1 сентября 1939 года Германия напала на Польшу — началась Вторая мировая война. Латвийское правительство 5 октября разрешило СССР создать на территории своей страны советские военные базы. Пунктами базирования стали Лиепая, Вентспилс, Приекуле и Питрагс. Так, осенью 1939 года Красная Армия, согласно заключённым договорённостям, вошла на территорию Латвии.
16 июня 1940 года правительство СССР вручило в Москве латвийскому послу ноту, в которой Латвия обвинялась в нарушении статей договора от 5 октября 1939 года. Ей были предъявлены требования о вводе дополнительных частей советских войск и о смене недружественного руководства страны. Латвийское правительство подчинилось и ушло в отставку.
17 июня на территорию Латвии вошли дополнительные подразделения Красной Армии. Диктатор Карлис Ульманис в своём радиообращении заявил тогда: «В нашу страну с сегодняшнего утра вступают советские войска. Это происходит с ведома и согласия правительства, что в свою очередь, вытекает из существующих дружественных отношений между Латвией и Советским Союзом. Поэтому я желаю, чтобы и жители нашей страны относились к наступающим воинским частям с дружбой. <…> Правительство подало в отставку. Я остаюсь на своём месте, вы оставайтесь на своих».
Никакого противодействия советским войскам оказано не было. Часть населения с воодушевлением восприняла весть об их приходе, свидетельством чему стали многолюдные просоветские демонстрации. Известный латвийский общественный деятель, юрист Пётр Якоби отметил по этому поводу: «Взятое с германского образца авторитарное начало обратилось у нас в национал–бюрократическое управление, удовлетворявшее ограниченный круг граждан, приспособившихся к государственному пирогу. Видно, всякое ущемление не проходит даром. И вот теперь всё загнанное подняло свой голос и требует восстановления попранных прав…».
Среди недовольных режимом К.Ульманиса были не только ущемляемые национальные меньшинства, но и многие латыши, обеспокоенные ухудшающимся экономическим положением и не желавшие оказаться под властью нацистской Германии. В Риге в связи с прибытием частей Красной Армии 17 июня начались стихийные демонстрации под антиправительственными лозунгами. Попытки полиции вмешаться привели к уличным столкновениям, в ходе которых 2 человека погибло и 27 было ранено.
Пётр Крупников вспоминает о событиях того дня: «Около пяти часов я по бульвару Райниса прошёл туда, посмотреть. В то время на улице Марияс и на привокзальной площади, выглядевшей совершенно иначе, чем теперь, было много магазинов, предлагавших широкий выбор товаров жителям села, иностранцам, прибывшим и отъезжающим. Я увидел, как подростки швыряют камни в магазинные витрины; какой–то мальчишка громко хвастался: „У меня уже шестая!“. <…> С одной стороны, там были левонастроенные граждане, с другой — просто хулиганы, готовые крушить всё подряд. Я повернулся и пошёл прочь, мне битьё стёкол не по вкусу. В Старом городе я видел Улманиса, он ехал в открытой машине и махал рукой с зажатой в ней кепкой. Видно было, что он хочет успокоить взволнованную публику. Я слышал и его речь: на территорию Латвии входит дружественная армия. Сказанное им людей успокоило».
20 июня было образовано новое правительство Латвии во главе с профессором Августом Кирхенштейном. В этом правительстве не было ни одного коммуниста, зато в него вошли известные люди. Например, знаменитый латышский писатель Вилис Лацис. В правительство вошёл и «латышский воин номер один» — генерал Роберт Дамбитис, который в 1918 году стал одним из первых военных, принявших участие в формировании Народного совета. От имени возглавляемой им тогда общественной организации латышских офицеров, подполковник (в то время) Р.Дамбитис выступил 18 ноября на том самом торжественном заседании, в ходе которого была провозглашена независимость Латвии. Позднее он стал заместителем военного министра в первом правительстве Латвийской республики.
