Из рассказа Михаила Васильевича Станиславского
Императору Николаю Павловичу хотелось побывать запросто и без всяких официальных стеснений в Дрездене. Условились, что русский государь приедет в Пильниц (летнюю резиденцию саксонского двора, находящуюся в расстоянии двухчасовой езды от Дрездена на правом берегу Эльбы). Там состоится официальный прием, и оттуда знатный русский гость будет навещать саксонскую столицу, для обозрения музеев, картинной галереи и прочих достопримечательностей.
О прибытии русского императора в Пильниц жители Дрездена не были извещены. Газетам приказано было хранить до поры до времени молчание. Саксонское правительство было "сильно озабочено" появлением Николая I-го в Дрездене и его окрестностях.
В Германии жило немало русских эмигрантов, родственников декабристов. В самом Дрездене находились кружки польских революционеров, поселившихся там после подавления кровавого восстания 1831 года и мечтавших лишь о скором возмездии и возрождении Полыни. Не удивительно, если дрезденская полиция, стараясь незаметно принять всевозможные предосторожности для охраны и личной безопасности русского государя, проявляла порою излишнюю нервность и чрезмерное усердие в преследовании своей благой цели.
Тайные агенты стали ходить по пятам императора, возбуждая столь примитивным способом охраны сильное неудовольствие в нем. Тогда мера эта была тотчас же отменена и агентам было строго настрого запрещено показываться на глазах царя.
В 1876 году я познакомился со знаменитым художником-скульптором и профессором дрезденской академии художеств Эрнстом Хенелем (Ernst Julius Hähnel), создавшим известные четыре аллегорические группы "Утро", "День", "Вечер" и "Ночь", украшающая лестницу, ведущую на "Брюльскую террасу". Профессор Хенель, пользовавшийся уже в 1845 году славой выдающегося скульптора, рассказал мне следующее про его случайную встречу и знакомство с императором Николаем I-м в Дрездене:
"Это было в первой половине июня месяца 1845 года, - начал Хенель свой рассказ. Около одиннадцати часов утра я выхожу из главного почтамта, куда зашел для отправки писем, и становлюсь в нерешительности, куда мне идти, у самого угла почтамтской площади и Вальштрассе (Wallstrasse).
Говоря откровенно, меня тянуло в винный погребок, находившийся в ста шагах от меня, куда я изредка захаживал, чтобы позавтракать и выпить стаканчик хорошего рейнвейну. Но с другой стороны мне необходимо было зайти по делам в академию художеств. Наконец "лукавый" победил, и я свернул в Вальштрассе по направлению к винному погребку.
Не прошел я еще и 20 шагов, как вижу идущего мне навстречу необычайно рослого господина с поразительно характерными чертами лица, большим прямым носом и громадными голубыми глазами, смотревшими как-то спокойно величественно на все окружающее. Пораженный появлением столь импозантной, мужественной фигуры, я стал рассматривать незнакомца, в котором сразу можно было узнать знатного чужестранца.
Без всякого признака тучности, шедший господин был, тем не менее, атлетического сложения, легкая походка свидетельствовала о громадном запасе жизненных сил, хотя по лицу можно было незнакомцу дать лет под 50. Одет был господин с изысканной элегантностью, но без малейшего намека на франтовство. На нем был синий, открытый спереди, короткий сюртук, темно-коричневый шелковый жилет с вышитыми на нем цветочками и серые брюки; на голове имел он цилиндр, что увеличивало и без того высокий его рост.
В правой руке держал незнакомец тоненькую тросточку с серебряной ручкой, а левая, одетая в перчатку, сжимала снятую с правой руки. Поравнявшись с незнакомцем, я только тут убедился, как высок был он ростом, я человек, во всяком случае, не маленький, доходил ему как раз только до ушей. Проходя мимо меня, господин этот взглянул пристально мне в лицо, точно всматриваясь своими большими выразительными глазами в мои черты.
Остановившись как-то невольно, я стал смотреть удалявшемуся незнакомцу вслед, мне казалось, что я это лицо где-то уже видел, но не мог припомнить, ведь тогда еще не было фотографий.
