Собираясь копать картошку, Надёжка подобрала для дородной сестры кое-что из своей рабочей одежонки, и когда та переоделась, то едва застегнула телогрейку.
Ниже вы можете прочитать окончание 3-й книги трилогии «Провинция слёз». На канале «Стакан молока» мы публиковали главы из книги. См. порядок публикаций:
Расставания и встречи(1-я публикация) здесь
Нестерпимый случай (2-я публикация) здесь
Не от хорошей жизни (3-я публикация) здесь
Коса споткнулась о камень (4-я публикация) здесь
Дел невпроворот (5-я публикация) здесь
Сын мелькнул и уехал (6-я публикация) здесь
Кусачих дней череда (7-я публикация) здесь
Если бы знать (8-я публикация) здесь
Родительский инстинкт (9-я публикация) здесь
В чужой постели (10-я публикация) здесь
Одно к одному (11-я публикация) здесь
Мама приехала (12-я публикация) здесь
Смерть «наседки» (13-я публикация) здесь
Далее читайте главу из третьей книги романа «Провинция слёз» (14-я публикация, окончание)
Ни чувств, ни сил
Похоронив в мае Нину, Надёжка в сентябре простилась с Никушиным. Если кончина Нины всё-таки стала неожиданностью, то с Фадеем всё давно было понятно, ещё с того памятного случая с падчерицей. Именно тогда Надёжка заметила, что он стал резко меняться: посмурнел лицом, худел год от года, почти не разговаривал с ней и всегда о чём-то думал, даже и тогда, когда приезжали её дети. Его собственные дети к нему не приходили, зато с Надёжкиными он оживлялся, если выпивал, начинал улыбаться и пытался ущипнуть за ухо, что стало его любимой забавой, которой он показывал своё расположение, которое, впрочем, быстро заканчивалось, и он уходил в запой; если дело было летом, то пропадал в сторожке на пасеке; если зимой, то сутками не слезал с печи. После похорон Нины он на какое-то время оживился, словно радовался этому событию, почти перестал выпивать, но однажды всё-таки не выдержал, попал в больницу, там его разбил инсульт, через ночь добавил и не стало Фадея. После его похорон дети разъехались, пообещав приехать через месячишко, узнав, что с матерью пока поживёт тётя Люба.
После их отъезда Надёжка сперва немного растерялась, не зная о чём говорить с сестрой. Мыслей, конечно, скопилось много, но от неожиданной радости предстоящего общения, она всё перезабыла. Чтобы отвлечься и привести мысли в порядок, уставила стол вареньем, мёдом, пирогами, вскипятила чайник и разлила заварку по чашкам. Пока хлопотала, поглядывала на сестру, словно пыталась отгадать её настроение, а за столом спросила:
– Что такая невесёлая?
– Да так что-то, – вздохнула Люба, – с непривычки... Чего сегодня делать-то будем?
– Ничего... Отдыхать!
– Надо бы картошку добрать. Сама говорила, что пол-огорода не выбрано!
– Успеется – осень долгая!
– Долгая не долгая, а уж сентябрь заканчивается. Вот-вот снег пойдёт!
– Вовремя не убрали из-за дождей, теперь уж что Бог даст.
Так они и не попили чаю по-настоящему. Собираясь копать картошку, Надёжка подобрала для дородной сестры кое-что из своей рабочей одежонки, и когда та переоделась, то едва застегнула телогрейку.
– Разве так смогу нагибаться? Все пуговицы враз отскочат! ‒ озадачилась она.
– Погоди, – придумала Надёжка, – ребячью телогрейку принесу. На охоту они в ней ходят.
– Вот эта одежка поспособнее будет, – обрадовалась Люба. – Рукава можно подвернуть, а всё остальное в аккурат. Хоть на выставку иди!
Непринужденный разговор помог забыть необъяснимую скованность первых минут, напомнил, что они прежние тоньшинские девки, а раз уж так, то надо оставаться самими собой. Забрав лопаты, вёдра и мешки, отправились на огород и кустик по кустику начали копать, сразу ссыпая картошку в мешки, чтобы потом высушить в сарае. Через час пришли помощницы: Варя с Галей. Теперь начали копать в две лопаты, и работа пошла веселее. А вскоре и Густя притащилась: уселась на меже, сделав гнездо из ботвы, и подбадривала баб разговорами – тоже дело нашла. От такой круговерти Любе уж казалось, что у Надёжки она жила давно, давно они помогают друг другу, и не было в последние месяцы столько горестных событий в сестрином доме... И от этих мыслей понемногу потеплело на душе.
