Из записок инженер-генерала Константина Дмитриевича Хлебникова
По возвращению осенью 1862 года в Петербург, я на другой же день отправился в Кронштадт. На пароходе я встретил полковника Н. С. Горà, который сообщил, что мне предстоит новое назначение по службе, но какое именно, он не знает. Явившись к Константину Яковлевичу Звереву, я узнал, что имеется ввиду назначить меня в Варшаву и что Тотлебен (Эдуард Иванович) ожидает только моего возвращения, чтобы окончательно решить этот вопрос.
В то время в Царстве Польском кипела уже революция: стреляли в великого князя Константина Николаевича, запирались массами в костелах, делали уличные демонстрации. Все это поляки уже проделали и готовились к открытому восстанию.
В Варшаву я прибыл 19-го ноября 1862 года и поселился в Александровской цитадели. Совершенно новый, мне незнакомый край, новый язык, новый календарь, новые люди, и к тому же в таком экзальтированном настроении! Любопытно было всмотреться во все меня окружавшее, а прежде всего, вглядеться в людей, с которыми придется иметь более всего дела.
Я пошел явиться к начальнику инженеров генералу Фейхтнеру, которого до того времени в глаза не видел. Он жил в цитадели рядом со мною; я застал его дома и был тотчас же принят. Когда я вошел к нему в кабинет, он сделал навстречу ко мне 2-3 шага и обнял меня; мы поцеловались.
"Ну, думаю, начало совсем скверное": я знал, что Фейхтнер не меня хотел иметь своим помощником, а Квашнина-Самарина (здесь помощник начальника инженеров варшавского военного округа); но Тотлебен принудил его изъявить согласие на мое назначение в Варшаву.
Поляки имеют обычай при встрече со знакомым целоваться подобно дамам. Фейхтнер же жил в Царстве Польском с молодых лет и свободно не только говорил по-польски, но писал легко и хорошим языком. Был ли его поцелуй следствием перенятой от поляков привычки или приемом хитрого человека, я недоумевал.
Начальник инженеров генерал Василий Васильевич Фейхтнер был лет на десять старше меня, ростом немного выше меня, правильно сложенный, с выразительным умным лицом, совершенно лысый и с глазами, которые не имели привычки смотреть прямо в глаза собеседнику, а часто бегали по сторонам. После этого визита я отправился в Лазенковский дворец и представился его высочеству-наместнику.
Революционное движение в Царстве Польском так и слышалось в воздухе. В декабре месяце 1862 г. генерал Фейхтнер поручил мне "отправиться в крепости Ивангород и Замостье и произвести там годичные инспекторские смотры". В Замостье я познакомился с генерального штаба полковником Витковским (Каликст Касперович), который производил расследование по убийству какого-то арендатора: дело, кажется, с политическою подкладкой.
Витковский просил меня зайти к нему и сообщил несколько указаний, добытых при расследовании, на то, что готовится открытое восстание в Царстве Польском, организуются войска. Оп показывал мне мундир и вооружение польского улана-повстанца.
- Мы находимся здесь над вулканом, - сказал мне Витковский, - который может вспыхнуть чрез несколько дней. На вопрос мой, сообщал ли он об этом кому следует, полковник Витковский отвечал, что помощником к нему по производству расследования назначен личный адъютант великого князя Константина Николаевича, А. А. Киреев, которого он и отправил с донесением к его высочеству.
Прошло несколько дней, я окончил свои занятия в Замостье и, перед выездом оттуда, зашел проститься к Витковскому, который показал мне письменный ответ на его донесение. В предписании было категорически высказано положительное приказание великого князя "не уклоняться при производстве порученного расследования по убийству арендатора посторонними открытиями и спешить скорейшим окончанием этого расследования".
Только что успел я вернуться в Варшаву, как началась резня: поляки сделали ночью нападение на отдельные роты наших войск, расквартированных в крае совершенно по правилам мирного времени. Начались столкновения наших войск с бандами повстанцев, а, на улицах Варшавы появились кинжалисты с целью убить ту-другую личность из русских, жертву почему-нибудь намеченную революционным комитетом.
Дошло до того, что жителям Варшавы было запрещено выходить на улицы после известного часа вечера. Вот в эти часы, когда на улицах никого не было, а полицейские посты были в виду один другого, я любил выходить из цитадели и бродить по спокойным городским улицам.
Днем же многие из военных ходили с револьверами, и все мы имели привычку не дозволять прохожим шляхтичам идти сзади себя, след за следом: как услышишь шаги сзади, то машинально, в силу привычки, каждый из нас останавливался и оборачивался к идущему сзади, а тот в свою очередь обыкновенно ускорял шаг и произносил: "пршепрашам", т. е. извините.
