В прошлой части мы остановились на той революции, которая произошла в Осевое время. Ниже речь пойдёт о трёх составляющих культурной эволюции, о том, что дало каждой из них открытие Гиперурании и о хтоническом чудище современной эпохи — исторической сингулярности.
Три компонента культурной эволюции
Культурная эволюция состоит из трёх параллельных эволюционных процессов со своей динамикой и механизмами. Это:
1) эволюция языка,
2) эволюция институтов,
3) эволюция техники.
До Осевого времени каждый из них протекал относительно независимо друг от друга и определялся дарвинистскими механизмами наследственности, изменчивости и отбора. Разумеется, эта эволюция уже имела мало отношения к генетическому наследованию информации. Речь идёт о дарвинизме как мета-теории, который описывает развитие различных по природе систем, отвечающих определённым критериям. Эти критерии были сформулированы Джеффри Ходжсоном и Торбьорном Кнудсеном в статье "Why we need generalized Darwinism and why generalized Darwinism is not enough" [1].
Эволюция языка достигла стадии насыщения ещё в дописьменное время. Всё историческое развитие языков, доступное нам для непосредственного изучения, напоминает динамику стабильных экосистем: регулярное обновление форм при сохранении прежней структуры и отсутствии значимых прорывов в развитии (ароморфозов). Открытие Гиперурании — мира идей, в котором можно найти умопостигаемое соответствие всему сущему в текстовой или математической форме, — несколько усложнило эту динамику. Появилось понятие о литературной норме, корпус письменных текстов, мёртвые и специальные языки, которые оказывали влияние на живую речь и сами менялись от взаимодействия с нем. Но существенного изменения механизмов развития при этом не произошло.
Техноэволюция, наоборот, далека от насыщения. Технические системы на наших глазах претерпевают всё новые ароморфозы и переходят в новое качество. Возможно, именно в их лице мы видим провозвестников нового этапа эволюции.
Наиболее глубокое и противоречивое влияние открытие Гиперурании оказало на эволюцию институтов.
Дарвиновская эволюция институтов
В нормальных условиях в институтах происходит эволюция по дарвиновскому механизму. Наиболее подробно этот механизм описали Ричард Нельсон и Сидней Уинтер в своей работе "Эволюционная теория экономических изменений" [2]. Основным элементом в функционировании и наследовании экономических процессов, по мнению этих авторов выступает рутина — любое регулярно повторяющееся действие на уровне организации или её отдельных членов, опирающееся на умения последних и содержащая значительный элемент неявного знания. Рутины не могут быть полностью формально описаны, поэтому любое её воспроизведение будет содержать бо́льшие или меньшие искажения. Особенно велики будут такие искажения, если рутина воспроизводится только по формальному описанию или даже по неполной информации (например, когда фирма по имеющимся у неё данным пытается воспроизвести производственный процесс конкурента). Эти искажения, скорее всего, приведут к ухудшению рутины, но могут наоборот содержать прорывные усовершенствования. Компания, воспроизводящая лучшие рутины, получает бо́льшую прибыль и укрепляет свои позиции на рынке.
Сами Нельсон и Уинтер полагали, что приобретённые искажения закрепляются напрямую и потому называли свою теорию ламаркистской. Позже, однако, Ходжсон и Кнудсен показали, что эволюция путём накопления искажений невозможна (образно говоря, шум заглушает сигнал), а значит рутины должны образовывать аналоги генотипа и фенотипа живых организмов [3].
Вышеперечисленные авторы —экономисты и описывали, в первую очередь экономику. Однако их рассуждения можно распространить на всю социальную систему, с тем важным уточнением, что критерием отбора там является не просто максимум прибыли. В социальной системе он формулируется более сложно и в различных ситуациях по-разному.
Запертые в Вавилонской библиотеке
А потом люди открыли Гиперуранию...
В той части, что касалась законов природы и материальных технологий, философии и математики Гиперурания оправдывала своё название — она оказалась бескрайней, как небо. А вот в части устройства человеческого общежития пространство идей оказалось странным: хотя детали и подробности в этой сфере будут уточняться ещё тысячелетиями, всё самое важное философы древности описали буквально сразу.
И поныне студенты на курсах политологии и социологии изучают идеи Аристотеля. Это нормально — пугает то, что эти идеи воспринимаются как злободневные. На другом конце Евразии политики могут цитировать философов эпохи вёсен и осеней, и это кажется уместным.
Называть такое пространство идей Гиперуранией не совсем уместно. Здесь лучше подойдёт метафора Вавилонской библиотеки из рассказа Борхеса — пространства бесконечного, но при этом замкнутого и ограниченного. Конечно образ, который рисует в своём рассказе аргентинский писатель, куда ближе к мультивселенной I типа. Наша Вавилонская библиотека куда уютнее. В ней нет или почти нет явно бессмысленных текстов. Но и пределы её были обнаружены гораздо раньше, а дверь выхода не предусмотрена.
Весь массив решений, доступный на этапе культурной эволюции, открылся перед человечеством сразу. Оставалось его опробовать. Чем люди и занялись. При этом доступ к Вавилонской библиотеке позволил значительно оптимизировать этот процесс за счёт следующих новых возможностей:
- переход от одного решения к другому напрямую, без промежуточных форм;
- механическое конструирование новых решений из элементов имеющихся.
