Знакомый каждому россиянину язык воров и бандитов, названный феней, появился в царской России задолго до сталинских лагерей.
Первыми «ботать по фене» (говорить на воровском жаргоне) стали заключённые ГУЛАГа. Предтечей лагерного жаргона был офенский язык — наречие, которое использовали дельцы чёрного рынка икон времён царя Алексея Михайловича.
Появлению офенского языка и его носителей, как ни странно, поспособствовали государство и церковь. Реформа патриарха Никона расколола православных на староверов и никониан. Кроме изменений в церковных службах и книгах, отмены двуперстного крестного знамения и запрета строительства шатровых храмов, реформе подверглась иконопись. Патриарх велел уничтожить старые иконы. Естественной реакцией староверов стала попытка их, наоборот, сохранить. Так появились два рынка икон: легальный — с официально разрешёнными образами и чёрный — наполненный иконами раскольников.
[Сборник: Староверы]
Обслуживать крайне прибыльный чёрный рынок взялись жители земель между Владимиром и Нижним Новгородом — именно там концентрировались иконописные мастерские. Староверы, изгнанные или бежавшие подальше от реформ Никона, готовы были платить большие деньги за иконы, написанные по древним канонам. За дело принялись офени — коммивояжёры чёрного рынка. Они не только продавали иконы раскольникам, но и занимались перекупом и обменом: древние образы, сохранявшие традицию византийской и русской иконописи, перепродавали коллекционерам во много раз дороже. Со временем офени стали торговать не только иконами — у разносчиков покупали книги, лубочные картинки, антиквариат и мебель. Постепенно улицы городов заполнили многочисленные продавцы. В столице традиционно торговали крестьяне из Ярославля, в Москве — из Владимирской губернии.
Так как торговля была нелегальной, офеням пришлось, дабы не быть пойманными с поличным, придумать своё арго — наречие, понятное только им. Таким образом торговцы могли при покупателе обсуждать все детали противозаконной продажи и оставаться непонятыми обывателями и слугами правопорядка. Бродячие торговцы, зачастую мошенники, включили в свой язык местные диалекты, заменяли первый слог в слове на тур-, шля-, и прочие. Например, «село» превращалось в «турло», а «знакомый» в «шляхомый». Известное каждому слово «лох» также появилось благодаря офеням. Так они называли недалёкого мужика, которого было легко облапошить. Некоторые слова сложно или почти невозможно подчинить какой-либо логике и расшифровать: мастырится (строится), клёвая оклюга (чудесная церковь), в хлябом костре Ботусе (в столичном городе Москве).
В офенском языке были и понятные современному россиянину слова: стырить (украсть), стрема (осторожно), перетырить (передать), жулик (мальчишка), лоханка (табакерка).
Более двухсот лет торговцы-разносчики сохраняли свой уклад и говорили на фене. В 19-м веке тарабарщиной заинтересовалось министерство внутренних дел: в каждом, кто говорил на непонятном, шифрованном языке, государство видело потенциального заговорщика. Власть посчитала, что офени используют свой язык не столько для коммерции, сколько для пропаганды старообрядчества. Старообрядцы, в свою очередь, переняли офенский язык. Когда раскольников арестовывали, дознаватели с трудом могли разобрать то, что написано в бумагах староверов.
Расшифровать абракадабру поручили Владимиру Далю. Первым словарем писателя стал не общеизвестный толковый, а русско-офенский. Даля направили на родину торгашей в село Алексино Владимирской губернии, где он занялся переводом наречия. Результаты, однако, власть не удовлетворили: в диалекте офеней не обнаружили ничего, что свидетельствовало бы о симпатиях торговцев к еретикам или вселенском заговоре коробейников и раскольников.
И хотя промышленный прогресс уничтожил офенскую торговлю, язык их продолжил жить. В силу рабочей специфики офени были тесно связаны с воровской средой. Арго мошенников, карманников и прочих криминальных элементов развивалось отдельно от офенского языка, однако возникло под сильным влиянием последнего. Структура и суть воровских объединений также были очень похожи на офенские. Со временем преступные наречия трансформировались в блатную феню (на воровском языке — блатную музыку).
Пока советская власть, пришедшая на место царской, пыталась искоренить воровской жаргон и превратить вчерашних уголовников в добропорядочных советских граждан, блатная музыка прочно утвердилась в другой инициативе большевиков — ГУЛАГе. На воровском жаргоне разговаривала не только воровская элита, но и другие заключённые независимо от «масти». Слова из блатного жаргона стали всенародными, так как значительная часть населения прошла через лагеря. Освободившись, вчерашние зэки продолжали использовать тюремное арго на воле, привнося в русский язык новые слова, ставшие с течением времени нормой.
Так, например, сегодня, когда мы говорим о подделке или обмане, то часто используем слово «липа». В повседневный обиход слово попало из воровского наречия. В свою очередь тюремный язык позаимствовал это выражение у офеней: иконы, которыми они торговали, писали на ценных породах дерева, а для подделок использовали доски из липы.
