 года, ранены кинжалами: циркуловый комиссар Дроздович и чиновник полицейского управления Рихтер. Убийц левшинская полиция схватить не успела и отыскать потом не смогла.
В том же месяце убиты чиновники управления обер-полицеймейстера: Скавронский и Босакевич и дозорцы Бялый и Бляу. Из убийц схвачен только убийца Босакевича, типографский ученик Вагнер, был повешен на гласисе Цитадели 5 сентября.
В конце августа того же года, на Маршалковской улице, в 6 часов пополудни, ранен ударом кинжала в спину, ниже лопатки, старший врач 3 гвардейской артиллерийской бригады, доктор медицины Мессершмидт. Убийца неизвестен. Мессершмидт был ранен, по поговорке, "ни за што, ни про што, а так, за здорово-живешь". Он ничего не делал дурного полякам и не принимал в делах их ни малейшего участия; был "убит по ошибке" кинжальщиком, а таких ошибок с их стороны было много.
Граф Берг сделал строгое распоряжение, чтобы во всей Варшаве, на всех улицах, во всякое время дня и ночи, ворота домов были заперты на замки, чтобы дворники находились у ворот безотлучно и проходные дворы были совсем закрыты.
Распоряжение это поразило "жонд" в самое сердце, потому что пресекало возможность уличным убийцам скрываться от преследований. "Жонд" постановил отыскать составителя этого проекта и казнить его смертью. Проект был составлен начальником отделения в управлении обер-полицеймейстера Мирзой-Туган-Барановским. Это был один из умнейших, образованнейших и преданнейших правительству людей.
Левшин не любил этого человека, именно за ум его и верность. Любимцы Левшина, Салерно и Стычаковский, разумеется, и подавно дышали злобою к Барановскому. Жизнь его постоянно была в опасности; он получал много угрожающих писем с изображением виселицы и начал серьезно побаиваться за свою жизнь, после убийства начальников сыскной полиции Фелькнера и Ратайского.
Барановский жил в циркуле известного двуличностью циркулового комиссара Скульского (третьего любимца Левшина) и постоянно просил у него казенной квартиры, хотя бы в архиве, из одной комнаты, несмотря на то, что имел восьмерых детей, или же чтобы у его квартиры был учрежден полицейский пост.
Левшин отказывал ему в первой просьбе решительно, а вторую откладывал до преобразования полиции; между тем, любимцев своих Салерно и Стычаковского он поместил незаконно в зданиях, занимаемых полицейскими циркулами, и дал им великолепные квартиры.
Барановский, узнав о новой угрозе, просил Левшина, чтобы проект его руки был ему возвращен; но Левшин не мог его найти, потому что отдал по обыкновению Стычаковскому и Салерно, а у тех он "закинулся куда-то".
1 сентября какой-то незнакомец-доброжелатель предостерег Барановского, что этим проектом он подписал себе смертный приговор. Вечером Барановский, в кругу друзей своих, очень беспокоился на счет этого проекта и выразил опасение, что Стычаковский и Салерно вероятно уже передали его "народовому жонду".
На другой день, утром, какой-то подмастерье бросился за ним с кинжалом в отхожее место, но Барановский захлопнул дверь изнутри и погрозил убийце револьвером. Незнакомец, увидя в замочную скважину револьвер, убежал.
Барановский отправился к Левшину, опять просил о квартире и о полицианте, и в сотый раз получил отказ. К вечеру, однако, по настоянию генерала Рожнова, Левшин прислал к нему одного из вновь назначенных в помощь полиции солдат, человека неопытного и нерасторопного. В 7 часов вечера, того же 2 сентября, прошел к Барановскому какой-то полициант, а с ним еще человек 5-6. Солдат ни слова не сказал им и продолжал стоять в воротах.
