-Большой семьей мы жили на окраине Ленинграда, в Рыбацком. В нашей семье было 9 человек. Отец работал мастером на железной дороге. А мама занималась домашним хозяйством и воспитанием детей. Перед войной старшие дети заканчивали институты. А мы, младшие, учились в школе.
В 1939 году я закончила школу. 10 классов в 22 школе, расположенной на Куракиной даче. После школы я поступила в Институт Советской торговли.
Начало войны
22 июня я помню, как прошел весь день. Я была студенткой, и мне осталось сдать один экзамен - политэкономию. Мы уже заранее думали, чем будем заниматься во время каникул.
Утром дружно позавтракали на веранде. Мы сидели, играли, разговаривали, шутили. Отец с матерью с утра поехали в Петергоф. И вдруг очень быстро вернулись обратно. Они услышали речь Молотова о том, что началась война.
Что такое война, нам было не очень понятно. Я знала только то, что это неприятное событие. О войне мы знали только из книг, фильмов и рассказов отца. Но ту трагедию, которую нам предстояло пережить, мы даже не представляли. И предвидеть, конечно, не могли.
Вместо того, чтобы сдавать экзамен, нашу группу вызвали в институт. Выдали нам лопаты, кирки, ломы, посадили в электричку и отправили, не сказав куда. Конечно, настроение у всех было подавленное. Мы не знали, куда, на сколько едем. Понимали только, что на земляные работы.
Вскоре на перегоне поезд остановился. Вокруг был лес. Всем велели закрыть головы венком из веток и двигаться за направляющим. Оказалось, что мы прибыли под Кингисепп. На оборонительные работы нас приехало две тысячи человек.
Разместили нас в лесу. Я с детства хорошо ориентировалась в лесу, поэтому быстро соорудила из веток шалаш. В этом шалаше мы прожили две недели. Мы рыли противотанковые рвы. Враг не давал работать днем, работали только ночью. Грунт был очень тяжелым, его приходилось бить кирками. Первые дни мы работали днем, но раз за разом прилетал немец и начинал в нас стрелять.
Кормить нас приезжала полевая кухня. Я была очень хозяйственной девушкой. Неподалеку от нашего лагеря бесконечным потоком перегоняли скот. Обычно я брала два ведра и ходила на дойку.
Так прошло две недели. Однажды днем мы с подружкой искупались в речке и пошли за земляникой. Как раз в это время она поспела.
Шли-шли и вдруг наткнулись на танкистов. Они нам: “Кто такие? Откуда?” Мы им объяснили, что мы тут на оборонительных работах.
Тогда они нам сказали: “Передайте своим преподавателям, что здесь завтра будет большой бой. Надо бы вам уйти отсюда”.
Мы еще пообщались. Молодые ведь, ветреные, как и сейчас. Начали назначать свидания “в шесть часов после войны”.
Пришли, сказали преподавателю, на что он ответил: “Вы не распространяйте непроверенные факты. Бои - это военная тайна”.
Мы еще раз сходили на речку, легли спать и уснули.
Просыпаемся. Земля дрожит. Такие звуки непонятные, страшные. Снаряды летят, пули свистят. А мы ведь еще войной не опаленные. Прислушались, а в лесу тишина. Смотрим, в шалашах никого нет.
Оказалось, что мы так крепко уснули, что остались с подругой одни. Подружка заплакала, а я говорю: -Не плачь, я знаю, где дорога до города. Когда мы вышли на дорогу, то увидели, как много наших войск отступало на машинах.
Стали голосовать. Остановилась последняя машина. Солдаты потеснились и посадили нас. Мы ехали от Ястребино до Волосово. Вся дорога сплошь была забита техникой, отступающими солдатами, стариками, детьми, женщинами, скотиной. Я видела своими глазами, как люди со слезами просились в машины, но их сажать было просто некуда.
В Волосово стоял товарный поезд. Такое мы видели только в фильмах про гражданскую войну. На крышах товарных вагонов народ, на подножках народ. Не видно места, куда бы нам протиснуться.
Смотрю, там груженные молотилки, а барабаны у них большие. “Шура, лезем в барабаны!” А там штыри. Мы на них одеяло из рюкзака накинули. Только влезли, и поезд тронулся.
Без остановок доехали до Гатчины. В Гатчине мы только чудом успели на электричку и приехали в Ленинград. А мне ведь еще в Рыбацкое добираться.
Добралась я домой. Мама дома. Ей я ничего рассказывать не стала, чтобы не пугать. Смотрю, а у нас в Рыбацком тихо, спокойно. Как будто и нет войны.
Начало блокады
Еще как один из страшных дней в моей памяти остался день 8 сентября. Мирное село Рыбацкое вдруг наполнил непонятный шум, какого мы никогда в жизни не слышали.
А потом вдруг стало темно, хотя погода была солнечная. Оказались, то ли с Гатчины, то ли с Пушкино на наш город идет громадное полчище самолетов. А они не просто идут (летят), ревут они потому что перегружены, воют прямо. Летели они очень низко-низко, прямо хотелось бросить крючок, стащить их оттуда и стать какой-то преградой на их пути.
Видно было, как немцы сидели и стреляли. Летели они явно к намеченной цели. И вскоре началось! Ленинград как-будто ходуном ходил от взрывов, летящих кирпичей, от грохота. Начались пожары. Сердце от страха сжималось в кулак. Не знаешь, как защититься и что делать. Это надо было видеть, невозможно все рассказать.