Копали до обеда, а после вместе пообедали и разошлись по домам, потому что заморосил дождь, и ничего не оставалось, как, проводив помощниц, лечь отдохнуть. Хотя и рано стало темнеть, но до вечера было далеко. Они заснули быстрым сном уставших людей, а к вечеру проснулись и допоздна жгли свет, несколько раз вроде бы укладывались, но и в темноте продолжали болтать. И чем дольше говорили, тем более хотелось говорить и говорить.
Картошку они выбрали за неделю, потому что Варя с Галей более на помощь не приходили, но они особенно ни на кого не надеялись. Зато по вечерам зачастила Густя. За эти дни она даже посветлела лицом, немного отвлеклась от своего одиночества с Маней. Даже иногда спать оставалась у Надёжки, когда либо шёл дождь, либо накатывала лень и не хотелось идти в темноту, хотя и идти-то недалеко и по всем ночам горел фонарь на столбе.
Через два дня, как выбрали картошку, установилось вёдро, казалось, будто вернулось лето, и по селу прошёл слух, что в лесах появились опята. И они не удержались, начали ходить за грибами, хотя Надёжка и не отваживалась забираться в дальние леса, но Рубку, Быково да Панькин Угол облазили. Особенно часто бывали в Панькином Углу, где много старых вырубок, и опята там росли чуть ли не пластами. С иного пня по ведру набирали. И опята все толстоногенькие, крепкие – один к одному. Загляденье, а не грибы. Днём сёстры пропадали в лесу, вечером грибы варили, солили, мариновали. Надёжке в эти дни казалось, что дом пропах лесной густой свежестью, к которой вечерами добавлялся запах лаврового листа, гвоздики и перца. Густя с сёстрами ходить не могла, зато, даже и сидя дома, наелась «грыбов», как она говорила, вволю, и на зиму ей несколько трёхлитровых банок выделили.
Грибы как появились будто ниоткуда, так будто и пропали в никуда. Однажды сёстры пошли в лес, начали обход с Шамятинки, потом через Свищёво вышли в Панькин Угол, прошли все вырубки и, почти ничего не собрав, спустились в Бокалды. Обычно эту лощину обходили стороной, а теперь присели передохнуть на поваленное, побелевшее от дождей и солнца сухое дерево с разбитой вершиной, когда-то, видимо, разлатое. Надёжка вдруг вспомнила, что это дерево – та самая груша, на которой давным-давно спасалась от пёстрого быка, и вздохнула, ойкнула:
– Когда-то Павел здесь первое свидание назначил!
Люба не поняла, о чём вздохнула сестра, и переспросила:
– Какой Павел?
– У меня только один был... Мы тогда с маманькой в Городище жили – ты должна помнить, уж большая была, – и бежала я к Вере, царствие ей небесное, перед Троицей за молоком... А в этой лощине Павел стадо стерёг и не усмотрел за быком, а тот увидел меня и начал копытом землю буробать, на эту грушу загнал. Она тогда была так себе... Я криком захожусь, а бык о ствол рога точит – того и гляди сломает грушу... Спасибо, Павел подбежал. Кнутом быка пуганул и говорит: «Приходи сегодня, Тоньшина, на улицу!»
– Пошла?
– Да где там... От стыда сердце в пятки ушло.
– Что-то никогда не рассказывала об этом... Всё больше о чудо-яблоне твердила.
– Та совсем другая история, придуманная. А с грушей – самая настоящая!
– Может, и о груше на ходу сочинила?
– Нет же, нет... А вспомнила потому, что нету больше этой груши, видишь – кончился её век. Значит, и мой век скоро кончится или уже закончился... – Надёжка вздохнула, подпёрла сухим кулачком подбородок и уставилась в одну точку, думая о чём-то своём.
– Рано грусти-тоске поддаёшься! – попыталась улыбнуться Люба. – Глянь, какая поросль-то кишит. Когда-то одна груша росла, а теперь целый сад будет.
– Овцы вырасти не дадут... Все побеги похрумкают.
– А ты верь, что вырастут, хотя... – Люба не договорила, вздохнула, поднялась с дерева и подхватила полупустую сумку. – Может, пойдём, а то что-то зябко стало.
– Пойдём, конечно, здесь можно и до вечера сидеть. Что хотела сказать-то?
– Да так... Николая своего вспомнила. Когда он помер, я ведь чуть было, не хуже тебя, второй раз замуж не вышла! Не сразу, конечно.
– За кого же?
– Был один. С молодости помнила его.
– Расскажи, расскажи...
– Особо-то и рассказывать не о чем. Это ещё с довоенных лет тянулось. Звали его Виталием Федоровичем, а познакомилась с ним на праздничном вечере перед войной.
– Сама же говорила, что с Николаем тогда встретилась!
