Тот день запомнился Дане еще и потому, что папа в первый и, как потом оказалось в последний раз, поднял на него руку.
Он больно, до синяка, вцепился в Данино костлявое плечо и волок его до дома молча. Ни разу не взглянул. Даня не понимал, чем разозлил папу, но спросить не решился. Он только надеялся, что пока они идут, злость, которую он чувствовал правым плечом, пройдет, и ему удастся юркнуть в свою комнату, чтобы там в одиночестве обдумать странное поведение взрослых.
Как назло, по дороге Даня постоянно встречался взглядом с отмеченными. Никогда он столько за один раз не видел, даже со счета сбился. Наверное, все из-за большого больничного комплекса, от которого они с папой стремительно удалялись, догадался Даня.
Отмеченные проходили мимо, спеша по делам, не сбивая ритма своей обычной повседневной жизни, и другие взрослые, на лица которых еще не легла тень смерти, не обращали на отмеченных особого внимания. Некоторые шли с ними рядом, смеялись, как ни в чем не бывало, не испытывая ни сочувствия, ни страха перед обреченными, поэтому Даню еще больше удивила реакция медсестры и отца.
Он украдкой взглянул на папу: от злости, которой он маскировал беспомощность, его лицо исказилось так, что Даня на секунду испугался — не метка ли смерти причина такой метаморфозы? Вгляделся и вздохнул с облегчением. Нет, отцу, к счастью, в ближайшее время ничего не угрожает. И успокоился.
Отец сдерживался до самой квартиры — бить сына прилюдно не стал. Зато, когда за ним закрылась входная дверь, он, не дав Дане снять курточку и ботинки, толкнул его так сильно, что Даня упал и проехался по полу до самой кухни. Он мог удариться головой о дверной косяк, но помешал помпон на шапочке.
Не делая попыток встать, Даня с ужасом смотрел, как папа медленно снимает куртку, с трудом вешает ее на крючок в коридоре — пипочка едва заметна под грудой курток, толстовок и ветровок, не убранных на антресоли еще с осени. Даня подумал, что папа поторопился, и куртка сейчас упадет. Что и происходит в следующую секунду. Отца эта мелочь окончательно выводит из себя: он выдергивает из брюк ремень, но не замахивается, а читает долгую нотацию, помахивая ремнем возле бедра. Лицо его все больше походит на ужасную маску, какую надевают в фильмах грабители банков. Бабушка считает, что Дане еще рано такие смотреть, но родители вроде не против.
— Я никогда не наказывал тебя, Даниил, а, видимо, стоило, да? Совсем распустился, да? Но сейчас я наверстаю, о, да, сейчас ты узнаешь, что такое строгий отец, а не добрый папочка, как ты привык, да! Ты будешь меня бояться! Ты хоть немного раскаиваешься? Зачем ты напугал маму и нагрубил медсестре? И даже не извинился. Неужели тебе совсем не стыдно? Ты так напугал маму. Она до сир пор, наверное, плачет. Она все время плачет и-за тебя, — тогда Даня еще не знал, что отец уже подумывал и не раз о разводе, но еще решился озвучить решение маме. Он все ждал, когда ей станет лучше, чтобы не чувствовать себя подонком. И вот теперь ее выздоровление опять откладывается на неопределенный срок, а вместе с ним и его свобода от этой душной, пропитавшей все вокруг запахом несчастья атмосферы. Нет, ничего этого Даня пока не знал, он только с жалостью вслушивался в путанные, а совсем не грозные слова отца. Какие-то книжные, ненастоящие, как будто и не папа их придумал вовсе, а какой-то писатель, а папу заставил их произносить вслух. А папа декламирует плохо, и от этого у него выходит фальшиво, не от сердца. — Сейчас я ударю тебя, Даниил. Так надо, чтобы не говорил глупостей и не пугал людей.
Даня посмотрел на ремнем. Он все так же качался возле папиного бедра из стороны в сторону.
— Что я такого сказал? Только правду. Все это знают.
Зря он открыл рот. Отец разозлился еще больше, неловко поднял ремень, опустил руку.
— Ты продолжаешь? Мерзавец! — голос его стал высоким-высоким. Как у бабушки, которая она пыталась подпевать телевизору. — Теперь-то уж тебе точно не отвертеться.
Он замахнулся, прикрыл глаза и ударил наугад. Попал по ноге. Совсем не больно, но удивительно, что большой взрослый добрый папа, вот так смог. Ремнем. По ноге.
От обиды на глазах выступили слезы, Даня вскочил и с криком «ненавижу» бросился в прихожую, открыл дверь и выбежал на лестничную клетку. Папа рванул следом, но споткнулся об упавшую куртку и упал. Пока он вставал, Даня побежал. Но не вниз, а вверх по лестнице. Выходить одному на улицу было страшно.
Добравшись до последнего этажа, Даня забился в угол и сидел там до тех пор, пока папа, обегав ближайшие улицы, не догадался подняться наверх.
Даня не сопротивлялся, когда отец его обнял и долго, неумело просил прощение, обещая, что ничего подобного никогда не повторится, что бы «ты, Даня, опять не выкинул».
Тогда Даня еще не знал, что через полгода, когда семья окончательно удостовериться в Данином даре, он уйдет, потому что «это ненормально, разве ты сама не понимаешь? Я не могу на это спокойно смотреть. Удивительно, как ты держишься».
Так что обещание никогда больше не бить Даню, отец выполнил.