Услышав над головой своей, в квартире Барановского, шум и крик, часовой пошел дать знать об этом в циркул. Так было ему приказано. Когда из циркула пришли, то в квартире никого уже не застали, но нашли убитого Барановского, с собственноручным проектом его на груди и израненных жену его и 17-летнюю дочь. Дело было вот как.
Полицейский дозорца Яросинский вошел к Барановскому и вышедшей на встречу жене его сказал, что прислан от обер-полицеймейстера. Г-жа Барановская, хорошо знавшая Яросинского, пошла к мужу в кабинет звать его. Муж не хотел выходить; но жена начала уговаривать, чтобы он ничего не боялся, потому что пришел тот дозорца, который приходит к ним постоянно. Несчастный вышел.
Яросинский, подавая ему бумагу, сказал: "проект и награда за него" - и в тот же момент вонзил ему в сердце кинжал по самую рукоятку. Жена и дочь бросились на помощь; но злодей, выхватив из ножен саблю, рубнул по голове одну и другую и спокойно вышел; товарищи ожидали его в коридоре и все ушли беспрепятственно.
Барановский упал без крика и стона и в ту же минуту умер. Жену целые сутки нельзя было привести в чувство; придя в себя на мгновение, она тотчас же снова лишалась чувств при вспоминании о катастрофе. Она до безумия любила мужа, и когда узнала, что ему грозит опасность, то следила за ним тайно до канцелярии и обратно.
Надобно же было случиться, что сама она вызвала его из кабинета на верную смерть. Эта одна мысль убивала её, и многие сомневались, чтобы она пережила это. Раны у матери на голове, а у дочери на средине лба видны и до сих пор, по истечении почти двух лет (1865).
Обер-полицеймейстер, донося об этом убийстве графу Бергу, от 3 (16) сентября № 79866, присовокупил, что оно совершено "неизвестным человеком, одетым в полицейское платье, и что если убийцею был действительно полициант Яросинский, то он уже есть отставной".
4 сентября, в 4 ч. пополудни, было совершено погребение несчастного Мирзы Туган-Барановского, с надлежащими почестями. Граф Берг строго приказал Левшину, чтобы почести эти были непременно отданы. Все чиновники полиции и магистрата сопровождали гроб.
Мы, все русские,хотели также быть на погребении, чтобы почтить память этого достойного человека; но обер-полицеймейстер и тут выкинул каверзу: распустив слух, что погребение назначено в четверг, распорядился похоронить Барановского днем раньше, в среду, и потому на погребение попали только те, которые случайно увидели погребальный ход и примкнули к нему.
Неудовольствие за это на Левшина было всеобщее. По принятому им обычаю, он, из боязни "жонда народового", никогда не объявлял ни в "Полицейской газете", ни листками на углах домов о дне погребения жертв уличного разбоя.
"Варшавский курьер", объявлявший о смерти и часе погребения каждого сапожника, еще менее осмеливался объявлять "о жертвах террора". Таким образом, никто никогда не знал о времени погребения этих жертв: их вывозили как самоубийц, на рассвете, под надзором полиции, тайно, и хоронили, не оставляя никаких знаков на могиле.
Ни один ксендз не хотел хоронить этих несчастных; а если заставляли ксендза, по наряду, сопровождать тело, то он где-то впереди "бежал украдкой", тщательно кутаясь в широкий плащ.
Так похоронили зарезанных: Минишевского, известного польского писателя; так похоронили Вихертов, чиновников Фелькнера, Ратайского, Босакевича, дозорцев Бялого и Бляу и множество других; только Скавронского и Барановского похоронили как следует, и то потому только, что граф Берг приказал, хотя также без объявлений.
Раздирающая душу картина представлялась на кладбище, когда опустили тело Барановского в могилу. Семеро сирот мал-мала меньше (мать и старшая дочь остались дома ранения), протягивали к гробу руки с криком и рыданиями. Не было мужчины, который бы не прослезился. Убийца Яросинский так и не был отыскан.
Окончание следует
