На то оно и командование, чтобы командовать. Периодически вызывать к себе (ну, правда, не ему же к тебе ездить). А ещё – отправлять в командировки. В этой статье расскажу о двух командировках. Сначала – о внезапной, своей. Хоть я и был уже откомандирован в полевой городок управления на 444 километре, на полтора года, но пришлось из одной командировки быстренько съездить в другую. Всё потому, что мою должность начальника лаборатории строительных материалов сократили. Ликвидировали эту лабораторию, как я и предполагал. Что это за «лаборатория», от которой остался только пустой товарный вагон без двери, с какой-то железкой посередине, заброшенный, в самом дальнем тупике большой станции Тында (я уже писал об этом в одной из предыдущих статей).
Теперь мне надлежало незамедлительно прибыть в Тынду, в штаб, для назначения на новую должность. Юрий Сергеевич Галаган, командир 35-й ОЖДБ ЖДВ, решил оставить меня на трассе и фактически ничего не менять в моей производственной деятельности. Но, формально, я должен был занять должность командира взвода в одном из наших батальонов, постоянно находящихся в окрестностях Тынды. Просто отныне я должен был числиться там в длительной командировке в группу управления на 444 километре, в связи с производственной необходимостью.
Обо всём этом мне, конечно же, ничего не сообщили, а просто внезапно позвонили из Тынды, из штаба, на наш телефонный узел, попросили соединить меня, и передали мне приказ немедленно выдвигаться в Тынду. Я ответил «Есть!», положил телефонную трубку и посмотрел на часы. Поезд в Тынду (с пересадкой по станции Верхнезейск), наш так называемый «бичевоз» из маневрового тепловоза и двух совершенно «убитых» общих пассажирских вагонов, отправлялся через 20 минут. Следующий поезд – только через двое суток. От нашего полевого городка до станции 7 километров. Дежурная машина – где-то на выезде. Я всё понял, спокойно собрался, доложил старшему офицеру, вышел пешком через КПП и отправился в штаб, за 444 километра отсюда, на попутках.
Довольно быстро я оказался уже на станции Верхнезейск. На одном из станционных путей отстаивался наш «бичевоз» (на который я опоздал по станции Ижак). А поезд Верхнезейск-Тында, разумеется, уже отправился в свой путь без меня. Честно признаться, я уже не помню, как я перебрался на противоположный, западный берег Зейского водохранилища. В этом месте для БАМа построили большой, хороший мост. Естественно, железнодорожный. Кажется, на этом мосту был ещё дополнительно устроен широкий прочный настил для проезда автомобильного транспорта (в отсутствие поездов). Так что, и на этот раз я воспользовался попуткой.
В зимнее время в окрестностях Зейского водохранилища возможностей для проезда автомобилем было существенно больше, чем летом. В морозную зиму временная дорога по льду водохранилища была и короче, и ровнее, чем круглогодично действовавшая притрассовая. Временная зимняя дорога по льду в районе моста также прокладывалась ещё и в сторону от трассы БАМ, она вела в посёлок лесозаготовителей Хвойный. Дело в том, что весь БАМ был объявлен «зоной трезвости», поэтому спиртное нигде не продавалось. Даже в небольших магазинчиках в гражданских посёлках. Посёлок Хвойный располагался в стороне от трассы БАМ, поэтому в «зону трезвости» не входил. Зимой на ледяной глади Зейского водохранилища всякий раз возникала эта так называемая «дорога жизни», которая вела прямиком в этот посёлок лесозаготовителей. Выручка поселкового магазина в зимний период резко возрастала.
В итоге, сменив несколько попутных машин и даже немного переночевав в другом посёлке лесозаготовителей, под названием Горный, я прибыл в наш штаб в Тынде на четыре часа раньше, чем, если бы я выехал со станции Ижак (нынешняя станция Огорон) следующим поездом.
