Когда 18 ноября 1918 года было объявлено о рождении самостоятельного Латвийского государства, многие тогда искренне полагали, что будет оно по-настоящему демократичным, с подлинным равноправием всех живущих там людей. Всех, для кого независимо от их национальности, земля эта являлась Родиной.
Действительно, права национальных меньшинств вначале соблюдались, за ними признавалось право на развитие их культур, образование на родном языке, право отстаивать свои интересы, не опасаясь репрессий со стороны государства.
Однако почти сразу дух латышского «великодержавия» всё чаще проявлялся не только со стороны полумаргиналов из числа отмороженный национал-патриотов, но и со стороны высокопосталенных государственных персон.
Вот что писал по этому поводу в 1923 году журналист парижской газеты «Последние новости» Л.Неманов: «Здравый политический расчёт должен был бы подсказать латвийскому правительству необходимость завоевать симпатии инородческого населения путём уважения его национальной культуры и его прав, как граждан. Между тем, латвийские правительства вели и ведут воинствующую, националистическую политику, раздражающую инородцев. Сами латыши очень высокого мнения о своей культуре. Премьер-министр Мееровиц в беседе с корреспондентом заявил как-то, что латышская культура выше не только русской, но и немецкой, равна французской и кое-чему, да и то лишь в области государственного управления, латыши могли бы поучиться у англо-саксов. Такая высокая оценка латышской культуры делает, конечно, честь национальному чувству латышских политиков, но, к сожалению, другие национальности, населяющие Латвию, несколько иного мнения об этой культуре и не желают, чтобы она была им навязана» *.
* Неманов Л. На рубежах Советской России // Последние новости. – Париж, 4 декабря 1923. № 1109.
В 1921 г. Мейеровиц становится председателем кабинета министров, на этом посту пребывает до января 1923 года, когда он передал свою должность Янису Паулюксу. С июня 1923 по январь 1924 года председательствовал в Кабинете министров. Мейеровиц входил в состав Народного совета, Учредительного собрания и первого Сейма Латвийской Республики.
Шли годы. Вечерело. Смеркалось… Постепенно ситуация в стране всё усугублялась набиравшим силу латышским радикальным национализмом. Всё чаще в общественном пространстве звучал бодрый лозунг: «Латвия – только для латышей!»
К началу 1934 года во внутриполитической обстановке в Латвии чувствовалось пугающее напряжение. В письме своему другу в Париж журналист газеты «Сегодня» Михаил Мильруд по этому поводу сообщает: «Живём мы ещё сносно, но хуже прежнего. Дело не только в материальных условиях, а в общей атмосфере, которая здесь, как и повсюду, значительно изменилась к худшему. Думаю, что гитлеровские настроения имеют здесь более благодарную почву, чем в других местах, и мы её особенно ощущаем».
15 мая 1934 года премьер–министр Карлис Ульманис (1877–1942) произвёл государственный переворот, в результате которого Латвия прекратила существование как парламентская республика. Новый национальный диктатор, полностью сконцентрировав власть в своих руках, начал проводить политику радикальной ЛАТЫШИЗАЦИИ, целью которой являлось построение моноэтнической ЛАТЫШСКОЙ ЛАТВИИ.
Один Вождь, один народ! Этот период известен как «авторитарный режим К.Ульманиса» и продлился он до июня 1940 года, до установления Советской власти и вхождения Латвии в состав СССР.
После установления диктатуры К.Ульманиса были ликвидированы все общества с политическим контекстом. Остальные организации оказались под жёстким контролем полиции. Теперь для публичного исполнения песен или публикации культурных программ на языках национальных меньшинств требовалось специальное разрешение от властей.
В 1938 году был принят новый «Закон об обществах», предусматривавший их перерегистрацию. Эта перерегистрация сопровождалась многочисленными злонамеренными проволочками и вычурными бюрократическими затруднениями, осознанно создававшими национальным меньшинствам дополнительные трудности.
В своих воспоминаниях журналист и учитель Генрих Гроссен горько констатирует: «Удивительное дело, как только маленькое государство, вопившее на весь мир о страданиях от великодержавного шовинизма России, делалось самостоятельным, так забывало о своих прежних страданиях и само начинало то же самое делать в отношении меньшинств, особенно русского, так как у последнего за спиной не было государства, которое поддержало бы его!»
В условиях авторитарного режима происходило постепенное угасание общественной жизни и число национальных обществ в Латвии неуклонно сокращалось.
Заслуги К.Ульманиса перед Советской властью…
Бронзовый памятник Карлису Ульманису в Риге был установлен в 2003 году на частные пожертвования и был преподнесён Рижским латышским обществом и Фондом развития национальной культуры как подарок городу. Но что принесло Латвии правление этого авторитарного вождя?