В июне 1940 года на должность командующего Народной армии Латвии был назначен заслуженный генерал Роберт Клявиньш — герой Первой мировой войны, руководивший боями латышских стрелков на «Острове смерти», у Плаканциемса, на Тирельском болоте.
Профессор П.Я.Крупников вспоминает: «Послы Латвии в зарубежных странах (в Англии и США) не протестовали, так как снаружи это вовсе не выглядело ликвидацией государства. Подчёркивалось, что передача дел от министров прежнего правительства к вновь назначенным должна происходить в обычном порядке. Розы преподнесли как уходящим, так и новым членам кабинета. Ну да, в правительство пришли новые люди, но это подавалось как смена команды, а не всей системы.
Насколько наивные представления царили даже в самых высоких эшелонах власти, можно судить по такому эпизоду. Товарищем министра внутренних дел — начальником Политуправления — стал Викентий Казимирович Латковский. Он был потом моим соседом на улице Деглава, и я не раз говорил с ним. Латковский оставил также свои воспоминания, позже переданные в архив.
Так вот, когда Латковский принял дела в должности начальника Политуправления, прежний руководитель этой политической полиции, Фридрихсон, известный своим непримиримым отношением к коммунистам, продолжал ходить на службу. И первым его подарком новой власти было имя провокатора — Курлиса. Первый секретарь комсомола Латвии, член бюро компартии одновременно работал на Политуправление. В коммунистическом подполье он уже был под подозрением, но тут Фридрихсон его выдал, и Курлиса арестовали. Латковский недоумевал — с чего это Фридрихсон так охотно пошёл на сотрудничество? Но его предшественник объяснил: „Я чиновник, служащий Латвийскому государству. Пришло новое правительство, что ж — я буду честно работать на него“».
Как отмечает Пётр Крупников, он, в числе других, в то время полагал, что новая демократическая Латвия, свергнув авторитарный националистический режим К.Ульманиса, всего лишь вступает в военный союз с СССР, что впереди ожидаются достаточно крутые реформы, будет какое–то переходное время, но страна не потеряет своей самостоятельности…
Вот, что Крупников пишет далее: «Вслед за первой, стихийной демонстрацией 17 июня прошла следующая, 21 июня 1940 года, носившая совершенно иной характер (маршрут шествия: Центральная тюрьма, ул.Матиса, ул.Бривибас, ул.Элизабетес, ул.Антонияс, здание советского полпредства — прим. И.Г.).
По сведениям англичан, в ней приняли участие около 80 000 человек. Какое–то время я шёл вместе с толпой, не смешиваясь с ней, — я искал одного своего знакомого. Там стояли и шли целые коллективы, с плакатами — такая–то и такая–то фабрика. Уже успели изготовить транспаранты. Сейчас эту вторую демонстрацию 21 июня замалчивают, она как–то не входит в картину начала оккупации. Рассказывают даже, что тогда красноармейцев переодели в гражданское и послали на демонстрацию. Это чушь. В сороковом году я мог распознать советского человека за версту, сразу сказать, приехал он из России или свой, местный. Лицо, походка, выправка — всё было иным. К тому же, есть документальные свидетельства иностранных послов и прочие сведения.
Демонстрация 21 июня была, действительно, впечатляющей. Причём её участники сами обеспечивали порядок, полиции в то время уже не было. Люди с красными повязками на рукаве следили, чтобы ни один окурок не был брошен на землю. Когда по улице Матиса шествие дошло до улицы Бривибас, поступила команда: сомкнуть ряды, впереди буржуазные кварталы! Чувствовалось, что событием в известной мере руководят. На некоторых перекрёстках стояли русские танки, в рупор выкрикивались призывы к общей борьбе на латышском и русском языках.
На улице Матиса были открыты несколько окон первых этажей, на подоконниках стояли кружки и бутылки с водой, об этом позаботились латышские женщины–работницы. Люди выбегали из рядов, чтобы попить и затем вернуться в строй. Мне на ум приходило сравнение с событиями 1905 года.