Тут я только заметил, что был не единственным лицом, наблюдавшим с любопытным недоумением за величественной фигурой незнакомца. Ко мне подошло несколько мужчин, знавших меня очевидно по моей специальности с вопросом: "профессор, скажите, пожалуйста, кто этот господин?".
Я мог только ответить пожатием плеч, причем решился узнать, во что бы то ни стало настоящую фамилию и звание загадочной личности. Меня подзадоривал к этому еще и художественный инстинкт, мне хотелось сделать набросок фигуры и лица незнакомого господина, ибо таких типичных во всех отношениях личностей встречаешь очень редко в своей жизни, нужно пользоваться случаем.
С этими мыслями я пошел за удалившимся незнакомцем.
Стараясь не попадать ему вновь на глаза, я плелся незаметно по другой стороне улицы. Особое удовлетворение испытывал я, когда видел, как прохожие останавливались и с нескрываемым удивлением провожали глазами громадного господина. Так дошли мы до Брюльской террасы. Незнакомец вошел быстрыми эластичными шагами на лестницу и, только добравшись до верхней ступеньки, снял шляпу, вытер шелковым платком лоб и перевел дух.
Погода стояла чудесная, было тепло, но не томительно жарко, как бывает в конце июля и в августе. Оглянувшись немного, господин направился прямо к кондитерской и кофейной Торниаменти, существовавшей уже в ту пору около 100 лет. Небольшие столики, расставленные под каштановыми деревьями, были совершенно еще пусты, у одного из них и уселся незнакомец.
Кондитерская Торниаменти прилегала одной стороной к выставочному зданию академии художеств, я немедленно забежал туда и пробрался черными ходами в самый домик кондитерской и расположился как раз у окна, из которого мне хорошо были видны столик и вся фигура незнакомца.
Только что я вынул записную мою книжку и карандаш, чтобы начать рисовать, как из-за буфета вышел в сопровождении самого хозяина, мне хорошо известный инспектор тайной полиции, криминальный советник Беме, севший против меня у другого окна и внимательно следивший за господином у столика. Тут меня сразу осенила мысль, что в лице незнакомца скрывается кто-нибудь из коронованных особ.
Я стал быстро перебирать в своей памяти всех монархов и остановился наконец на императоре Николае I. "Конечно, говорил я сам себе, - это никто иной, как русский царь".
Придя к этому заключению, я встал, подошел к инспектору Беме и спросил шепотом: "это император Николай?". Испуганный начальник тайной полиции приложил только с умоляющим выражением лица палец к губам, произнося лишь протяжное междометие "ш..т".
Тем временем Николаи Павлович заказал себе у пожилого кельнера холодный завтрак из разных сортов жаркого и полбутылки красного вина. В ожидании заказанного, он попросил принести ему немецких и французских газет и углубился в их чтение. Этим моментом я воспользовался и набросал в своей записной книжке его портрет.
Когда старый кельнер входил в здание кондитерской и получал у буфета требуемые гостем яства, инспектор Беме шепнул ему, чтобы "он следил как можно внимательнее за господином". До святости глупый и наивный кельнер понял предостережение хорошо знакомого ему начальника тайной полиции "по-своему" и когда император Николай Павлович вынул русский полуимпериал, весь завтрак стоит около двух талеров, и бросил его на стол с намерением удалиться, кельнер запротестовал вдруг словами:
"Nee gutester herr spielmarken als bezahlung nehmen wir nicht an"(нет, милейший господин, игральные марки мы в уплату не принимаем). Император рассмеялся и заметил, что "у него других денег нет". На это кельнер ответил сухо: "Na da muss ich den herrn polizeinspector holen" (ну, тогда я должен позвать господина полицейского инспектора) и направился к зданию кондитерской; войдя в него, он обратился к советнику Беме с просьбой заставить гостя платить настоящими деньгами, а не игральными марками, показав при этом полуимпериал.
Услыхав подобную ахинею, несчастный инспектор, схватившись за голову, прошипел только озадаченному кельнеру: "Halten sie ihr ungewaschenes maul, sie esel" (заткните вашу немытую глотку, осел!) и убежал стремглав через задний ход из кондитерской. При таких обстоятельствах я счел нужным подойти к императору (хозяин кондитерской куда-то ушел), так как он все еще чего-то ждал, стоя у столика, и объяснить ему, что недоразумение с полуимпериалом улажено.