Получившаяся система (назовём её для целей этого и только этого текста культурой) вступила со временем в очень странные взаимоотношения. В своё время группа С.Б. Переслегина выделила три типа времени: физическое т-время, термодинамическое тау-время, измеряемое через шаги изменений в системе, и телеологическое тета-время, характеризующее движение системы по сюжету своей жизни. В т-времени культура, как и всё в физическом мире, продолжает двигаться в одном строго определённом направлении. В тау-времени она свободно (а иногда беспорядочно) перемещается по пространству Вавилонской библиотеки. При этом потенциально (и эта возможность реализуется не так уж и редко) она может переместиться из любой точки библиотеки в любую другую. Таким образом, в тау-времени у культуры исчезает траектория.
А вот в тета-времени культура не движется вообще. Она сама себе цель и судьба, альфа и омега, начало и конец.
Такой механизм развития я предлагаю называть исторической сингулярностью. Сейчас на слуху понятие технологической сингулярности, которое ввёл Вернор Виндж и популяризовал Рэймонд Курцвейл. Её обычно связывают с крайне быстрыми, стремящимися к бесконечным темпами технологического развития (хотя по крайней мере Виндж считал определяющим признаком сингулярности не само это ускорение, а перехват контроля над историей самосознающим искусственным интеллектом, который в результате него произойдёт). Для исторической сингулярности однако ключевой критерий другой. Время в ней (по крайней мере некоторые его виды) продолжает идти, но это уже не имеет большого значения.
Есть у неё ещё одно сходство с сингулярностями гравитационными. В научно-популярных текстах приходится встречать утверждение, что в чёрных дырах пространство и время меняется местами: объект получает возможность свободно двигаться во времени, а вот в пространстве у него остаётся только одно направление — к центру чёрной дыры. Похожее свойство есть и у исторической сингулярности. При появлении она охватывала небольшое число людей и контролируемых последними материальных ресурсов. Однако она неуклонно росла: сначала медленно, потом всё быстрее и быстрее — пока в 2000-2010 годы не охватила практически всё человечество. Но прежде, чем мы поговорим об этом, хотелось бы ответить на ряд вопросов, которые, возможно, уже возникли у внимательного читателя.
Возражения против модели исторической сингулярности
- Историческая сингулярность представляется каким-то поворотным моментом в истории, после которого всё становится не таким, как прежде. Однако многие тысячелетние культурные традиции продолжают существовать и по сей день. Как одно сочетается с другим?
Сингулярность это не момент во времени, а определённый механизм исторической динамики. Он возник примерно 2500 лет назад и постепенно охватывал всё большую часть человечества, пока не вобрал его практически целиком в последние годы. Таким образом, некоторые носители традиции, которых читатели могли даже знать лично, жили до сингулярности.
Попав же в сингулярность, традиция пересобирается. При этом она может сохранить (и многие сохраняют) название, облик и даже преемственность. Однако отношение носителей к собственной традиции становится другим, более техничным. А сама традиция становится куда более подверженной различным видам социальной инженерии.
- Если развитие культуры определяется исторической сингулярностью, то почему дарвинистские модели в экономической теории и социологии применяются и, в общем, работают?
Во-первых, дарвинистские модели социальной эволюции работают за пределами сингулярности, а до недавнего времени значительная часть человеческой жизни протекала именно там.
Во-вторых, дарвинистские процессы вполне могут протекать и внутри сингулярности — если за ними не присматривать. Однако человек или институт, взявший на себя роль исторического актора, может в произвольный момент вмешаться в них и попытаться изменить на свой лад — как кэрроловская Алиса, которая долго сидела на судилище у королевы червей, а потом встала и объявила всех колодой карт. И процесс схлопнулся.
Получится ли у актора то, что он вознамерился сделать, — другой вопрос.
- На излёте любого этапа эволюции система упирается в потолок развития и начинает воспроизводить одни и те же формы. Чем это отличается от блуждания в Вавилонской библиотеке?
Отличие состоит в том, что пространство решений для любой эволюционирующей по дарвиновским принципам системы представляет собой пучок траекторий исторического развития её элементов. Насыщенное пространство решений, образующееся при завершении очередного этапа — это очень плотный пучок, но отдельные траектории там вполне чётко прослеживаются.
Пространство решений для сингулярности — это сплошное поле, где траектории могут отсутствовать. Степеней свободы для перемещений отдельного исторического актора в таком пространстве гораздо больше. Свобода же развития для всей системы практически отсутствует.
***
Далее я собирался рассказать о границах исторической сингулярности и её росте в пространстве, но текст и так разросся сверх всех мыслимых пределов, поэтому оставляю этот разговор на следующий раз.
[1] Hodgson G.M., Knudsen T. Why we need generalized Darwinism, and why generalized Darwinism is not enough // Journal of Economic Behavior & Organization, Vol. 61, 2006. – С. 1-19.
[2] Нельсон Р.Р., Уинтер С.Дж. Эволюционная теория экономических изменений. — М.: Дело, 2002.
[2] См. их статьи:
Hodgson G.M., Knudsen T. Dismantling Lamarckism: why descriptions of socio-economic evolution as Lamarckian are misleading // Journal of Evolutionary Economics, Vol. 16, 2006. – С. 343-366.
Hodgson G.M. The mystery of the routine. The Darwinian destiny of An evolutionary theory of economic change // Revue économique, vol. 54, No. 2, Mars 2003. – С. 355-384.
