Чёртова дюжина: убийцы Михаила Булгакова
Тут, конечно, некоторое предисловие необходимо. Так уж повелось, что всякая экранизация по Михаилу Булгакову становится взрывоопасной. Так опять случилось. Интерес к творчеству и судьбе великого писателя опять захлестнул Россию, половодьем обрушился на читающий народ. И меня тоже захватило это благотворное половодье. Попытался я приглядеться к тому, откуда в его вечном романе взялись некоторые необъяснимые герои. И вот что у меня получилось.
Смертельно опасным этим хобби Михаил Булгаков занялся по жестокой неволе. С определённого (с середины, примерно, двадцатых годов) времени он станет аккуратно собирать и подклеивать в особый журнал все статьи и рецензии о себе. Успеет собрать таких напитанных ядом опусов триста и одну штуку. Двести девяносто восемь из этих чрезвычайных, под стать времени, документов подобны приговорам и доносам и написаны людьми, в чьих руках были стальные перья «вечных» ручек, способные тогда убивать и калечить. И только три бумаги содержали робкие попытки понять и объяснить явление Булгакова. Именно те почти триста злобных перьев и этот журнал и довели Булгакова до слепоты и смерти. Давно уже хотелось мне почитать нещадные те слова и узнать убийственные имена из того журнала. Оказалось, тут и напрягаться особо не надо. Вдова Булгакова сберегла этот журнал, все эти злобные письмена, подписанные немилосердными сочинителями пасквилей и доносов. Она же, частью под диктовку умирающего уже мужа своего, составила особый список, в котором отмечены эти кромешные имена. Теперь хранится этот чудовищное свидетельство бесноватого времени в Доме русского зарубежья А. Солженицына. И я эти имена узнал. Но без комментариев, подходящих к случаю, они, эти имена, конечно, не обозначатся во всю меру содеянного. Попробую тут эти комментарии сделать. Выбрал для того пока чёртову дюжину этих ископаемых представителей человеческого дна. Кто бы ни придумал этот сатанинский счёт, он очень подходит для моего невесёлого повествования. Про каждого бы, конечно, надо написать. По мере вины. Грустно и гнусно, но это же всё надо знать.
Оттенок первый. О Леопольде Авербахе
…И вот я узнал, что этот жуткий персонаж появился на белый свет в городе Саратове. Тут же целый ряд неприятнейших ассоциаций потянули одна другую. Страшное и таинственное дело произошло однажды в этом Саратове. Я даже начал было писать повесть на эту тему, но понял, что она очень становится похожа на некоторые сюжеты Булгакова. И остановился. А суть вот в чём. Кто не поверит, что это было на самом деле, пусть погуглит на тему, «человек произошёл от крысы», и все сомнения отпадут. Так вот, в городе Саратове, в загадочной лаборатории тайные велись когда-то давно, при ленинской жизни ещё, работы. Советской власти надобны стали бесстрашные, с незамутнённым сознанием бойцы. И будто был в то время гениальный генетик, догадавшийся, что если крысе к семенной жидкости прибавить вытяжку из человеческих мозговых пирамидальных каких-то клеток, то такие бесстрашные незамутнённые сознанием бойцы всенепременно выйдут. И будут те крысы венцом новой цивилизации, цветом невиданного доселе эволюционного прорыва. Крысы станут людьми. И будут они лучше людей. Потому, что у них не будет человеческих слабостей. Не будет сомнений, не будет совести, не будет моральных угрызений, не будет чести, не будет любви, а будет только ненависть и цель. Эксперимент советского генетика не завершился вот в какой части. Крысы, чреватые великой научной целью не стали дожидаться окончания опытов. За пятнадцать лет прогрызли в лабораторном бетоне дыру и все до единой сбежали. Но эксперимент уже был не остановим. Сбежавшие крысы, охваченные новым неслыханным генным пожаром, стремительно двинулись в своём развитии. В кромешных подземных лабиринтах завелась новая неслыханная подпольная цивилизация, которая перепуталась, натурализовалась и ассимилировалась с той, которая освещаема была божьим светом. Становились ли они людьми, никто и теперь сказать не может. Или люди, наоборот, от катастрофы такой перемешались с тварями, стали крысами, не потеряв людского облика, и того никто не ведает. Знают только, что всё должно было идти своим чередом, причём, с чёрт его знает какой скоростью. И вот, когда я узнавал подробности жизни этого Леопольда Авербаха, мне всё больше казалось, что это и есть обернувшаяся человеком крыса, настолько она омерзительна и не объяснима человеческими мерками. Вся жизнь его есть самый доказательный аргумент в пользу новой эволюционной теории.