Не знаю, что именно произошло за пару дней, с 17 до 21 июня, но ситуация резко изменилась. 17 июня были стянуты дополнительные силы полиции; может быть, ожидали сопротивления. 21 июня настроение, думаю, было таким: в конце концов, если при русских сохранится порядок, можно и потерпеть. Впрочем, я не знаю в точности, кто что думал. Никто не понимал, что ждёт страну».
Правительство А.Кирхенштейна быстро приняло ряд решений, в том числе о выборах нового Сейма. Выборы состоялись даже раньше, чем ожидалось вначале, уже в середине июля.
Пётр Крупников вспоминает: «После выборов на первое заседание Народного Сейма (проходило в здании Национального театра — прим. И.Г.) пришли аккредитованные в Латвии дипломаты, иностранные корреспонденты. И тут на трибуну поднялся Жанис Спуре и сказал: советская власть в Латвии — это раз, вступление Латвии в Советский Союз — это два. Прошу голосовать! И все подняли руки, даже те, кто не были стопроцентными коммунистами».
21 июля на своём первом заседании Народный Сейм провозгласил советскую власть и сменил название государства на «Латвийская Советская Социалистическая Республика». Это произошло в здании бывшего Русского театра (ныне Национальный латышский театр), в том самом зале, где 18 ноября 1918 г. была провозглашена независимость Латвии... История закольцевалась.
В Москву направили просьбу принять Латвийскую ССР в состав СССР и уже 5 августа Латвия вошла в состав СССР как одна из союзных республик.
Профессор Крупников пишет: «В Риге появилось несчётное число господ с красными ленточками. Даже посетительницы знаменитого кафе Шварца вдруг стали предпочитать красные платья. Я зашёл в Министерство финансов в дни, когда ещё не сменил работу. Помню двух служащих — солидных, ухоженных господ под пятьдесят. „Ну что же, — рассуждали они, — коммунизм перебесился в 1919 году. Теперешний коммунизм в России — та же самая национальная диктатура. А что, мы плохо жили в России?“ Надеюсь, оба чиновника не окончили свои дни в сибирских лагерях, хотя это более чем вероятно. А левые, такие, как мы, думали: ну да, поспешили с выборами, да, речь Спуре оказалась нежданным сюрпризом. Но никто не предчувствовал, что нас ждёт».
Настало время больших перемен. Чередой пошли новые законы и постановления, экономические преобразования и земельная реформа… Возникали различные новые организации. Провели обмен латвийских латов на советские рубли. Осуществили национализацию крупных жилых домов, больниц, кинотеатров, гостиниц. Только в Риге было национализировано 4 400 многоквартирных домов, около 20 тысяч неимущих обитателей подвалов и трущоб переселилось в новые квартиры.
В собственность государства перешло около 700 предприятий с более чем 86 тыс. работающих. В то же время, частный сектор насчитывал 48 тыс. производственных единиц, где было занято 80 тыс. человек. Мелкие производители давали тогда до 60–70% от общего объёма производства обуви, швейных изделий, мебели и т. д. Сочетание различных форм собственности позволило решать проблему занятости (в середине лета 1940 года в Латвии насчитывалось 12,5 тыс. безработных).
Было списано 350 миллионов латов долгов и платежей крестьянских хозяйств, 75 тысяч безземельных и малоземельных крестьян получили землю — 600 тысяч гектаров, на обзаведение им было выделено 14 миллионов рублей.
В плане на 1941 год на нужды народного образования предусматривалось финансирование в 250 млн. рублей. Было запланировано строительство 20 новых школ в сельской местности, а также строительство новых больниц, амбулаторий и медпунктов. Началась реконструкция ряда промышленных предприятий. На 1941 год были редусмотрены инвестиции в размере 210 миллионов латов, планировалось повышение роста производства на 37% к уровню 1940 года. Предусматривалось расширение Кегумской ГЭС, поскольку прежних её мощностей не хватало.