Дорога жизни
До ноября я еще ходила в институт, хоть посещаемость была очень низкой. В аудиториях было холодно. Преподаватели голодные. Ходила я, конечно, не ежедневно, а два раза в неделю, и то больше ради карточек. Девочки меня ждали, думали, что я что-то принесу, раз в Рыбацком живу. Мама давала мне с собой лепешки из картофельных очисток.
При любой возможности все мои сокурсницы старались уехать, эвакуироваться. Тем более институт тоже уезжал. Меня подруги уговаривали-уговаривали, но я приняла решение, что не поеду никуда.
Вместо эвакуации я пошла в военкомат. И всю зиму 42-43-го провела на Дороге жизни.
Наш девичий взвод был совсем не подготовлен, поэтому мы выполняли любую работу, какую нам поручали. Одеты мы были как положено: сапоги, валенки, шинель, ватник. Все у нас было. Жили мы в землянках. Спали на полу, где была постелена солома, топили буржуйки.
Приходили мы только поспать, а почти все время были на Дороге жизни. Сколько нами снега очищено, сколько дорог открыто - не счесть.
Питания, конечно, нам не хватало, как и всем. Постоянно хотелось кушать, постоянно хотелось спать. Я однажды даже уснула стоя. Только приходишь в землянку, хочешь поспать, а тут тревога - опять вставать. Нам давали столько же хлеба, сколько было положено во всем городе. Еще щи из капустных листьев и ложку каши. Были еще ежедневные сто грамм, но мы их быстро оприходовали. Меняли на хлеб.
Шпалы
Однажды нам дали задание погрузить шпалы в вагон. Строили мост. Шпалы были вмерзшие в лед, все в снегу. А из работоспособных были я и одна женщина. Все девочки из строя вышли.
Как много было этих шпал, а паровоз ждет. Мы должны эти шпалы по вагонам рассовать.
Я села, заплакала и стала звать маму: -Мама, мама, милая, помоги мне. Вразуми меня. Как мне погрузить эти шпалы? Как мне выполнить это задание?
И надо же! Пришла мысль. Зачем нам таскать эти шпалы, надо найти круглое полено, и катить эти шпалы. Я пошла и как раз между прокладками нашла кругляши. “Девочки, девочки. Теперь эти шпалы у нас сами будут ходить. Вы только толкайте".
И к шести часам утра мы вертушку загрузили, а эти ледяные шпалы отправились для строительства моста под Лугу. Никто нам спасибо не сказал за работу. Только машинист дал прощальный гудок. Мы поняли, что гудком он сказал нам спасибо.
Немец
Был уже конец войны. Я поехала к себе в Рыбацкое, чтобы навестить маму, которая только что приехала из эвакуации. Оказалось, что в это время и брат приехал, который служил на Северном флоте и был командиром подводной лодки.
Как-то я пошла к колонке за водой.
Ко мне подошел пленный немец. Они жили недалеко, в бараках. Немец предложил мне детскую машинку,( для киндера, как он сказал) в обмен на кусочек (брота) хлеба.
Я говорю: - Знаешь, во-первых, киндера у меня нет, а “брота” с собой тоже нет. Сейчас я вернусь и принесу тебе кусочек хлеба.
Когда я пришла домой, на столе был скудный обед, приготовленный мамой для меня с братом. Брат мне и говорит: -Приведи этого пленного сюда, накормим горячим обедом. Куском хлеба он не наестся.
Этого немца звали Мурад (со слов рассказчицы), он сказал, что ему 18 лет. Его только что забрали на фронт, и он сразу попал в плен. Я пришла и говорю: -Пойдем мама горячим обедом накормит. Его отпустили. Знали, что не сбежит.
Пошел он со мной. Я ему говорю: -А машинку эту сохрани. Еще кому-то предложишь, кусочек хлеба получишь.
Он только переступил порог, увидел военную форму брата и как ринется обратно. Испугался.
Брат вскочил, догнал его, похлопал по плечу и сказал: -Не бойся, мы уже отвоевали с тобой. Садись и кушай. Все будет в порядке.
Он сел за стол. Мы покормили его скудным обедом, какой был. Немного пообщались. Он рассказал, что жил в деревне под Дрезденом. Рассказал, что не хотел он на войну. Сколько он на фронте, все думает только о своей маме и хочет поскорей домой. Мы успокоили его, сказали, что скоро уже война кончится. Брат сказал, что тоже 4 года не видел маму.
Семья
Моя старшая сестра была медиком. Утром она учила студентов в мединституте, а днем и вечером работала в госпитале на Петроградской.
Вторая сестра после окончания Академии воздушного флота была назначена начальником отдела связи авиаполка Ленинградского военного округа.
Брат до войны был торговым моряком, а потом прошел переподготовку на подводника и был отправлен в Полярный командиром подлодки.
Еще один брат ушел в железнодорожные войска.
Младший брат, который во время войны учился в 8 классе, поступил в Летное училище. И позже охранял небо над Ленинградом.
Кроме сестры, которая оказалась в оккупированных территориях, все мы были на фронте.
Во время войны всю нашу дружную семью разбросало. Мы почти ничего друг о друге не знали. Письма-треугольнички хоть и шли, но шли с большим опозданием. Получали мы их очень редко. Может, один раз в год даже. Мы все очень тосковали о семье, о родителях.
К нашему счастью, мы все семеро детей, вернулись. Я очень люблю песню Михаила Евдокимова “Домик у дороги”. Вот так и наш домик в Рыбацком всех на фронт отправил, выучил и снова встретил.
И сейчас, когда я бываю здорова, 8 сентября, всегда езжу в Рыбацкое и кладу цветы туда, где стоял наш дом.
Дорогие читатели. Благодарю вас за внимание. Желаю мирного неба над головой. С уважением к вам.