Вот каково, например, его крысиное вполне самолюбование. Абсолютно безграмотный, не умеющий не только запятую поставить, но и нужную букву на место определить, он пишет в анкетах: «самообразование — высшее». И упивался, вероятно, гадким этим своим остроумием.
Куприн как-то, ещё в 1909-ом году, написал тайное письмо другу, оно, конечно, тотчас известно стало. Он написал там так: «…каждый еврей родится на свет божий с предначертанной миссией быть русским писателем». И, между прочим, добавлю я от себя, некоторым евреям это вполне удавалось. Русский язык, которым писал, например, Исаак Бабель, я считаю чудом. К сожалению, это не всегда совпадает с нравственным тактом его в отношении русского народа. Или вот Юрий Олеша — только исключительно бесчувственный к языку человек не позавидует его русской речи.
Но те, кто выпестовали тогда, в двадцатых послереволюционных годах диктатуру пролетариата, помимо названной миссии имели ещё и больную волю руководить, учить, направлять. На пролетариат им было плевать, они тихой сапой установили свою диктатуру, неограниченную власть бездарности. И вождь всех угнетённых собственной бездарностью отыскался тогда. Им стал этот самый Леопольд Авербах.
Нет, безграничное его влияние образовалось не само собой. Начинать надо, наверное, с того, что отец его Лейба Авербах владел пароходной компанией на Волге. А правой рукой (директором-распорядителем) у него был (с 6-го марта 1916 по 8(21)-е ноября 1917) Марк Тимофеевич Елизаров, никто иной как будущий зять Владимира Ульянова (Ленина). Дядей Авербаху приходился первый президент советской России Яков Свердлов. По нынешним меркам Ленин был тогда лишь премьер-министром, послереволюционным Медведевым. Женат Авербах был тоже удачно, на дочери управделами Совета Народных Комиссаров и видного соратника Ленина Владимира Бонч-Бруевича. А сестра Авербаха Ида замужем была аж за самим Генрихом Ягодой. Некоторое время этот брак тоже служил на пользу Липе, как ласково называли Леопольда в этой запутанной семье. Любовница у Авербаха, и та была завидная — Ольга Берггольц, прославившаяся потом своими стихами. Она была сестрой малоизвестного теперь литератора, а тогда грозного сподвижника Авербаха в его иезуитских делах Юрия Либединского. Этот Либединский известен ещё и тем, что первым назвал Авербаха «неистовым ревнителем пролетарской чистоты». Это отпрыска-то богатейшей в прежней России фамилии?
И ещё одно удивительное дело — покровителем Авербаха был сам Максим Горький, за невесткой которого красавицей «Тимошей», очень даже успешно приударял шурин Авербаха Ягода. Упомянутая Надежда Алексеевна Пешкова, жена, а потом вдова сына А.М. Горького (урожденная Введенская, «Тимоша» было её прозвище), знаменитая красавица, в которую Ягода был влюблен, которую сделал своей любовницей и из-за которой по его приказу был доведен до тяжёлого алкоголизма и безвременной кончины её муж, сын великого по пролетарским меркам писателя. Для неё специально за счёт средств ГПУ было построено две дачи — в деревне Жуковка (Горки-10) и в Гильтищеве, по Ленинградскому шоссе — это для того, чтобы Ягоде удобнее было встречаться с ней. Ещё в расстрельном деле Генриха Ягоды сказано, что для «Тимоши» специально «обслуживалось три точки» в системе чекистской торговли всяким дефицитом и туда «всё давалось без ограничений».