– Николая-то сперва и не заметила. А запомнился именно Виталий. Они из-за меня канались, и досталась я Николаю. Так всю жизнь с ним и промучилась. А Виталий Фёдорович-то с войны вернулся, женился. Когда Николая-то не стало, я и думать ни о ком не думала. Но прошёл год после его смерти, и вдруг звонок. Звонит мужчина, говорит: «Любовь Васильевну можно?» – «Я слушаю!» – отвечаю. Мужчина представился, коротко напомнил о себе, сказав, что он и есть тот самый Виталий. Оказывается, он всё знал о нас с Николаем и поэтому предложил выйти за него, так как к этому времени тоже остался вдовцом...
Люба замолчала, будто вспоминала тогдашний разговор, а Надёжка поторопила:
– Дальше-то что было?
– Да ничего и не было... Когда он сделал предложение, я сперва-то вроде загорелась: «Хоть на старости лет поживу с душевным человеком!» Но сразу ничего не ответила, сказала, что подумаю. Попросила позвонить через неделю, а не утерпела – сама перезвонила на следующий день... и отказалась. Не смогла пересилить себя, когда представила, как приведу в дом чужого мужчину. Как бы тогда своим ребятам в глаза смотрела?!
– К нему бы жить переселилась!
– У него тоже дети... Нет, не было настоящей жизни, и такая не жизнь. Сперва-то я переживала, места не находила, а потом обвыклась, и мыслей никаких не стало. Теперь живу и радуюсь, что не поддалась тогда искушению, сохранила свою душу.
Надёжка задумалась, а потом спросила, не сумев скрыть вызова:
– А я, значит, не сохранила?!
– У тебя совсем другой случай... Не погибни Павел на войне, счастливее вас и не было бы никого... Помню, как ты цеплялась за него, хотя и обижал. Только когда обидит любимый, то болячки не помнишь, забываются они быстро. Потому что потом мужик на руках носит. А мой-то, хотя всю жизнь прожила с ним, ни разу по-настоящему не обидел – врать не буду, – но и на руках не носил. Сама больше цеплялась из-за каждой мелочи: когда надо и не надо. А он всё терпел, только ходил посмеивался да ребят собирался учить с понедельника.
Хотела Надёжка напомнить сестре, как она уезжала от загулявшего Николая в Белые Столбы, жила у неё несколько дней, но не осмелилась развестись, да и ни к чему теперь вспоминать то, что она сама не вспоминала. Поэтому сказала так, будто ни о чём таком и не подумала:
– Значит, по-настоящему любил. Да и ты, помню, к нему в войну рвалась.
– Это больше из-за ребёнка. Тогда во мне не жена говорила, а мать, хотя и молодая я была! Ты-то тоже за Дмитрия Ивановича цеплялась. В Вильнюс ездила...
– Ездить-то ездила, а чего же я тогда с Никушиным сошлась? Ведь дети-то к тому времени выросли.
– Потому и сошлась, что выросли да разлетелись кто куда.
– Я их не гнала... От Бориса по сей день ни слуху ни духу. Уж он-то почему на меня обижается?! С ним-то более всего намучилась!
– Эх, ладно, Надь, что было, то прошло, – вздохнула Люба, – сейчас тужи не тужи, а молодость не вернёшь и жизнь не переделаешь, и ни перед кем из детей твоей вины нет. Теперь надо о себе думать, как последние годочки прожить.
Надёжка никак не отозвалась, словно молчанием высказывала согласие с сестрой. Действительно, говори не говори, а ничего теперь не сделаешь. И как-то так получилось, высказав, быть может, самое сокровенное, что берегли именно до сегодняшнего часа, они более не говорили о том, что, наверное, сильнее всего волновало в жизни, ни в этот день, ни в последующие. Совсем другое волновало: радость общения, которым они словно запасались впрок, потому что не знали, когда встретятся вновь, а если встретятся, то при каких обстоятельствах.
Люба прожила в Князеве месяц, а в конце октября приехал Владимир, да не один, а с Дмитрием, у которого к этому времени закончилась вахта в Ямбурге.
Приехали утром и сразу придумали себе работу: телушку сдать в заготконтору. Хочешь не хочешь, а Надёжка согласилась с сыновьями, потому что с её теперешними силами не справиться с телушкой: в последние дни они вдвоём-то с Любой еле-еле пригоняли её из-под бугра. Хорошо, что со вчерашнего дня она заиграла, и теперь со двора нельзя выпускать – надо ждать, пока переломится, как говорила Надёжка. Но братья ждать не стали – не затем ехали, – сразу собрались вести телушку в Нижнюю слободу, в заготконтору.
Отвели, сдали, и в тот же вечер продали корову, найдя покупателя по объявлению на заготконторе. В доме сразу стало печально, пустынно, знобко.
– Володь, – позвала Люба племянника, а сама тоже чуть не плачет, – не тормоши мать пока. Немного полежит – успокоится.
