Статья “Три сестры” из газеты “Вечерняя Москва” от 19 июля 1932 года (№166), в которой рассказывается о случае на Шелепихе касаемо жилищного вопроса, бюрократии и бардака в исполнительных органах.
В качестве эпиграфа к этой статье так и напрашивается цитата из романа Михаила Булгакова “Мастер и Маргарита”:
«…обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их…»
Итак, текст статьи за авторством корреспондента “Вечерней Москвы” Антона Гаврилова.
Три сестры
Есть в Москве тихая и просторная улица. Нет на этой улице витрин, не украшены её огороды ни асфальтом, ни а светофорами. Дворники поливают здесь тротуары из чайников. Глухота. Да и называется улица как-то странно, улица Шелепиха.
Стоит на упомянутой Шелепихе довольно старинный дом совершенно отечественной архитектуры. Можно поклясться, что Растрелли пальцем не двинул при постройке всех четырёх его фасадов. Дом №32.
Принадлежал дом №32 крупному извозопромышленнику. Много лет поставлял этот человек свадебные кареты, выездные ландо [лёгкая четырёхместная повозка со складывающейся вперёд и назад крышей] для адвокатов, английские кэбы [наёмный экипаж на конной тяге] для замоскворецких купцов. Но вот умер человек. И дом перешел к наследникам. К дочерям. К трём сестрам. К Коротковым.
Грянула революция. Грустно стало сёстрам заниматься домом, который за малостью своей не был национализирован. Деньги с жильцов получали они аккуратно, а что касается до домового хозяйства, то скучны им были канализационные трубы, скучны дворы, скучны ворота. Подчас приходили к ним жильцы, говорили, что, мол, хиреет дом, разрушаются крыши.
– Наш дом, наше добро хиреет, – отвечали сёстры, – вам какое дело?
И вот в октябре прошлого года владение сестёр как бесхозяйственное было передано в РУНИ [Районное управление недвижимым имуществом]. РУНИ постановило организовать здесь ЖАКТ [Жилищно-арендное кооперативное товарищество]. Жильцы с радостью признали совершившейся переворот. Только три жильца не признали переворота. Три сестры – Елена, Зинаида и Вера Коротковы. Едва организовался ЖАКТ, едва отгремели речи первого ЖАКТ-овского заседания, едва, подсчитав избирательные голоса, спрятал в карман секретарь карандаш, как три сестры, невзирая на слабый свой пол, собственноручно вырубили коридорную стену. Когда новое правление прибежало к месту события, сёстры с сказали:
– Наш дом, наш топор. Вы чего беспокоитесь?
Прошло некоторое время, и сёстры принялись рубить балкон. Застигнутые на этом занятии, они объяснили, что балкон их, что ЖАКТа они не признают и лишь смерть вырвет у них право рубить балахоны, комнаты, сараи.
А в феврале сёстры продали печные кафельный изразцы [плитки], принадлежавшие ЖАКТу. Тут ЖАКТ возмутился. Он привлёк сестёр к ответственности за бесчинство. Написав соответствующее заявление, он вручил его прокурору Краснопресненского района. Так началось дело о бесчинстве сестёр. Началось оно с того, что пропало. Где заявление ЖАКТа? Где дело? Нет дела. Нет его ни в столах, ни в шкафах прокурора. Пропало дело. Тщетно бегает по канцеляриям ЖАКТ.
Через месяц ЖАКТ получил наконец справку: дело передано в 11-е отделение милиции. Председатель спешит в 11-е отделение. Нет дела в 11-м отделении. Нет у начальника, нет у канцеляристов. Сгинуло проклято дело.
Провозившись с полмесяца в 11-м отделении, председатель обращается опять к прокурору. Новые поиски. Проходит полтора месяца. И 24-мая прокурор находит наконец дело где-то не то в шкафу, не то в углу. Следователь Стимсон кладёт резолюцию: «10-е отделение милиции». Папка бредёт в 10-е отделение. 10-е отделение направляет папку в 11-е отделение, так как ЖАКТ находится в ведении именно 11-го отделения. В 11-м отделении дело вновь исчезает. Нет дела. Где дело? Нет его. Ни в шкафах, ни в столах. Сгинуло дело!
Оно выплывает лишь через месяц в столе у какой-то канцеляристки. И, узрев на нём резолюцию следователя «в 10-е отделение», канцеляристка вновь пересылает его в 10-е отделение. Попав в 10-е отделение, дело исчезает вовсе. Ничего неизвестно о деле. Бродит ли горемычная папка в пыли, в жаре, в духоте или успокоилась она где-нибудь в шкафу, навсегда, засыпанная актами, описями, показаниями? Неизвестно. Умерло несчастное дело.
Воздадим же должное – в виде надгробной речи – расхлябанности, беспорядочности иных наших судебных и исполнительных органов. Отметим, что на многих участках слаба ещё революционная законность, огромны и путаны пути самого ясного, самого обыкновенного дела. И вот бредёт пустяковое дело от стола к столу. Проходят дни, недели, месяцы. А дело идёт и идёт сквозь весну, жару, осень, стужу.