Такой вот клубок-колобок. Так и ждёшь, что вот-вот кто-то страшный и прожорливый скажет: «колобок-колобок, я тебя съем». Так оно и будет. Но не сей момент. Чуть позже.
А пока советской России стала вдруг до зарезу нужна новая литература — пролетарская.
Что это такое? Крысы, объявившие свою диктатуру, это представляли вполне ясно. Владислав Ходасевич до своего отъезда из страны имел беседу с одной донельзя важной партийной дамой — Ольгой Каменевой, женой Льва Каменева, ближайшего соратника Ленина и сестрой самого Льва Троцкого (непонятно только, почему это Ходасевич величает её Дмитриевной). Речь шла как раз об основах диктатуры бездарности. Суть дела из этой беседы вытекала такая. Цитирую мемуары Ходасевича под названием «Белый коридор»:
«Мы с Ольгой Дмитриевной коротаем вечер. Она в чёрной юбке и в белой батистовой кофточке. Должно быть, за день она тоже немного устала, прическа её рассыпалась. Она меланхолически мешает угли в камине и развивает свою мысль: поэты, художники, музыканты не родятся, а делаются; идея о прирождённом даре выдумана феодалами для того, чтобы сохранить в своих руках художественную гегемонию; каждого рабочего можно сделать поэтом и живописцем, каждую работницу — певицей или танцовщицей; дело всё только в доброй воле, в хороших учителях, в усидчивости. Этой чепухи я уже много слышал на своем веку — и от большевиков, и не только от них. Возражаю лениво…».
Логика у этой Каменевой, она как раз заведовала тогда управлением театров в Наркомпросе и активно проводила линию их большевизации, как видим, вполне крысиная. Бездарность тут абсолютизировалась и возводилась в ранг непременных черт новой эпохи.
Итак, можно научить. На выполнение этой идеи бросились многие предприимчивые молодые люди, среди которых было немало бойких молодцев местечкового происхождения
Саратовский писатель Лев Гумилевский впоследствии писал: «Поспешно лысеющие молодые люди в штатских френчах, утверждавшихся в виде форменной одежды вождей, быстро размножались. Довольно скоро они захватили редакции и издательства.
Сами они ничего не писали или писали плохо, прикрываясь цитатами, смысла которых часто и не понимали, но считали своим призванием воспитывать и перевоспитывать взрослых людей».
Выдающимся крысёнышем, точкой в наступившем конце культуры и стал Липа Авербах. Секретарь Политбюро ВКП(б) в 1920-х годах Б.Г. Бажанов, убежавший потом за границу, в своих воспоминаниях напишет о нём: «Очень бойкий и нахальный этот юноша, открыл в себе призвание руководить русской литературой и одно время через группу “напостовцев” осуществлял твёрдый чекистский контроль в литературных кругах».
А ведь и точно, залогом неимоверных удач Авербаха, счастьем своим, которое кажется пока бесконечным, было феерическое его нахальство. Двадцатилетний член редколлегии журнала «На посту» он поучает знаменитого уже писателя Леонида Леонова: «Если Леонов хочет, чтобы революция его приняла, он не должен под прикрытием разной любви к крестьянину и рабочему нападать на напостовцев».
Александр Фадеев был дружен с Авербахом, одобрительно отзывался о его «политически остром уме». Однажды в доме у Горького Сталин велел Фадееву и Авербаху пожать друг другу руки. Они в какой-то размолвке были тогда. Фадеев немедленно ринулся к Авербаху с протянутой рукой. А тот демонстративно спрятал руки за спину, вызывающе задрав подбородок. Сталин, усмехнувшись, резюмировал: «слабый у вас характер, товарищ Фадеев, то ли дело товарищ Авербах, вот у него характер сильный, он за себя постоять умеет».
