Мы отметили уже, что в «Списке врагов М. Булгакова по “Турбиным”» Киршон стоит вторым, после Леопольда Авербаха и перед Ричардом Пикелем. Откуда взялся этот Пикель и за что ему такая честь? Поясняет сама Елена Сергеевна: «В тот год были сняты со сцены все пьесы Михаила Булгакова… Перед тем был запрещён уже репетировавшийся в Художественном театре “Бег”. И Ричард Пикель – тот самый Пикель, которому через очень короткое время суждено было стать одной из первых жертв в дьявольской мясорубке обвинений и расстрелов 30-х годов, – пока находившийся на высоте Ричард Пикель объявил удовлетворённо: “В этом сезоне зритель не увидит булгаковских пьес… Закрылась “Зойкина квартира”, кончились “Дни Турбиных”, исчез “Багровый остров”. Снятие булгаковских пьес знаменует собой тематическое оздоровление репертуара”».
Это напечатано в «Известиях» 15-го сентября 1929-го года. Торжество Пикеля в его тогдашней должностной категории подчёркнуто и усилено курсивом, собственноручно обозначенным.
Вот его, Ричарда Пикеля, краткий послужной список до того, как он стал ярчайшим светочем пролетарской культуры и злым духом театров и драматургии. Был, в царское время, студентом юрфака, не выдержал двух курсов. А в ноябре-декабре 1917 года он уже нарком юстиции так называемой Западной Области, куда входили все будущие прибалтийские республики, потом побывал он начальником крупных военных политуправлений, был комиссаром Высших военных академических курсов старшего комсостава. Так обкатывалась новая элита, советские бояре. Александр Гладков, драматург и киносценарист так и говорит о Пикеле: «Человек он был самоуверенный и барственный. Помню, как он однажды принимал какой-то спектакль в Театре обозрений: держась свысока…».
Вот ещё интересный факт. Армейская служба началась у Пикеля в 1919-ом году. Его назначили начальником Политуправления 16-ой армии, действующей в составе Западного фронта РККА. В это же время в той же 16-ой армии служил молодой офицер Юрий Неелов, сын знаменитого артиста Александринки (а позже не менее прославленного анархиста) Мамонта Дальского. Женат он был на Елене Нюрнберг, которая вскоре станет женой начальника штаба армии Е.А. Шиловского. Ещё позже она станет Еленой Булгаковой, третьей женой Михаила Афанасьевича, хранительницей его литературного наследия и основным прототипом Маргариты в его великом романе. Она и будет составительницей того самого «личного списока врагов» писателя, в котором третьим по значению врагом будет отмечен Р. Пикель.
Высшая должность этого Пикеля и станет для него роковой – три года (1924-1926) он руководит Секретариатом Председателя исполкома Коминтерна, которым был Григорий Зиновьев. Неосмотрительно примыкает к тогдашней оппозиции Сталину. Потом, правда, от троцкистов-зиновьевцев «отмежевался». Но с этих пор прочно сидит на крючке спецслужб. Всякое общение с ним становится роковым. Об этом есть в домашнем архиве Плисецких-Мессерер. Был такой случай, не совсем выясненный – Пикель оказался вдруг далеко от культуры, на севере. На Шпицбергене его взял на работу в трест «Арктикауголь» отец Майи Плисецкой, обретавшийся там, ясное дело, не по собственной воле.
Беглый генерал НКВД Александр Орлов (Фельдбин) восстанавливает в своих записках обстановку, в которой происходили первые допросы членов «объединенного оппозиционного блока»: «Удивительно, но это дело на определённом этапе приобрело характер творческого содружества между чекистами и оппозиционерами-помощниками. Атмосфера складывалась почти семейная. Пикель в ходе допросов называл сидящих перед ним чекистов по имени: “Марк, Шура, Иося…”». Между тем, результатом этой «семейной атмосферы» стал в том числе и расстрел отца Плисецкой. А потом “Марк, Шура, Иося…”» (то есть известные чекисты Гай, Шанин и Островский) отправят туда же и самого Пикеля. Впрочем, и сами вскоре уйдут накатанным этим путём.