По мнению наблюдателя тех дней, журналиста Генриха Гроссена, драматические события 1940 года во многом явились результатом всей предыдущей деятельности свергнутого диктатора:
«Исчез Ульманис. А сделал он для большевиков немало своим шовинизмом. Он уничтожил национальную автономию меньшинств, загнал русский и немецкий языки чуть ли не в подполье, запретил чиновникам говорить с публикой на этих языках (по щучьему велению все чиновники Латвии вдруг забыли русский и немецкий языки!), прекратил издание книг и брошюр на этих „варварских“ языках. В Латгалии большую часть русских школ превратил в „смешанные“, т. е. всё преподавание шло на латышском языке, но допускалось преподавание и русского языка.
В латышских основных школах уничтожил преподавание немецкого или русского языка, а ввёл английский, чуждый латышскому населению язык, да и никому не нужный как по географическим соображениям, так и практическим (экономическим), а только ради ненависти к двум могучим народам — немецкому и русскому — и в силу какой–то слепой веры в мировое могущество Англии!
Над замком сделали вышку, с гербом курляндских герцогов, герб, видимо, должен был символизировать суверенную власть самого Карла. Его главный помощник Берзинь между тем обрабатывал рабочих где словом, где жалкими подачками, а где и тюрьмой (последние быстро заполнялись не только коммунистами, но и правыми, несогласными с самим Карлом). Большинству членов бывшего Сейма рот был зажат подачками в виде пенсий, так что оппозиция „Его Величества“ молчала, „бо благоденствовала“. Профессиональные союзы были закрыты, равно как и большинство национальных обществ, а новые появились с назначенными председателями и членами правления во главе. Всё в один тон восхваляло „мудрое правительство Ульманиса“, которое–де всё видит, всё знает и о всём заботится!
После первой репатриации немцев в 1939 году прекратили своё существование немецкие школы и немецкие приходы, и полиция была занята тем, что выискивала собрания оставшихся немцев, читавших громко Библию на немецком языке — мол, „немцев нет, а раз их нет, то и немецкого языка нет!“. Внушительно, но не вразумительно! Всё это было неестественно, и немецкая речь на улицах слышалась.
Появились громадные здания правительственных учреждений: дворец юстиции, дворец министерства финансов, военный музей и другие. Немилосердно срывались громадные здания немецкой постройки, ещё годные для жилья, и вместо них строились другие здания. <…> А все эти дорогостоящие постройки шли, конечно, за наш счёт: жалованье чиновникам и учителям немилосердно сокращалось, росли налоги и больничные вычеты, так как почти каждая больничная касса строила за наш счёт дворцы — управление кассой и амбулатории, а главное — с громадным штатом служащих, „имевших право“ на хорошо оплачиваемое место, так как они в день переворота как айзсарги „поддержали вождя“.
Много учителей, даже молодых, оказалось без работы, а часть получили пенсии. Без места оказались русские в казённых и городских учреждениях, просто потому, что они были русские. То же самое случилось с журналистами закрытых газет и журналов, когда–то враждебных Ульманису и его окружению. А окружение Ульманиса росло и богатело, так как — по латышской пословице — „ело сразу несколькими ложками“, т. е. занимало несколько должностей сразу, в то время как большое число интеллигентных людей голодало.
Журналист Друва зарабатывал несколько тысяч латов в месяц, состоя в правлении банка, редактором газеты „Брива земе“ — органа Крестьянской партии, во главе которой стоял Ульманис, председателем нескольких акционерных обществ, в том числе громадного издательства „Рити“. „Придворный поэт“ Вирза занимал одновременно ряд должностей в области культурного управления. Александр Грин — редактор газеты „Ритс“, издатель всех официальных книг, воспевавших Ульманиса и его правительство, — и он, и все ему подобные жили роскошно, что вскоре было замечено рижанами. Если прибавить к этому быстро развившееся взяточничество, которое процветало, начиная с окружения Ульманиса и кончая низшими служащими, особенно чиновниками, так как жалованье всем чинам, особенно низшим, было значительно понижено и совершенно не соответствовало прожиточному минимуму: цены на продукты первой необходимости (кроме хлеба) весьма повысились, особенно подорожали цены на квартиры.
Вследствие войны сырья становилось всё меньше. Пришлось приостанавливать деятельность фабрик, сокращать работу. Всё это порождало недовольство, особенно среди рабочих, где уменьшение заработка больно било „по животу“. Многих рабочих рассчитывали [увольняли], а затем придумали их отправку на полевые работы. А так как деревня никогда не любила рабочих в качестве батраков (ничего не делали, больше курили), то рабочих стали посылать на торфяные работы, весьма вредные для здоровья, так как ничего не было приспособлено.
