Этюд-эссе в абстрактных тонах
Текст: Галина Мумрикова
Не прошло и пяти месяцев, как я познакомилась с Овакимом на финисаже его выставки в Art Коробке и вот, наконец-то, решилась поразмышлять о его творчестве. Вообще меня тогда пригласили совсем на другое мероприятие, но получилось как у Грибоедова: шел в комнату – попал в другую. Увидев работы Овакима, я, что называется, «запала», несмотря на жуткую развеску по принципу «как ни попадя», поэтому многие фото получились кривые (художник, оказывается, в развеске не участвовал). И вдруг мне сказали, что он скоро сам подойдет. Так мы познакомились и вместе ходили по выставке, хотя говорила больше я сама, нежели он. И потом, в его мастерской, которая на Старом Арбате, я тоже была излишне говорливой, а надо было бы наоборот. «Ладно, - легкомысленно думала я тогда, - всю нужную информацию найду в Интернете. Накося! СМИ не очень-то баловали Овакима публикациями. Так что тут получился полный облом. И тогда я решила: пусть эта информационная триада «родился, учился, участвовал и т д» останется как бы «за кадром». Всё свелось к тому, что Оваким начал показывать мне свои картины – ранние, 1990-х, последние, и я поняла, что в них, скорее всего, и откроется вся биография художника. Ну, если не вся то большая ее часть.
Так и получилось. Почти так. Оваким родился в Грузии в селе Наохреби на берегу реки Поцхов, а учился в Ереванском художественном училище, потом окончил пединститут. В выставках начал участвовать с 27 лет. Может, оттуда, из детства и отрочества, в котором его окружали сады с яблонями и грушами, ивы и река, всё такое яркое и теплое, может, там, в разноцветном окружении появилось и устоялось такое удивительное чувство гармонии, в которой нет ничего лишнего и в которой можно много чего делать. И он делал. Его стиль позднее кто-то назвал «фигуративной абстракцией». Ну что ж, вполне возможно, хотя в самом определении путаются даже искусствоведы, поскольку оно весьма расплывчатое. Понимай как хочешь.
Уже в натюрмортах конца 1970-х-начала 1980-х чувствуется явное тяготение художника к лаконизму как композиции, так и цвета. Ничего лишнего. Всё предельное ясно: Тут яблоко, тут груша с зеленым листиком-парусом, тут две рыбешки на розовой тарелке, традиционные кувшины и другие ёмкости – всё на своем месте. И попробуй сними что-нибудь со стола, замени стул, поставь другой фрукт, добавь синего или зеленого, нет, ничего не получился, ибо тогда натюрморт рухнет.
Вот и совсем прямо-таки мозаичный натюрморт. Как бы вид сверху. В центра два фрукта – две яркие точки, всё остальное может быть чем угодно – стеной, полом, потолком, дверью, столом – кому что приглянется, ибо это совсем неважно. А многофигурные композиции начала 1980-х «выросли» потом, через много лет, в почти «пуговичные» элегии, в которых слегка символически художник заложил сой собственный накал чувств, свое деликатное отношение к зрителю и его чувствам, своё размышление, которое он не шифрует, а с которым делится. Но делится опять же деликатно. Оставляя нам возможность проявить и свое отношение к увиденному и скрытому, неувиденному или еще пока не увиденному. Авторская гармония и гармония зрительская – вещи порой несовместные, но это ничего не значит. Всколыхнулась эмоция – уже хорошо. Не запомнилось, не притянуло – что ж, и такое бывает.
Работал ли Оваким с фигуративом? Конечно, работал. Он все время пробовал. Даже иконы писал но потом понял, что это все же не его стезя. И от статичных лиц и фигур вернулся (или пришел?) к своей Молитве, в которой написанный на армянском текст, как ни странно, понятен, потому что понятна и близка любая женская фигура перед иконой, какой бы она ни была написана. Икона – образ светлый, яркий, с золотом, женщина в молитве – тоже образ и чаще, кстати, жертвенный, порой плачущий и просящий.
Без тени или с тенью. Как некая игра. Лабиринт, из которого вроде бы следует выбраться и найти при этом правильный выход. Но можно и не выходить и спрятаться где-то, войти в любую дверь, даже не постучавшись. Все разрешается, потому что наедине с картиной зритель одинок и может делать, что хочет. Одинок и художник, когда эту картину пишет – за его спиной никто не стоит, никто ему ничего не подскажет и что в конце концов получится – он и сам не знает.
Без полутонов. Например, почти панно. Город, которого нет на карте? Сказка в далекой вечерней синеве? Праздник, который всегда с собой? Всё может статься.
С тенью и пунктирными линиями. Но без названия. Хотя, скорее всего, это тот же Арарат, который нередко возникал в картинах Овакима. «Сон» – ну точно Арарат. И другие зашифрованные полотна: «Отдых» – яркий и насыщенный, а в «Dutch Fields» видятся знаменитые разномастные бесчисленные голландские тюльпаны – этакий тюльпановый карнавал цветов.
В начале нулевых минимализм Овакима достиг своеобразного апогея: его палитра приобретает философское звучание, становится символом исканий художника, импровизацией на тему цвета и формы. Так, в «Сочинении про черный квадрат» квадратов аж двенадцать. Они не черные – они разные. Казимир Малевич как-то сказал: «цвет – сущность живописи, которую предмет всегда убивал». Со своей колокольни он прав. Если отвлечься от предмета. И «Три оттенка серого» у Овакима уводят нас от предмета к цвету с непременным красным квадратиком, по поводу которого сам начинаешь невольно импровизировать. Появляется текст, как на полотне «Ищите и обрящете», где написано по-латыни: quaeriti et invenietis. Правда, у латинян сие изречение звучало проще – ищите и найдете. И всё (опять же маленький красный квадрат на дороге поиска).
Что касается выставок, то в 1994-м и в 1995-м два года подряд в муниципальной галерее Forum Alte Verft (Старая верфь), что в Нижней Саксонии, у Овакима проходили персональная выставка. В 1998-м он участвовал в международной выставке акварели в испанском городе Бильбао. И, наконец, персональная выставка в галерее «Граф» на немецкой земле Баден-Вюртемберг в городе Гейдельберг. Участвовал он в выставках и в Москве как в групповых, так и в персональных.
Художник конечно, ценится не количеством выставок, в которых он участвовал, и не количеством проданных работ (если уж по большому счету). У него должна быть своя, внутренняя точка отсчета. Если она «работает», то все в порядке. Да, слава и пиар могут и мимо проплывать, а внутренний стержень – его не сдвинешь. Если же в творчество залезает (заходит, заползает) конъюнктура и «потреба» никчемных сторон времени – тогда всё.
Впрочем, Овакиму Сехпосяну не грозят какие бы то ни было подмены от искусства. Хочется только, чтобы на его пути встречались достойные галеристы и кураторы, которые не спутают арт-пространство с базаром, как было зимой в «Коробке». Авось еще поживем – и увидим… Новые знаки, новые сочинения, новые импровизации Овакима Сехпосяна.
#искусство# изобразительное искусство#абстрактное искусство#живопись#Оваким Сехпосян#выставки#