Но отчего же это первые допросы велись в такой панибратской и даже фамильярной обстановке, будто и не предвещавшей ничего страшного. Отчасти дело было в том, что Пикель был азартнейшим игроком в покер и в этом качестве очень был авторитетен в обществе видных сотрудников НКВД. Тот же составитель суровой хроники чекистского быта той поры Орлов (Фельдбин) пишет так: «В эту среду Пикель был принят как искусный карточный игрок – хороший партнёр и “компанейский парень”, вдобавок галантного кавалера жаловали супруги высоких друзей… Когда в 1936 году Сталин велел для Первого московского процесса “антисоветского объединенного троцкистско-зиновьевского центра” подобрать кандидатуры ложных свидетелей, не занимающих сколько-нибудь ответственных постов, Пикель подошёл своими широкими связями. Не в силах спасти по распоряжению самих Ягоды и Ежова арестованного Пикеля, высокопоставленные партнёры по покеру великодушно навещали приятеля прямо в камере, захватывая с собой колоду карт и напитки. Гости, конечно, советовали выполнить требования следствия. Как-то Пикель ответил: “Ох, ребята, боюсь, вы меня впутали в грязное дело. Смотрите, как бы вам не лишится классного партнёра!..”».
Так оно и вышло. В романе А. Рыбакова «Страх» есть сведения о том, что «ребята» таки впутали его в предполагаемое грязное дело. Пикеля перевели в лучшую камеру, где прежние “Марк, Шура, Иося…” опять засиживались с ним допоздна. Пили вино, ужинали, играли в карты, всячески ободряли его. Но всё это надо было отрабатывать. Ребята посоветовали ему, что и как надо говорить на предстоящем суде. Они уверяли Пикеля, будто это будет самый верный ход, поскольку сам Зиновьев дал такие же свидетельства. Вот эти показания: «Каменев доказывал необходимость террористической борьбы и прежде всего убийство Сталина, указывая, что этот путь есть единственный для прихода к власти. Помню особенно его циничное заявление о том, что “головы отличаются тем, что они не отрастают”».
Пикель всё это рассказал, наивно полагая, что тут его спасение. Это была уже точка невозврата. На очной ставке с Зиновьевым Пикель убедился, что на самом деле всё было не так. Зиновьев умолял его отказаться от ложных показаний. Пикель был потрясён, не мог вымолвить ни слова, и его увели. Он впал в неодолимую апатию, из которой те же друзья так и не смогли его вывести – ни покером, ни коньяком. В таком состоянии провёл он свои последние дни.
21 августа в газете «Правда» выходит коллективное письмо с заголовком – «Стереть с лица земли!», подписанное шестнадцатью самыми идейными и известными писателями. И заговорщиков в том списке было ровно шестнадцать. Это была первая группа расстрельного списка по делу «Антисоветского объединённого троцкистско-зиновьевского террористического центра». Дело это известно ещё и как «процесс 16-ти». Шестнадцатью подписантами в списке ровно с таким же количеством обречённых были: В.П. Ставский, К.А. Федин, П.А. Павленко, В.В. Вишневский, В.М. Киршон, А.Н. Афиногенов, Б.Л. Пастернак, Л.Н. Сейфуллина, И.Ф. Жига, В.Я. Кирпотин, В.Я. Зазубрин, Н.Ф. Погодин, В.М. Бахметьев, А.А. Караваева, Ф.А. Панфёров, Л.М. Леонов.
