Не верьте, если кто-то скажет вам, будто впалые щеки и заостренный нос, это единственно-верные признаки приближающейся смерти. И даже если так совпадет, что беззубый старик с острым носом внезапно, но на самом деле вполне ожидаемо умрет, вероятность того, что у него отказали почки, сердце пропустило несколько ударов, и забыло в склерозе, как работать правильно, оторвался тромб или кровь ударила в мозг просто потому что он очень стар, весьма высока, ведь рано или поздно мы все от чего-то должны умереть. Так почему же не от спонтанно, непредсказуемо оторвавшегося тромба?
А если серьезно, лица обреченных на скорую смерь имеют особые, сходные черты, как люди с синдромом Дауна — они одновременно и похожи друг на друга, и в тоже время индивидуальны, как их будущий не столь отдаленный конец.
Свой дар видеть отпечаток смерти на лицах людей Даня обнаружил в шесть лет. Он и до этого видел людей, отмеченных смертью, но по несмышлености полагал, что тоже видят и остальные, поэтому не придавал своим способностям особого значения. Цепко вылавливая искривленные близкой смертью лица из толпы, Даня мимоходом считал про себя «раз» (или два, если до этого ему уже попадалась будущие мертвецы). Его мысли были посвященным «отмеченным» ровно столько, сколько времени занимает взмах ресниц. Потом бежал заниматься, куда более важными в пять лет вещами.
И только в шесть Даня понял, что особенный, однако пока до конца не осознал, как распорядиться своими способностями, новую информацию воспринял с любопытством, но вскоре забыл о ней, как, насмотревшись вдоволь, забывал о новой родинке, которые часто высыпали на его светлой коже.
Случилось все в конце марта 1998 года. Вслед за отцом, на плечи которого был наброшен белый халат размера на четыре меньше, чем требовалось огромным отцовским плечам, он вошел в синюю комнату, уставленную железными кроватями. Мама лежала у окна. От ее руки тянулось что-то похожее на прозрачный провод, который был воткнул в бутыль с жидкостью. Жидкость по капле стекала по прозрачной проволоке в маму.
Мама плакала, а увидев папу закричала:
-— Почему они ее не убирают? Почему она еще здесь!
В папином присутствии мама позволила себе стать маленькой и капризной. Забила руками по рваному пододеяльнику, на котором в том месте, где лежала мамина рука, остались яркие свежие пятна крови.
Папа, бросив Даню в дверном проемен, подскочил к маме, присел рядом с ней на корточки (он и сидя занимал собой почти все пространство синей комнаты), взял маму за руку и стал говорить, что-то на им одном понятно языке. Но мама расходилась все больше, и все настойчивее требовала, чтобы кого-то (она не уточняла, потому что захлебывалась от слез), немедленно унесли, потому что оно уже пахнет. И маме страшно. И почему папа не приходил так долго, он ведь знает, что мама без него пропадет.
— Так что здесь происходит? — протолкнув Даню в синюю комнату, громко сказала, а, вернее, почти прокричала, худая медсестра с желтыми волосами, безжизненно торчащими из-под белой шапочки. — Ермакова — что за истерика! Я распоряжусь, чтобы к тебе родных больше не пускали!
Прав таких она не имела, но угрожала отлучением от семьи при каждом удобном случае.
— А вы труп из палаты уберите, и я успокоюсь, — некрасиво завизжала мама, и Дане впервые стало за нее стыдно. Только гораздо позже он привыкнет к этому чувству, и, наверное, поэтому, после смерти отца почти перестанет ее навещать.
— Какой труп, Ермакова, очнись, — желтоволосая медсестра подошла к бабке, на которую Даня, чьим вниманием целиком завладела мать, сразу внимания и не обратил.
Бубка лежала по горло укутанная в одеяло. Наружу торчал, казалось, только один длинный бабкин нос. Глаза ее глубоко запали. Одеяло не вздымалось, отчему можно было сделать вывод, что бабка действительно испустила дух.
— Эта? — спросила медсестра, и заправила безжизненную прядь за ухо, прежде чем наклониться над бабкой. — Эта еще всех нас переживет. Эй, — медсестра положила ладонь на грудь старухе и похлопала, как будто хотела сделать массаж, — встаем, скоро полдник.
Даня сам не заметил, как оказался возле бабкиной кровати, встал рядом с медсестрой и вгляделся в ее лицо. Он бы промолчал, но мама так плакала, так плакала из-за этой бабки, что ему очень захотелось его утешить. Как мог.
— Да, мама, не бойся, эта бабуля еще не сейчас умрет, — и зачем-то добавил, — В отличие от этой тети.
А ведь если бы он промолчал, то сохранил за собой еще несколько лет детства. Но он сказал, что сказал. Мама, кстати, его не услышала, зато сестра резко посмотрела вниз и уставилась на Даню, точно только что увидела.
— Ты кто такой? — она уперла руки в бока, и начала зло сверлить мальчика взглядом, надеясь смутить. Она не знала, что ее искаженной отметкой смерти лицо стало еще более ужасающим, стерев присущие ему раньше личные черты. Глаза, губы, нос, щеки — все это лишь угадывалось. В целом, она сейчас была похожа на говорящее тесто.
— Подойти сюда, Даниил, — строго сказал папа вставая. — Как ты разговариваешь со взрослыми? Извинись.
— За что? — удивился Даня, но послушно подошел к отцу. — Ты же сам видишь, что она скоро умрет.
Он стоял спиной к медсестре и не видел, как злость в глазах сестры сменилась испугом.
Даже мама перестала плакать, а испуганно переводила взгляд с сына на сестру.
Первой пришла в себя медсестра. Она долго и некрасиво искажала свое тестообразное лицо, угрожала, напугала проснувшуюся бабку и не успокоилась даже тогда, когда папа, больно схватив Даню за плечи и вывел из палаты.