Теперь мне предстояло ехать поездом до какой-то не очень удалённой от Тынды станции (название уже забыл), а оттуда – попутной машиной до городка батальона под командованием майора по фамилии Боцман. Поезд тут, недалеко от Тынды, уже ходил настоящий (не то, что наш рабочий поезд, так называемый «бичевоз», на который я опоздал в самом начале). В вагоне была проводница и очень вкусный чай. На станции, высадившись из этого поезда, возле автомобильной заправки я познакомился с экипажем одной военной машины, самосвала марки «Магирус». Старший по машине офицер ехал в какую-то часть рядом с той, куда мне было нужно. Как я понял, ни водитель (солдат), ни старший по машине некоторое время по этой дороге не ездили. А, как выяснилось впоследствии, в этих местах на днях прошли сильные дожди, дорогу местами размыло.
Мы едем, смеркается, потом стало совсем темно. А этот старший говорит водителю – езжай, мол, смело, я эту дорогу знаю, сколько раз раньше по ней ездил, дорога тут хорошая. Ну, понятно, водитель – по газам. И вдруг в свете фар – поперёк песчаной дороги большая промоина. И мы влетели в эту промоину передним мостом. У «Магируса» передний мост выбило, кабину перекосило. Машина встала. У нас – ни царапинки, но вылезти не можем. Пришлось разбивать стекло и вылезать. Случилось это прямо перед поворотом в ту часть, в которую эта машина ехала. Водитель остался при своей машине, старший пошёл в часть за подмогой. А я отправился дальше по этой дороге пешком, мне оставалось до цели километров 7 или 8. И среди ночи я, наконец, попал в «хозяйство Боцмана». Остаток ночи я провёл в их штабе, в агитационной «ленинской комнате». Я там сдвинул два стола и на этом импровизированном ложе проспал до утра, среди плакатов и лозунгов. Утром (а это было праздничное утро 9 мая 1986 года) явился к командиру, доложил, кто я и откуда. Он мне быстро подписал какие-то бумаги, с которыми я должен был вернуться в Тынду. Был праздничный день, и ему было не до меня. Больше я в этой части, в которой теперь числился до конца своей срочной службы, не был ни разу.
Всё время моего отсутствия «на рабочем месте» обязанности производственного диспетчера временно выполнял один солдат – компьютерщик, который в Тынде служил в новомодном информационно-вычислительном пункте нашей части. ЭВМ (электронно-вычислительная машина) называлась «Альфа» и её никому не показывали, как большую военную тайну. Я, будучи проездом в Тынде, в нашем штабе встретился с этим компьютерщиком. Конечно, он осуществлял контроль нашей выработки по батальонам дистанционно, по телефону. У него поначалу не очень получалось, я посвятил его в некоторые «нюансы». Ни имени, ни фамилии этого военнослужащего я не запомнил. По радиосвязи он всегда отвечал «Альфа слушает».
Теперь ещё одна зарисовка, по поводу другой внезапной командировки. На этот раз главным действующим лицом буду не я, а мой временный непосредственный командир, майор Фёдоров. В нашей отдельной 35-й бригаде железнодорожных войск в то время служили два приятеля, два капитана – Фёдоров и Горбачёв. Про Горбачёва я уже, кажется, писал в одной из предыдущих статей. Это тот самый человек, у которого я до сих пор помню имя, фамилию и отчество. Ну как же можно такое забыть, три последних руководителя СССР. Он был Константин, как Черненко, Владимирович, как Андропов, и Горбачёв – как сами знаете, кто. А вот Фёдорова незадолго до наступления нового, 1987 года, повысили в звании, и он стал майором. В приподнятом настроении он как-то неудачно проходил по коридору в штабе 35-й бригады в Тынде – и внезапно угодил в командировку.