Наглость эту и неоглядное, до времени, бесстрашие питало, конечно, и тесное родство с Генрихом Ягодой. Оно было вторым (после нахальства) залогом благополучия Авербаха. Многие годы главный напостовец кормился из чекистского распределителя, отдыхал с Ягодой в Крыму и проводил с ним бесовские, в духе булгаковского бала у Сатаны, вечеринки на загородной даче. Ягода, в натуре которого бравада мелкого уголовника так и не выветрилась, хвастался там награбленными «брюликами», коллекцией пистолетов и... каучуковым членом, который ему привезли из Германии. По слухам, в программу развлечений чекистов и идеологов пролетарской литературы входили игра в жмурки с голыми девицами и стрельба по иконам, которые специально для очередного непотребного случая хранились в бане.
Да, ещё и эта непроходимая воинствующая его бездарность.
Удивительное дело, мгновенную славу свою, общий в писательской среде тихий ужас, почтительный трепет в окололитературной среде он основал именно на агрессивной бездарности своей. Он сделал бездарность смертельно опасным оружием, гиперболоидом, небывало разрушительным для культуры. Тот погром, который учинён им в русской самобытной цивилизации, сказывается до сей поры. Вот как яростно может оказать себя сильно действующая ядовитая зависть бездарного существа к тем, кто способен творить
Это он, Авербах, ещё до изобретения соцреализма придумал «диалектико-материалистический творческий метод», как единственно правильный метод советского искусства. Считал, что именно это поможет пролетарской литературе стать первой в мире по своим достоинствам, легко обойти величайшие образцы мировой классики в течение двух-трёх лет, ещё до построения всемирного социалистического рая на земле.
Он, вероятно, видел себя уже впереди всех в этой безумной революции изменённого сознания. Так что, когда однажды кто-то из обиженных им «недостаточно сознательных» писателей спросил напрямик: «А ты рабочий хлеб-то нюхал?», Авербах немедленно нашёлся (демагог он был первого класса): «Я — интеллигент, который на все сто процентов перешёл на сторону пролетариата».
Его, Авербаха, идейные установки вооружили массу других бездарностей и проходимцев политическим ражем, многочисленные швондеры окрепли в наглой самоуверенности, литературные шариковы немедленно заслонили дорогу истинным творцам.
Наиболее известными инициативами Авербаха у руля журнала «На литературном посту» стали призывы к «одемьяниванию поэзии» и набор «ударников — в литературу».
Устанавливались нормы ударничества, и объявлялось соцсоревнование в городе и деревне: кто быстрее напишет стихи, пьесы, рассказы и прочую литпродукцию. Неистовый Леопольд превозносил смоленских членов РАПП за то, что они в несколько дней создали сборник художественных произведений, и ратовал за «повсеместное распространение опыта смоленцев».
Именно Демьяна Бедного объявил он небывалым в истории творческим гением. А его кощунственные и издевательские стишки — «Под ломами рабочих превращается в сор / Безобразнейший храм, нестерпимый позор» о сносе храма Христа Спасителя —величайшим достижением литературы всех времён и народов. Вот с таким-то багажом победившие крысы вышли строить на месте России удобную им жизнь.
Так что «авербаховщина» — это непознанная ещё грань крупнейшей трагедии нашей национальной культуры.
Между тем, этот безумец, как бы ни старался, не смог бы поучаствовать в становлении новой литературы ни строчкой. Как знаем мы уже, был он катастрофически безграмотен. Так что власть свою на новом поприще он поначалу вынужден был утверждать с помощью целой бригады литературных рабов, пытавшихся привести в относительный порядок бредовые его установки. Те вместо Липы стали называть его Ляпой. Про себя, конечно. Так что не удивительно, что и сам Авербах и прочие напостовцы писали только критические статьи, с дичайшими притом ошибками, путая Стендаля с Далем и называя Киплинга американцем. Это о них Бабель говорил: «В нашей литературе на одну поющую птицу — три клюющих».
Перед ним заискивали, ему посылали доносы на товарищей по перу. Венгр Бела Иллеш, например, просигналил как-то «дорогому товарищу Авербаху», что советский литератор Сандомирский опрометчиво посоветовал какому-то зарубежному гостю написать правду о положении в СССР. Сандомирский был исключен из партии и, как водится, расстрелян.
Вот какова стала сила этого Липы-Ляпы Авербаха.