Тут представляется мне такая картинка, достойная, может быть, Эжена Ионеску или даже Франца Кафки. Являются в соответствующее учреждение шестнадцать цветов новой русской литературы. Им дают список из шестнадцати имён вполне ещё живых людей и говорят – поставьте пожалуйста галочку против того, на которого имеете особо сердитый зуб. Или, лучше, распишитесь, а мы уж знаем, что с ними сделать. «А что вы с ними сделаете?», – любопытствуют, наверное, ведущие писатели нового времени. «Ну, знаете ли, вы прямо, как дети малые, – отвечают им. – Наше дело известное, в ЦК, к примеру, цыкают, а в ЧК, соответственно, чикают». И вот интересно мне, против которой фамилии расписался непревзойдённый Борис Леонидович Пастернак? Говорят, после того как он предал Мандельштама, он, говорят, необыкновенно переживал. Ложка в рот не лезла. Что-то сомневаюсь я. Он к тому времени уже привыкнуть должен был к угрызениям совести, даже если поставил в первом списке врагов народа галочку или подпись против фамилии этого злосчастного Пикеля. Впрочем, может быть и даже скорее всего дело совсем не так было. Но как бы оно ни было, подписью будущего нобелевского лауреата в том числе тоже открывается кровавая эра тридцатых годов: «Пуля врагов народа метила в Сталина. Верный страж социализма – НКВД схватил покушавшихся за руку. Сегодня они – перед судом страны. <…> Но кто же так нагло покушается на наши судьбы, на душу и мудрость наших народов – на Сталина? Агент фашистской охранки Фриц Давид. На что он способен? Из-за угла убить вождя человечества, чтобы открыть дорогу к власти диверсанту-террористу Троцкому, диверсантам-террористам, лжецам Зиновьеву, Каменеву и их подручным. Наш суд покажет всему миру, через какие смрадные щели просовывалось жало гестапо, этого услужливого покровителя троцкизма. Троцкизм сделался понятием, однозначным подлости и низкому предательству. Троцкисты стали истинными служителями чёрного фашизма. <…> История справедлива. Она отдает социализму лучшие человеческие силы, создавая гениев и народных вождей. Фашизму история оставляет самые низкие отбросы, подобных которым не знал мир. <…> Гнев народа поднялся великим шквалом. Страна наша полна презрения к подлецам. Старый мир собирает последние свои резервы, черпая их среди последних предателей и провокаторов мира. Мы обращаемся с требованием к суду во имя блага человечества применить к врагам народа высшую меру социальной защиты». Через четыре дня после писательского требования крови в «Правде», первые шестнадцать врагов народа были расстреляны. Это было важнейшим тогда событием. Страна вплотную приблизилась к тридцать седьмому году. Запомним тех, кто перерезал ленточку.
«За дачу ложных показаний “по заданию ЦК партии”, – пишет тот же генерал НКВД А. Орлов (Фельдбин) Пикелю обещали жизнь, но, естественно, обманули: сразу после суда его расстреляли».
Пули, которыми были убиты два виднейших большевика, объявленных на описываемом процессе врагами народа – Зиновьев и Каменев – в качестве жутких сувениров хранил у себя после всего шеф НКВД Генрих Ягода. Когда пришёл его черёд, пули сберёг Николай Ежов, тоже вскоре расстрелянный. Потом эти пули уже остерегались хранить. Но это будет чуть позже.
А в феврале 1927-го года Пикеля делают членом коллегии Главреперткома, призванного врачевать идеологическое здоровье пролетарских зрелищ и театров. Потом становится он заместителем Председателя этого комитета. Ему нужно было отличиться, понятное дело, он не мог не понимать, что на кону стояла собственная его шкура. В этом качестве и в этом положении он и озаботился запрещением пьес Михаила Булгакова. Именно с его подачи 9 мая 1928 года Главрепертком признал «Бег» «неприемлемым» произведением, поскольку автор никак не рассматривал кризис мировоззрения тех персонажей, которые не принимают Советскую власть, и ещё сказано о некоем «политическом оправдании» этих вредных лиц, которое позволил себе автор. В октябре 1934-го, почуяв вовсе не ладное, Пикель и уехал с тёплого насиженного места на холодный остров Шпицберген, стал работником треста «Арктикауголь» у Михаила Плисецкого. Впрочем, в одной записке он скажет потом, что в этом шаге «не был самостоятельным».
Отомстил ему Булгаков как-то не очень уж больно. Вот кот Бегемот с Коровьевым показывают на сцене Варьете карточные фокусы:
«Атласная змея фыркнула, Фагот раскрыл рот, как птенец, и всю её, карту за картой, заглотал…
– Класс, класс! – восхищённо кричали за кулисами. А Фагот тыкнул пальцем в партер и объявил:
– Колода эта таперича, уважаемые граждане, находится в седьмом ряду у гражданина Парчевского, как раз между трёхрублёвкой и повесткой о вызове в суд по делу об уплате алиментов гражданке Зельковой.
В партере зашевелились, начали привставать, и, наконец, какой-то гражданин, которого, точно, звали Парчевским, весь пунцовый от изумления, извлёк из бумажника колоду и стал тыкать ею в воздух, не зная, что с нею делать.
– Пусть она останется у вас на память! – прокричал Фагот. – Недаром же вы говорили вчера за ужином, что кабы не покер, то жизнь ваша в Москве была бы совершенно несносна».
Если бы роман Булгакова чудом вышел вскоре после описываемых дел, современники, от которых не могли ускользнуть детали первого московского процесса «антисоветского объединенного троцкистско-зиновьевского центра», конечно, обратили бы внимание на слово «покер» и тут же поняли, о ком идёт речь.