Тогда в зимний период (а именно – в январе и феврале) все работы на трассе БАМ прекращались, кроме самых неотложных и необходимых работ, связанных непосредственно с эксплуатацией трассы и временных объектов (полевых городков), расположенных на ней. Весь личный состав выводился в более-менее обустроенные городки, расположенные в Тынде и её окрестностях. Два месяца люди занимались не строительством, а учебной подготовкой. Батальоны, находившиеся в подчинении 35-й бригады, выполнявшие работы на участке от 386 км до 480 км восточного БАМа, на два зимних месяца (официально это называлось «учебный период») оставляли в своих «дальних» полевых городках по два человека. В полевом городке управления на 444 км также оставался минимум людей. Два дизелиста (чтоб было электричество), два кочегара (чтоб было тепло), два связиста, два водителя. В каждой паре один – дневной, другой – ночной. Чтобы круглосуточно обслуживать и контролировать всё хозяйство. И ещё в нашем полевом городке управления оставался прапорщик Алексеев (главный по хозяйству). И я, лейтенант – «двухгодичник», которому полагалось быть в этом городке постоянно, другого жилья, кроме комнаты в полевом штабе у меня не было, барак в Тынде у меня сгорел, я про этот случай уже писал в одном из своих рассказов. А кто же должен осуществлять общее командование всеми нами? Это непременно должен быть кто-то из старших офицеров. Например, майор. Например, Фёдоров. Ответственная срочная командировка на весь «учебный период» (на два месяца).
И вот майор Фёдоров, вместо того, чтобы дома, с семьёй, встречать Новый 1987 год в самой столице БАМа – Тынде, утром 30 декабря 1986 года садится в вертолёт системы Ми-8 – и через пару часов полёта приземляется, злой, как чёрт, на заснеженной вертолётной площадке нашего полевого городка. Прямо на КПП крутит ручку американского полевого телефона, командует «Дежурную машину – на выезд!» И вот мы едем. Дежурная машина ЗиЛ-131, дежурный водитель, я – старший по машине, и наш временный командир (на «учебный период»). Едем мы сначала магазин гражданского посёлка Ижак (437 км). БАМ – «зона трезвости». Мы покупаем там трёхлитровую банку с этикеткой «сок ткемалевый с мякотью». Затем едем в батальон обеспечения (449 км), где дневной дежурный отсыпает майору немного «дрожжей хлебопекарных» (в бумажный кулёк). Далее мы возвращаемся в наш полевой городок, майор достаёт консервный нож – и со словами «Я им покажу, как меня под Новый Год на два месяца на трассу посылать» протыкает и расковыривает дырку по центру жестяной крышки трёхлитровой банки ткемалевого сока, а затем всыпает внутрь дрожжи из бумажного кулька.
На следующий день, 31 декабря, иду встречать ещё один вертолёт из Тынды. На этот раз к нам прилетело «контролирующее лицо», в лице подполковника Недоборы. Проверяющий обязан удостовериться, что у нас в городке всё в порядке, праздничное настроение имеется, а спиртные напитки отсутствуют. Он привёз нам мандарины на праздничный стол. Но праздничных столов у нас всё равно получилось несколько: солдатский стол – в столовой, второй стол – в моей комнате (у меня и прапорщика Алексеева), третий стол – в комнате старшего офицера (у майора и подполковника). Недобора прошёлся по территории – на предмет возможного пресечения курения личного состава в неположенных местах (делал он этот обход, что характерно, с сигаретой в зубах). Затем он одарил нас всех мандаринами, посидел немного в комнате с майором – и улетел на вертолёте, который всё это время его дожидался. Улетел в Тынду, встречать Новый Год.
Я не знаю, как там всё прошло у рядового состава, а также у майора с подполковником. Но у нас с прапорщиком праздник удался. Потому что ледовая «дорога жизни» в посёлок Хвойный функционировала, а прапорщик недаром у нас самый главный по хозяйству. Как-нибудь в другом рассказе припомню ещё несколько реальных историй про БАМовских прапорщиков. Это – удивительные люди!