Всех литераторов для собственного удобства Авербах и его присные поделили на чистых и нечистых: на собственно «пролетарских писателей» и «попутчиков». Это последнее гнусное словцо придумал нарком тогдашнего просвещения Луначарский, отметившийся так же бездарнейшими, даже для своего времени, драматургическими поделками. Печальна тогдашняя судьба этих бедных «попутчиков», а вот они-то все только и остались в нашей литературе от тех времён — Пильняк, Ахматова, Мандельштам, Платонов, Замятин. Их смешивали с грязью, не давали печататься, отнимали кусок хлеба. Нередко это противостояние в писательской тогдашней среде заканчивалось летальными исходами.
Сначала, понятное дело, жертвы были только в толпе «попутчиков».
Идеи, продвигаемые Авербахом, были страшны в своей простоте: исключительный кондовый реализм как единственно возможная идеология советской литературы. Романтик Александр Грин после «проработки» в 1931 году угадал с грустью: «Амба нам. Печатать больше не будут».
Отдельным объектом нападок избрал Авербах «булгаковщину», которую призывал добить во имя свободного становления пролетарской литературы.
Да ведь все эти авербахи и не могли пройти мимо Михаила Булгакова, больнее других унижавших их творческую несостоятельность своим небывалым, ясным даже бездарю, талантом.
О Булгакове в 1925 году он, Авербах, отозвался так: «Появляется писатель, не рядящийся даже в попутнические цвета. Не только наша критика и библиография, но наши издательства должны быть настороже, а Главлит — тем паче!».
И это сработало, конечно, самым убийственным образом. Кроме тех четырёх пьес, которые чудом устроились на сцену до мрачного всесилия Авербаха, Булгаков современникам остался неизвестным.
Впрочем, даже смертельно раненые, «попутчики», в безумном бесстрашии отстреливались всё же. Язвительный Олеша заклеймил Авербаха кличкой «литературного фельдфебеля», а Александр Архангельский — лучший пародист в истории русской литературы — выразился ещё былиннее: «Одним Авербахом семерых побивахом».
А мы теперь, перечитывая Булгакова, узнаём Авербаха под собирательными именами Лавровича и Латунского, отчасти ещё и Берлиоза. Он многолик оказался у Булгакова.
Чтобы удобнее было орудовать на поприще пролетарской литературы, насаждаемой ударными темпами, Авербах организовал и возглавил организацию РАПП — Российскую ассоциацию пролетарских писателей. В подручных у него были такие же ловкачи-писатели Д.А. Фурманов, Ю.Н. Либединский, В.М. Киршон, А.А. Фадеев (один талантливый всё же попал сюда), В.П. Ставский, критик В.В. Ермилов. Вопреки названию, большинство руководителей РАПП имело далеко не пролетарское происхождение. И тут уж такое началось! Так что к 1930-ому году все остальные литературные группировки и объединения были разгромлены, и РАПП стало обращаться к писателям только слогом директивы. Для того больших талантов оказалось и не надо. Например, резолюция от 4 мая 1931 обязывала под страхом революционной кары всех пролетарских писателей «заняться художественным показом героев пятилетки» и доложить об исполнении этого призыва-распоряжения «в течение двух недель».
Кто-то неизвестный метко посетовал тогда: все писатели оказались у Авербаха «в литературном РАППстве».
Вот только сам Авербах писать хорошо и интересно так никогда и не научился, хотя утверждал громогласно, что научиться писать пролетариату дело вполне наживное.
Впрочем, РАПП оказалась похожей на банку с пауками, немыслимая грызня началась в ней. Все старались получше усесться и поболее других сказать. Дискуссии разразились, как в нынешних телевизорах. Риторика накалялась, всё более становясь воинственно-русофобской. И тому страшному, которого забыли бояться, всё это надоело до чёртиков.
Весной 1932 по инициативе Сталина РАПП ликвидируется. Вождь разъяснил это так: «Надо понимать две разные позиции: когда мы были в оппозиции и когда находимся у власти. Вот тут этот был — как его? — Авербах, да. Сначала он был необходим, а потом стал проклятьем литературы».