Принудительные сельскохозяйственные работы — это самое нелепое, что было в правление Ульманиса. На них посылались не только те, кто не имел работы в городе, но даже и имевшие работу, — „на летний отдых“ — главным образом учащиеся и чиновники. Причём не обращалось внимания, способен ли посылаемый исполнять ту или иную работу. Чаще всего получался для крестьян один вред от таких работников.
Если бы предварительно обучали людей той или иной крестьянской работе, организовали бы рабочие команды, где кормили бы всех одинаково, то прок от такой работы был бы лучший. А то посылали учащихся или учителей к крестьянам по избам, где кормили иногда прилично, но большей частью скверно, да ещё во время еды ругали за плохую или слишком медленную работу. Нетрудно представить адское состояние интеллигентных людей во время такого обеда!
Ропот всё усиливался. Почва для большевизма была Ульманисом великолепно подготовлена, и не только среди рабочих, но и среди интеллигенции, особенно меньшинственной. Настроение всюду было подавленное.
При Ульманисе вся печать была отдана в руки Берзиню. Из столбцов многих газет выкинули имя „немец“, „русский“. В Латвии только ЛАТЫШИ, русских и немцев нет. Всё это было противоестественно, поэтому нежизненно. Первая репатриация немцев осенью 1939 года вызвала в широкой публике панику, особенно среди торгового люда…
Ульманис ничего не нашёл лучшего, как сказать вдогонку уезжавшим в Германию немцам — „скатертью дорожка“, забыв всю культурную вековую работу немцев в Прибалтике, оставленные ими богатства и их влияние во всех областях экономической жизни.
Ульманис как агроном был хорошим хозяином своего имения, оратор он также был недурной, но совсем не государственный человек. Он был ярым националистом, что мало для управления государством. Большая надежда была у него на Англию и Америку, где он получил высшее агрономическое образование, надежда, что Латвия благодаря поддержке этих стран будет сильным государством, призванным Лигой Наций соучаствовать в вершении судеб Европы.
Когда назрели события и Советский Союз потребовал под свой контроль стратегические базы, латышское общество — даже закоренелые оптимисты поняли, что настаёт конец Латвии.
Между тем советские военные части разместились по своим базам. В Риге на улицах появились красноармейцы, которых нередко задевали латышские юнкера, воспитанные на идее великодержавности Латвии: им внушали, что латыши, которые в мировую войну разбили Германию и Россию и завоевали себе свободу, разобьют их и теперь. Отсюда такое заносчивое поведение латышской молодёжи и страшное впоследствии разочарование».
Фрагменты из книги «XX век: прожитое и пережитое», латвийского историка, профессора Петра Крупникова (1920–2009):
«Джордж Кеннан, в своё время посол Соединённых Штатов Америки в Советском Союзе, выпустил объёмную книгу воспоминаний, в которой о Риге межвоенного периода сказано, что это был прекрасный город с многими религиями и конфессиями, множеством языков. И дальше он пишет: Улманису всё это было не по нраву, тот довёл Ригу до уровня посредственности, и эта серость сохраняется поныне».
«В первое время после государственного переворота, совершённого Улманисом, в университете ещё разрешалось читать лекции на русском и немецком языках, но затем разрешён был только латышский, и европейский дух начал понемногу выветриваться из университетских стен. В этом можно убедиться, хотя бы сравнив издания научных трудов Латвийского университета 1920–х и первой половины 1930–х годов с соответствующими изданиями улманисовского времени. Всё сузилось многократно».
«Улманис отобрал у немцев и гильдии, и многое другое. Кроме того, в немецкие фирмы были внедрены латышские чиновники. Мне в Германии случалось говорить с дамами, которые до сих пор с негодованием вспоминают, как в их фирму присылали „какого–нибудь круминьша, фактически ничего не делавшего, но получавшего солидное жалованье“».
Но латышские «патриоты» 30-х гг. ликовали! Они радовались избавлению от «оккупантов и колонистов», радовались «укреплению позиций латышского языка». Точно также, как веселятся теперь их довольные и счастливые потомки в наши дни… Один написал мне, Игорю Гусеву, недавно: «Слава богу, что ты убрался, в Латвии теперь дышать легче стало!»
Согласитесь, друзья, могу собой гордиться. Не всякий похвалится, что сумел осчастливить многих добрых людей…
Унижение национальных меньшинств, насильственная латышизация и последовательное разжигание латышского шовинизма привели к самоуничтожению латвийского государства. Урок истории, который сегодня старательно забывают...
Продолжение следует