Бабушки не стало через четыре года, три из которых Даня фактически жил у нее, приезжая домой на выходные, с каждым разом все острее чувствуя, что его настоящий дом уже не здесь.
Мать все это время отчаянно искала себя. Ее лучшая подруга, мама Катеньки, после похорон дочери, куда Даню, к счастью, не позвали, заезжала к ним еще раз, но столкнувшись в коридоре с Даней, побледнела, велела Даниной маме любить сына, пока есть кого любить, оделась, не с первого раза попав ногой в туфлю, ушла и больше Даня ее видел.
Однажды он подслушал, как мама рассказывает бабушке, что через год после смерти Катеньки подруга «неизвестно от кого» родила девочку, от людей ее скрывает (как до последнего и саму беременность), Данину маму в гости познакомиться с дочкой не пригласила. Все это мама говорила осуждающим тоном, прикуривая одну сигарету от другой.
После смерти Катеньки мама стала много курить. Только дело не в Катеньке, а в отце, отношения с которым после этого случая испортились окончательно.
Когда он ушел из дома, Даня жил у бабушки. Все настолько давно уже было плохо, что Даня не сразу понял, вернувшись в субботу, что папа отставил семью. Только на другой день он робко спросил, где отец, чем неожиданно (он тогда не сразу разобрался, в чем дело) разозлил мать — она грохнула о пол своею любимую чашку, в которую до этого тушила бычки, бросила табуретку, пнула ее ногой, закричала от боли, упала на пол рядом с кофейно-сигаретной жижей и протянула к Дане руки.
— Иди сюда, иди сынок. Папа ушел. Он от меня ушел, слышишь? Тебя он по-прежнему любит. Правда, любит, — заикаясь в начинающейся истерике любовалась она со стороны своим материнством.
Даня стоял перед мамой, обняв ее за голову и думал, что вместо горя и страха, чувствует облегчение, в котором стыдно признаться не только маме, но даже себе.
А мать, прижавшись лицом к его футболке все повторяла, что папа хороший, что Даня не почувствует его отсутствия, потому что бросил папа ее, маму, но совсем не сына.
Конечно, все оказалось не так. Папа надолго исчез из их жизни, а Даня вспоминал о нем лишь, когда мама, натыкаясь вдруг в квартире на взрослеющего сына, хмурилась, как-то резко убирала челку с его лба — так резко, как будто хотела на самом деле дать пощечину, но в последний момент сдерживалась — и говорила с неодобрением: «Копия отец, угораздило же родить».
Но кое в чем она все же оказалась права: отсутствие отца Даня не чувствовал. Жизнь с матерью напоминала диафильм, где его нет ни в одном кадре, но каждый подписан и датирован.
Октябрь 1998 года, понедельник. Отец стоит у кухонного стола. В тот самом месте, где спустя неделю мама разобьет свою любимую кружку. «Это ненормально, разве ты сама не понимаешь? Я не могу спокойно на него смотреть».
Октябрь 1998 года, воскресенье. Мать сидит на полу у коричневой лужи и тянет руки к фотографу. Очень эмоциональный и кинематографичный кадр.
Август 2001 года, среда. Бабушке наконец поставили диагноз, и Даня окончательно вернулся домой с двумя сумками вещей, которыми обзавелся за три года, и коробкой новых игрушек. На столе, прикрытая салфеткой, тарелка с холодным омлетом. Какао покрылось коричневой пленкой. Если ее не убрать, она останется на верхней губе, как мокрая салфетка.
Февраль 2002 года, вторник. Стакан, из которого еще неделю назад выпарилась водка, покрыт сухим черным хлебом. Смотреть на стакан страшнее, чем на бабушкин портрет с траурной лентой, который мама поставила на холодильник.
Апрель 2002 года, вторник. Бородатый мужчина стоит у стола и пьет из папиной кружки. На нем белая майка и тренировочные штаны. «Это Леня. Ты можешь называть его папой». И жаркий испуганный шепот в самое ухо: «Не смей болтать при нем, что видишь призраков». «Я никогда не видел призраков, мам». «Ну не знаю, что ты там видел — просто молчи, хорошо? Не надо снова портить мне жизнь». «Я ничего такого не вижу, мам». «Вот и молодец».
Бордовое пятнышко появилось у Дани на лбу, когда он стал врать, что больше не видит отметину смерти на лицах других людей. Как будто его дар, который он решил скрывать, не замечать, игнорировать, стал судорожно искать выход, выбрался, наконец, через кожу и заклеймил отступника винным пятном, происхождение которого не смогли объяснить врачи, как и остановить его рост.
К тому моменту, как Даня съехал от матери на съемную квартиру, пятно захватило половину его лба и опустилась, как бордовая вуаль на правый глаз.
Новые знакомые смотрели на него с любопытством, но не решались задавать вопросы, сталкиваясь с холодным жестким взглядом, которым Даня научился отвечать своим школьным обидчикам.
Пятно Даня заметил у себя на лбу через неделю после того, как обнаружил первые тревожные признаки смерти на лице у бабушки. Они были настолько слабы, что Даня каждое утро пробирался в бабушкину спальню и подолгу вглядывался в ее меняющееся лицо, умирая в душе от страха.
Однажды бабушка проснулась от его взгляда, испугалась сначала, потом насупилась:
— Ты чего, Дань? Что-то увидел? Может, у меня рог на лбу вырос? — голос у бабушки звучал хрипло. Она шутила, догадываясь о причине столько пристального к себе внимания.
— Ничего, — Даня прилег рядом, положив голову ей на плечо. Так она не могла видеть его лживые глаза. — Все в порядке. Я люблю тебя, бабушка.
— Я тебя тоже, Ермаков.