Но Авербах-то не только был, он ведь вот он, жив-здоров пока. С каким чувством, любопытно мне знать, читал он эту стенографическую запись, опубликованную в «Правде»? Современники же угадали некую мистическую, как в романе Булгакова, подкладку, писали: «Разгон РАППа встречается в литературно-театральной среде с чувством небывалого восторга. Дело было под Пасху, многие (в том числе и во МХАТе) целовались и поздравляли друг друга: “Христос воскресе”».
А вот что вспоминала Надежда Мандельштам:
«Это произошло в день падения РАППа, 23 апреля 1932 года — мы узнали об этом событии утром, развернув газеты. Оно было неожиданно для всех. Я застала Тихонова и Павленко за столом, перед бутылкой вина. Они чокались и праздновали победу. “Долой РАППство”, — кричал находчивый Тихонов, а Павленко человек гораздо более умный и страшный, только помалкивал. “Но ведь вы дружили с Авербахом”, — удивилась я. Мне ответил не Тихонов, а Павленко: “Литературная война вступила в новую фазу”».
Лидия Гинзбург в своих записках «Человек за письменным столом» так вспоминает о тогдашних настроениях писателей: «При ближайшем рассмотрении слово оказалось каламбурным: не помогло рапполепство, за упокой РАППа божия…»
Из записок придворного сталинского художника Дмитрия Налбандяна: «Почти уже закончил картину “Сталин, Ворошилов, Киров и Ягода на Беломорканале” и тут вдруг утром читаю в газете: “Враг народа Ягода”. Что делать?! Срочно звоню Ворошилову, прошу приехать. Он приехал, посмотрел: “Замечательная картина!” — а потом говорит: “Я уже знаю, что надо сделать. То место, где Ягода, вы замажьте. Тут на переднем плане перила, вы на них накиньте плащ. Будто это мой плащ».
Так что и Ягода полетел. Ещё один мощнейший под дых Авербаху удар.
И вот, в недавно построенном Доме советских писателей в Лаврушинском переулке, 17 (тот самый, в одной из квартир которого устроит разгром ведьмой ставшая Маргарита) состоялось собрание, осуждающее писателей-троцкистов, на котором директор ОГИЗ Павел Юдин подводит, нисколько уже не пугаясь, приговор: «В авербаховщину должен быть забит осиновый кол».
Леопольда Авербаха Михаил Булгаков вывел, как можно предположить, сразу в трёх образах — могущественного председателя МАССОЛИТа Берлиоза и гнусного критика-доносчика Латунского, виртуоза травли Мстислава Лавровича. Впрочем, в Лавровиче ясно узнаётся ещё и Всеволод Вишневский. И сила его, Булгакова, страстной жажды возмездия была, видимо, такова, что Авербаха настигла-таки напророченная им кара: и сам погиб, и дом его был во всех смыслах разгромлен.
Приговор книжному Берлиозу произносит Воланд на балу у сатаны такой: «…ваша теория солидна и остроумна. Впрочем, ведь все теории стоят одна другой. Есть среди них и такая, согласно которой каждому будет дано по его вере. Да сбудется же это! Вы уходите в небытие, а мне радостно будет из чаши, в которую вы превращаетесь, выпить за бытие». Так что Булгаков расправляется со своим списанным с Авербаха героем, так же как Сталин с самим Авербахом.
В предсмертных же прозрениях самого главы пролетариев ударного умственного труда присутствуют некие многозначительные строки: «Вероятно, все в тюрьме, оглядываясь на прожитое, мысленно создают себе другую жизнь. Я понял, что самовлюблённость, вождизм, неприязнь к самокритике, неврастеничная неустойчивость, легкомыслие, пустое острословие — эти мои качества — есть черты определённого и отнюдь не пролетарского социального типа. За 18 лет пребывания в партии из меня мог выработаться настоящий большевик, а я, не прошедший вначале пролетарской школы, всё время работая наверху, долгое время сам себя переоценивал, привык и в области политической работы, и дисциплины тоже жить в атмосфере вседозволенности».
Это уже не мысли самовлюблённого. Если это, конечно, написано искренне, то это приговор себе, реквием жизни своей, растраченной напрасно. Страшное дело.