Алексеев ушёл в свой вагончик, а я включил свой радиоприёмник и настроил его на рабочую частоту канала радиосвязи с Тындой. В Тынде в новогоднюю ночь дежурным по штабу оказался капитан Горбачёв, друг майора Фёдорова. Наш майор отправил дежурного связиста отдыхать, а сам сел за пульт, вызвал Тынду, спросил дежурного – и долго общался со своим другом. После вводной части разговора, со словами «я им покажу…», которые я уже приводил на этих страницах, майор упомянул и обо мне. «Тут у меня есть удивительный помощник» – сказал он – «у него такое развлечение: он круглые сутки бегает по штабу и щупает батареи. Он тут уже все батареи перещупал. Но в целом – молодец. Обладает важным качеством: не мешает работать».
Объясню по поводу «щупанья» батарей отопления. Так получилось, что из двух кочегаров, оставленных в городке на «учебный период», один оказался «старослужащим», у него уже ближайшей весной заканчивался двухгодичный срок службы. Он, разумеется, был дневным кочегаром (чтобы ночью спать, как все нормальные люди). А второй, ночной кочегар, оказался с недостатком: он, по-видимому, что-то тайком нюхал, мы никак не могли понять что. Чтобы не разморозить отопительную систему полевого городка, приходилось каждую ночь быть начеку. Спал я чутким сном, периодически просыпался и щупал батареи отопления. Пару раз случалось, что просыпался ночью оттого, что холодно. Хватаюсь за батарею – а она ледяная! Одеваюсь и бегом в кочегарку. А там этот «ночной кочегар» лежит без движения, в откинутой в сторону руке – какой-то пустой пакет. А в топке догорает последнее полено. Быстро-быстро кидаю в топку новые поленья, уже потом привожу в чувство «кочегара» (снегом тру ему лицо). И, наконец, возвращаюсь досматривать свои сны.
В новогоднюю ночь все ненадолго потеряли бдительность, и система отопления всё-таки частично пришла в негодность. Разморозился самый дальний участок, который вёл к зданию столовой и кухни. Напомню, в этом здании повар готовил еду на всех, и на солдат, и на офицеров. Но солдаты ели в казарме, а офицеры – в столовой, которая была как бы второй комнатой здания кухни. И теперь в этом здании не стало работать отопление. Наш хозяйственник прапорщик Алексеев и тут нашёл выход из положения. В зимнее время у нас в городке оставалось очень мало устройств – потребителей электроэнергии. А дизель-генератор мощный, и он должен работать на электрическую нагрузку, соответствующую не менее 70% его мощности, иначе он может выйти из строя. Алексеев самоотверженно внёс в свой жилой вагончик два больших электронагревателя, установил их на кирпичах на полу – и включил «на постоянно». Чтобы было лучше генератору. Но при этом стало заметно хуже самому прапорщику. У него в вагончике наступила такая жара, что приходилось периодически просто распахивать окно. А теперь, после аварии отопления, он оставил для себя только один нагреватель, а вместо другого он точно также, «на постоянно» подключил на кухне большую электрическую плиту, 40 киловатт. В вагончике у Алексеева наступил температурный комфорт. И на кухне-столовой тоже стало тепло, но не везде. Электрическая плита греется примерно на уровне пояса. Циркуляция воздуха происходит в пространстве между уровнем плиты и потолком помещения. Поэтому повар работал за своей плитой в странной форме одежды. Выше пояса на нём была только майка. А ниже пояса – ватные стёганые штаны и валенки. В помещении столовой, в принципе, можно было принимать пищу. Только лучше это было делать всё же стоя, а не сидя за столиком. На полу столовой был тонкий слой льда, а по дальним углам из водяного конденсата образовались сосульки. В этом помещении, вероятно, было бы неплохо снимать ремейк старинной кинокартины «Гибель «Челюскина».
Продолжение следует.