Многое при этом делалось поспешно и непродуманно. Особую негативную роль сыграли репрессии, Осуществлявшиеся органами госбезопасности по отношению к тем, кто считался противником новой власти.
Крупников пишет: «Ещё до наступления весны всё заметней становились проявления недовольства и ропот, особенно в определённых слоях населения. Были арестованы и осуждены многие сионисты, кого–то без суда препроводили в астраханскую тюрьму. Закрыли все еврейские общества, еврейский клуб, а еврейский театр на Сколас, 6 превратили в настоящий агитпроп [агитация и пропаганда]. Шло наступление на религию, менялись на ходу школьные программы. Правда, синагоги и церкви ещё действовали».
В ночь на 14 июня 1941 года в отдалённые районы СССР были вывезены 14 476 жителей Латвии (по другим данным, 15 424 чел.). Критерии депортации были следующие: белогвардейцы и активные борцы против Советской власти в 1918–1919 годах; бывшие служащие полиции; активисты буржуазных партий; участники антисоветских и националистических организаций; фабриканты и крупные домовладельцы; высшие служащие прежнего государственного аппарата; уголовные преступники–рецидивисты.
Профессор П.Я.Крупников вспоминает по этому поводу: «14 июня 1941 года стало чёрной датой для левых, к которым принадлежал и я. Очень хорошо помню, в каком отчаянии после той ночи были мы, группа бывших подпольщиков. Сидели рядом с музеем на Эспланаде и боялись посмотреть в глаза друг другу. Мы ведь защищали эту систему, поддержали нововведения. Что теперь сказать людям? В ссылку и лагеря отправились многие знакомые, социал–демократы, боровшиеся в своё время плечом к плечу с коммунистами. С семьями, с малыми детьми… Многие из депортированных были мне знакомы…, например, владелец дома Зелиг Кан с женой. Ему в то время было около семидесяти. Недавно я просматривал списки сосланных — Кан умер сразу после высылки. В то же время, Берклавс был уверен, что мы, таким образом, в один приём вырвали контрреволюцию с корнем».
Любопытное воспоминание, рисующее депортациии с несколько иного ракурса оставил нам бывший офицер латвийской армии Вилис Хазнерс, адъютант Волдемара Вейсса, одного из командиров латышского эсэсовского легиона.
Бывший гауптштурмфюрер СС Хазнерс пишет о своей подпольной антисоветской деятельности накануне войны: «Полное замешательство в нашу подпольную организацию Сопротивления внесли депортации 13 и 14 июня 1941 года. В них пропало большинство командиров отрядов Сопротивления и почти распалась наша организация в территориальном корпусе (латвийская армия была преобразована в особый территориальный корпус РККА. — прим. И.Г.), ведь из лагерей в Литене и Лиласте забрали всех наших людей. С этим развеялись и наши планы по обеспечению оружием в случае вооружённых столкновений (они намечались сразу же после начала войны между Германией и СССР), и если бы в нашем распоряжении не было бы спрятанного оружия, которое сберегли уволенные военнослужащие и айзсарги, то пессимизм и трудности в начале активной деятельности совсем подавили бы нас…»
Бывший латышский эсэсовец Индулис Кажоциньш вспоминал, что на 15 июня 1941 года его группа планировала особую спецоперацию. Под видом экскурсии, вооружённые боевики на нескольких грузовиках должны были отправиться в Видземе, в городок Мадону, где, объединившись с местным подпольем, захватить радиостанцию и призвать население к восстанию против оккупантов-большевиков. Однако в ночь на 14 июня большинство организаторов были арестованы НКВД и депортированы. Операция была сорвана…
Унижение национальных меньшинств, насильственная латышизация и последовательное разжигание латышского шовинизма привели к самоуничтожению латвийского государства. Урок истории, который старательно забывают...
Продолжение следует