Но ещё страшнее дальнейшее. Ему предстоит умереть. Есть некая, чудом, конечно, сохранившаяся запись об этой смерти. Запись эта рассказывает о таких ужасах, которые только и способны дать нам полное представление о тяжести им содеянного. Если, конечно верить булгаковскому: «коеждому по делам его». Эти записки сделал некий Пётр Леокумович, не знавший даже кто этот Леопольд Авербах. Он только выполнил его последнюю просьбу, скорее на мольбу похожую: «Мой милый друг заканчивай сам, когда-нибудь останешься жить напиши обо мне как я погиб ни за что».
Если эта версия верна, то в ней есть какая-то особая, булгаковская опять же, мера справедливости — так похожа смерть Авербаха на смерть Мандельштама, судьбу которого такие же, как этот Авербах, ломали так бездумно и беззастенчиво.
По Лиокумовичу, в феврале 1938-го он встретил Авербаха в Магадане, на прииске Мальдяк (там же в те дни обретался на краю жизни Сергей Королёв). Авербах к этому времени стал лагерным доходягой, не похожим уже на человека. Мороз там был в это время более шестидесяти градусов. Ну и быт, соответственно, лагерный — брезентовая палатка более чем на 100 зэков, плохо сбитые голые доски в качестве лежаков. На лежаках этих в истлевших обносках подобия бывших людей. Костёр посреди палатки, выжаривают тени людские жирных вшей. Вот полумёртвый Авербах, он еле двигается, и конвойные всё время бьют его, чтобы заставить жить. На работах он не может везти тачку и всё время падает. Тогда надзиратель оттаскивает его в сторонку и заваливает снегом. Так и лежит он час или два. Потом Лиокумовичу велят, наконец, откопать «вражину» и тащить в палатку. Вечером Авербах плачет и вслух мечтает о смерти. Назавтра этот ужас повторяется: Авербах падает, его засыпают снегом, он опять долго замерзает, его откапывают, волокут в палатку. (Лиокумович несёт его, высохшего до кожи и костей, легкого, как перышко, на спине). И так до 25 февраля 1938 года. В тот день всё это идёт опять страшным своим чередом. Добавляется только пурга. И вот, извлечённый из-под снега бывший «неистовый ревнитель пролетарской чистоты» умирает всё-таки на голых обледеневших досках. А потом его на санках отвозят за санчасть и бросают на штабель из трупов, ожидающих последнего здесь языческого вполне ритуала — сожжения на костре. О его смерти сообщают солагерники начальству не сразу, чтобы получать ещё паёк на мёртвую его душу.
Ну да, конечно, он теперь реабилитирован и считается невинной жертвой Сталина. Троцкизм крепчает.
Об остальных двенадцати из этой чертовщины, отразившейся в романе Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита», можно прочитать здесь:
О Всеволоде Мейерхольде: https://dzen.ru/a/YtAbqcjlPkkPo8Ge
О Владимире Киршоне: https://dzen.ru/a/YtAYcRXWelIvmcVE
Об Осафе Литовском (Кагане): https://dzen.ru/a/YtAXI84vKRU0qinx
Об Александре Орлинском-Крипсе: https://dzen.ru/a/YtAVMRrxOnpy3ZbC
О Ричарде Пикеле: https://dzen.ru/a/YtAUIawfZk5RrV1b
Об Осипе Бескине: https://dzen.ru/a/YtATMsRGngbcNzMv
О Владимире Билль-Белоцерковском: https://dzen.ru/a/Ys_0cTe3EHh6gn-N
О Фёдоре Раскольникове (Ильине): https://dzen.ru/a/Ys_v8sRGngbc-A61
Об Александре Безыменском: https://dzen.ru/a/Ys_t2ysSv1KUU36O
О Всеволоде Вишневском: https://dzen.ru/a/Ys_qUIe9cHTll4Rc
О Владимире Маяковском: https://dzen.ru/a/Ys_kfisSv1KUQOFq
О Владимире Ермилове: https://dzen.ru/a/Ys_i6SsSv1KUPbnO