Чтобы отвлечься от гнетущего состояния, Люба принялась чистить картошку на ужин, Дмитрий отправился навестить приятелей, а Владимир ходил из угла в угол, не зная куда приткнуться. Даже телевизор не помог. Смотрел на экран, а ничего не видел от привязчивых мыслей, на душе было горько и пусто. Даже не помогла бутылка, которую позже раздобыли с братом у соседей. И эта горечь, и пустота терзали весь вечер, сохранились утром, когда собрались уезжать, правда, прежде съездив с матерью в Пронск и положив деньги на сберкнижку. Люба тоже собралась с племянниками в Москву. А Надёжка, совсем расквасившись, уже не просила сестру остаться, пожить ещё хотя бы недельку. Она что-то укладывала в машину, собирала еду в дорогу и будто спала на ходу, ни на кого не обращая особенного внимания.
Ещё вчера Надёжка не могла предположить, что за один день всё так непоправимо изменится, а её мнение, оказывается, станет никому не нужным. И сколько ни пыталась убедить себя, что, конечно же, когда никогда, а корову пришлось бы продавать, но ничего не получалось, не могла она смириться с обидой, которую нанесли сыновья, и продали корову, не спросив разрешения, не посоветовавшись. Она, может, сама через месяц нашла бы покупателя, но сделала это по своему желанию, а не так, почти по-воровски: впопыхах, ночью... Неужели не понимают это?! Неужели ничему не научились в жизни?! Ведь этому и учиться-то не надо, это должно у каждого в сердце быть! И хотя сейчас, когда сыновья вот-вот уедут, надо бы напоследок не показать им своих переживаний, не огорчать перед дорогой – ведь наверняка они и сами не рады, что всё так получилось, ведь тоже устали мотаться, ведь от души хотели помочь, – но её душа в эти минуты словно склеилась и не могла и не желала раскрыться. В какой-то момент ей даже захотелось, чтобы они поскорее уехали, не терзали, захотелось остаться одной, чтобы досыта нареветься, чтобы никто не успокаивал, не жалел и не мешал... И вот, торопливо попрощавшись и подождав, пока попрощается тётя, они все вместе укатили, а она, рыдая, опустилась на скамейку у палисадника.
Через малое время спохватилась и заторопилась за огороды, чтобы хоть издали успеть посмотреть на машину, хоть взглядом проводить детей. Но пока ковыляла садом, спотыкалась на бурьянной меже, машина успела выехать на большак, мелькнув вдалеке красным пятном.
За вётлами Надёжка опустилась на увядшую луговину, хотела отдышаться – и не могла, попыталась посмотреть на большак, но, сколько ни вглядывалась, – из-за слёз и обиды не видела белого света.
И не с кем было ни словом обмолвиться, ни переглянуться.
Лишь тугой ветер беспризорно свистел и свистел в голых деревьях.
Конец третьей книги
От автора
Уважаемые читатели! Вот и закончились многомесячные публикации избранных глав из моего романа-трилогии «Провинции слёз», начавшиеся в 2023 году и продолжившиеся в 2024. Роман долго писался, долго шёл к читателям, да и сейчас, продолжая это шествие, продолжает подчас натыкаться на неумеренное желание «не пущать». Поэтому благодарен сайту «Стакан молока» за помощь и поддержку. За это время опубликовано примерно треть от общего объёма трилогии. Можете представать, как обливается кровью сердце автора, когда он вынужден сокращать выстраданный и выверенный текст ‒ будто режет по живому в этот момент самого себя! Но это было необходимо по условиям публикаций, чтобы ‒ пусть и в таком виде ‒ донести текст до читателей, теряя при этом множество эпизодов и сцен, работавших на создание характеров героев и сюжета. Но, думаю, и в таком виде, у вас сложилось достойное впечатление о романе, ведь жизнь семьи Надёжки Савиной ‒ это во многом и жизнь большинства семей Советского Союза, а теперь России. Нет, наверное, такой женщины в нашей многонациональной стране, которая своей судьбой не напоминала бы судьбу Надёжки. Для большинства из них жизнь прошла под знаком борьбы за свою семью, детей. Кому-то в этой борьбе повезло больше, кому-то меньше, но на каких весах отмерить везение и степень лишений, переживаний и страданий. И всё-таки большинство из них были счастливы, ведь были и у них удивительные моменты, навсегда западавшие в души и согревавшие до скончания века, когда одна большая радость затмевала многие мелкие невзгоды, даже несчастья. Ибо человек всегда носит в себе однажды выпавшее счастье и согревается им, оно помогает ему жить и выживать.
Всего вам доброго, друзья! Будьте счастливы!
Главы из первой книги романа "Провинция слёз" читайте здесь
Главы из второй книги романа "Провинция слёз" читайте здесь
Рецензии на роман «Провинция слёз» читайте здесь и здесь Интервью с автором здесь