Пристально вглядываясь в меня, государь спросил, "кто я такой"; когда я назвал свою фамилию и звание, черты лица его заметно прояснились, он протянул мне руку и сказал: "очень рад познакомиться с вами, дорогой профессор, я давно уже слышал про вас; ну, теперь я понимаю, почему вы меня сидя там за окном срисовывали".
При последнем замечании императора я чувствовал, как разлилась краска стыда по моему лицу. "Простите, Ваше Величество, - промолвил я, - профессиональное звание художника подзадоривало меня".
"Да не беспокойтесь, пожалуйста, я ни малейшей претензии не заявляю, а прошу только дозволения взглянуть на свой портрет". Сконфуженно вынул я свою книжку и показал набросок императору. Внимательно рассмотрев его, держа книжку на разных от себя расстояниях, он отдал мне ее со словами: "да, вы крупный талант, вы владеете безукоризненно техникой рисования". Взглянув на часы, император спросил меня, "не согласен ли я сопровождать его при посещении картинной галереи".
На мой поклон и замечание, что "я к услугам его величества", он как-то торопливо оглянулся и сказал вполголоса: "не называйте меня величеством, я здесь инкогнито и не желал бы, чтобы меня публика узнала. Сегодня утром отпросился у милейшего короля Фридриха Августа на полдня "со двора", - прибавил он с очаровательной улыбкой; - к 6-ти часам я должен вернуться к обеду в Пильниц и этим временем хочу воспользоваться для осмотра картинной галереи. В 4 часа меня ждет у Брюльской террасы специальный пароход, чтобы через 2 часа доставить в Пильниц".
Так как оказался "платный день", то в картинной галерее было очень мало публики, и император чувствовал себя без всякого стеснения. Я был удивлен меткими замечаниями, сделанными русским государем по поводу стиля, колорита и самого сюжета многих первоклассных картин знаменитых художников. Между прочим, он относился очень скептически к исторической живописи, находя ее в большинстве случаев декоративной, ходульной, вымышленной или подкрашенной "наподобие продажной женщины".
Дойдя под конец к знаменитой Сикстинской мадонне Рафаэля, он, глядя восторженно на картину, произнес после минутного молчания: "Это единственная картина, возбуждающая во мне чувство зависти относительно ее обладания".
Находившийся, во время посещения галереи публикой, неотлучно около картины сторож, не подозревая, кто перед ним, обратился к императору Николаю со словами: "J'm jahre 1813 wollten die russen die Madonna mausen, wir haben sie aber so gut versteckt, dass die Kosaken sie nicht haben finden können". (В 1813 году русские хотели Мадонну стибрить, но мы ее так хорошо спрятали, что казаки не могли ее найти). Я готов был провалиться сквозь землю, услышав эту дикую чепуху, но император, не удостоив сторожа ответа, обратился ко мне со словами:
"Скажите, пожалуйста, этому служителю, чтобы он заученную им наизусть глупейшую выдумку не подносил посетителям в качестве исторической правды; если русские хотели в 1813 году взять этот бессмертный шедевр Рафаэля, то они могли сделать это открыто на основании права победителей, как, например французы, брали произведения искусства из покоренных ими областей, следовательно, никакая хитрость или уловка не могли спасти от казаков Сикстинскую Мадонну, если б Император Александр I желал взять ее, как военную добычу".
Выходя из галереи, император, видимо расстроенный бестактной выходкой глупого сторожа, промолвил: "и кому какая выгода от подобных пошлых выдумок". Проводив государя до парохода, стоявшего наготове у Брюльской террасы, я откланялся его величеству, причем получил приглашение явиться через два дня во дворец для частной аудиенции ".
Другие публикации:
- Отгадай, кто отлично разыгрывал свою роль под маской? Уверена, что никогда не отгадаешь! (Письмо А. И Архаровой, 1817)
- О государе императоре Николае Павловиче (Из донесений французского посланника при русском дворе генерала маркиза Кастельбажака (1852 г.))