Один раз распространилось известие, что поляки хотят поднять какую-нибудь в городе тревогу с тем, что когда войска выйдут по тревоге из казарм для занятия определённых пунктов, то в казармах, расположенных на окраинах Варшавы, вырезать семейства военных лиц.
Вследствие сего было положено разместить из повонзсковских бараков несколько семейств в цитадели, в квартирах инженеров и артиллеристов, там проживавших. В мою квартиру поместили двух молодых дам: m-me Баранову, жену командира Царскосельского стрелкового батальона, и m-me Новгородскую, жену офицера того-же батальона. Я был очень доволен таким гостям и вскоре познакомился с их мужьями.
По выезде из Царства Польского великого князя Константина Николаевича, наместником в Царстве назначен был граф Федор Федорович Берг. Тогда преследование мятежа пошло несравненно энергичнее, начали ловить зачинщиков и вешать их.
Большей частью такая казнь совершалась на гласисе или на эспланаде цитадели. В первый раз я пошел посмотреть на эту процедуру: повесили одного молодого человека Абихта и ксендза-капуцина, а потом вешали по три-четыре человека, и казнь совершали на эспланаде цитадели.
Это так действовало на мои нервы, что когда я видел, проезжая в город, что устраивают виселицы, то на другой день, в час казни, в 6 часов утра, я невольно просыпался и, заворачивая голову в подушки, старался снова уснуть и не слышать того боя барабанов, которые бьют в тот момент, как, по прочтении приговора, связав преступника по рукам, ведут его на эшафот.
Я затыкал уши и всё-таки, весь в волнении, слышал этот бой. На расстреливании изменника-солдата я был только один раз и дал себе слово никогда не смотреть на эту ужасную сцену.
К 1864 году с повстанием было покончено. Граф Берг, желая подчеркнуть этот факт, дабы скорее достигнуть той награды, которой он домогался (звания генерал-фельдмаршала) при своей ловкости на такого рода дела, приискал достойного себе помощника в лице президента города Варшавы, генерального штаба генерал-майора Витковского, знакомца моего по Замостью.
Решено было устроить бал от имени граждан города в честь графа Берга, как усмирителя мятежа; положено было бал этот устроить в наместниковском дворце. Поляки из себя выходили, когда узнали о предполагаемом бале, и положили расстроить его во что бы ни стало: положили зажечь наместниковский дворец и перебить всех участников бала.
Но Витковский принял свои меры. Бал назначен был на 18 января 1864 года, и к этому времени на дворе дворца стояла пожарная команда, а против кинжалистов введена была в залу многочисленная полицейская команда, все переодетые в граждан города, во фраки и белые галстухи. В условленный час на бал прибыл наместник и встречен был президентом города и густою массою переодетых полицейских.
С большим апломбом Витковский произнес наместнику на польском языке благодарственный спич за водворение порядка и безопасности; а в это время, если кто из действительных граждан протискивался вперед, чтобы видеть всю сцену встречи, то такого любопытного, без малейшей церемонии полицейские, одетые во фраки и белые галетухи, осаживали назад.
Витковский кончил свою речь просьбою представить Государю Императору верноподданнические чувства жителей города Варшавы, изложенные на большом листе пергамента, заключённого в богато отделанный футляр.
"Messieurs les citoyens de Varsovie (Господа граждане Варшавы)", начал свою ответную речь граф Берг по-французски. Он любил позировать, речи свои обыкновенно заготовлял и даже перед большим зеркалом в своем кабинете приискивал наиболее подходящие позы и грациозные жесты; в особенности он проделывал такие репетиции, когда собирался ехать в Петербург.
После подавления польского мятежа, когда все русские в Варшаве, занимавшие сколько-нибудь видное служебное положение, старались восстановить в крае значение русской власти и поднять в глазах мятежной массы попранное русское имя, водворить права правительственного языка, генерал русской службы Фейхтнер, в общем собрании акционеров Бромбергской и Венской железных дорог не постыдился произнести перед собранием (не состоявшем притом исключительно из одних поляков) длинную речь на польском языке, в угоду нескольким влиятельным полякам, при содействии которых он рассчитывал попасть в председатели правления названных дорог.
Нечего и говорить, что расчет Фейхтнера оказался вполне верным. Речь его была покрыта шумными аплодисментами, и на выборах он был избран большинством голосов в председатели с значительным содержанием.
Другие публикации:
- Генерал-губернатор Западного края М. Н. Муравьев (Из рассказов виленского губернского прокурора Н. П. Семенова)
- Хотя я был тогда еще очень мал, но заговор Конарского мне очень памятен (Из воспоминаний Николая Дмитриевича Шигарина)
- Заботы французских военных должны стремиться к тому, чтобы истреблять казаков ("Заметка" Тадеуша Костюшко о русской армии)
