Прошлая глава завершилась рассказом о так называемом Сианьском инциденте, в ходе которого командующий Северо-Восточной армией маршал Чжан Сюэлян 12 декабря 1936 взял под арест фактического лидера Поднебесной - Чана Кайши, а также целый ряд генералов НРА и официальных лиц Нанкинского правительства, прибывших на север страны вместе с диктатором. Принципиально отказавшись от узурпации власти, путчисты настаивали на начале широких переговоров по национальному примирению, которого они считали необходимым добиться в преддверии уверенно прогнозируемого масштабного вооруженного противоборства с Японией. После нескольких крайне напряженных дней, когда существовала с одной стороны угроза начала карательной кампании против Чжана Сюэляна и его сторонников, а с другой - крушения сложившегося в Китае относительного единовластия и скатывания обратно к реалиям Эры милитаристов, стороны не без труда сумели достигнуть решающего компромисса. И Национальное правительство с Гоминьданом, и коммунисты в Советском районе Шэньси, и сами путчисты сошлись на том, что возникший кризис следует разрешать исключительно дипломатическими мерами. 16 декабря 1936 Чжан Сюэлян дал согласие на прилёт в Сиань нанкинской делегации, ведущими лицами в которой были супруга диктатора Сун Мэйлин и Сун Цзывэнь, для ведения переговоров об освобождении Чана Кайши и общего политического урегулирования. На следующие сутки, 17 декабря, Молодой маршал провёл предварительные консультации с прибывшим в тот же день полномочным представителем КПК Чжоу Эньлаем. С этой даты, пусть пока ещё не в полном составе, руководители ведущих политических сил Поднебесной начали насыщенное сложностями, однако остро необходимое Китаю и в конечном счёте успешное движение по пути формирования нового Единого фронта.
Ниже мы ещё вернёмся к этому архиважному в контексте данной работы вопросу, но пока следует сказать несколько слов о международной реакции на Сианьский инцидент. Тем более, что косвенно она сказывалась и на внутрикитайских раскладах. Компартия Поднебесной по-прежнему оставалась членом Интернационала, а потому была прямо обязана соотносить свои действия с позицией зарубежных товарищей. Ну а ИККИ, что к 1936 году стало вполне очевидно для всех, находился под определяющим влиянием Москвы. Одновременно позиция СССР была крайне важна в контексте стремления путчистов после достижения примирения КПК и Гоминьдана опереться в грядущем противостоянии с Императорской армией на советскую военную помощь. Собственно, именно так Чжан Сюэлян обосновывал Чану Кайши необходимость перемены курса ещё до ареста последнего. Диктатор, как мы помним, в резкой и почти грубой форме отказал Молодому маршалу. Нелюбовь Чана Кайши к коммунистам была более чем взаимной. Главком НРА в ходе переворота 1927 года и последующими своими действиями нанёс китайскому левому движению тяжелейший урон. В Советском Союзе диктатора видели и вполне официально позиционировали как одиозную фигуру, сопоставимую с главами фашистской Италии и нацистской Германии. Нерукопожатую. Помимо вреда, нанесённого КПК, Чану Кайши не без оснований ставили в вину также и Конфликт на КВЖД, в ходе которого частям РККА пришлось сражаться на территории соседней страны, отстаивая попранные права СССР и пресекая вооруженные провокации.
Тем интереснее то, что первоначально реакция Москвы на сианьские события была откровенно негативной. Почему? К 1936 году в Советском Союзе в полной мере осознали, насколько существенную опасность представляет «коричневая волна» - глобальный тренд на стремительное укрепление крайне правых, фашизма и его производных. Особенную тревогу вызывала нарастающая готовность прежде порой относившихся друг к другу довольно холодно режимов кооперироваться для решения двух задач: подрыва сложившейся системы международных отношений и подавления левых. С началом Гражданской войны в Испании быстро окрепли дружеские связи между Берлином и Римом. 25 ноября 1936 Антикоминтерновский пакт подписали Германия и Япония. Вырисовывались очертания мощной коалиции, не скрывавшей своей антисоветской направленности. Действовали правые напористо. 7 декабря 1936 на испанской территории начали высаживаться части так называемого Корпус добровольческих сил генерала Марио «Манчини» Роатты. Де факто речь шла о полномасштабной итальянской интервенции в страну: спустя два месяца численность их войск достигнет на Пиренейском полуострове 50 000 солдат и офицеров. Полным ходом развивалась ревизия Версальского договора Третьим Рейхом, в частности в марте месяце произошла односторонняя ликвидация Берлином демилитаризованной зоны в Рейнской области. СССР условно ожидал новой глобальной войны в рамках своей идеологической доктрины, но теперь её запах впервые стал по-настоящему ощущаться в воздухе. И Москва была готова пойти на многое, чтобы не дать намечающемуся переделу мира приобрести характер всеобщего «крестового похода» против коммунизма, сопровождающегося многосторонней интервенцией в Советский Союз.
В Европе с этой целью СССР стремился, невзирая не скептическое отношение со стороны «архитекторов Версаля» - Великобритании и Франции - выстроить общую систему коллективной безопасности. Результаты были… двойственными. В мае 1935 Москва и Париж подписали Договор о взаимопомощи. И, хотя его сфера действия реально была довольно ограниченной, это представлялось несомненным прогрессом по сравнению с той жесткой изоляцией, в которой Советский Союз находился на протяжении 1920-х. Однако в рамках Испанского конфликта англичане и французы заняли позицию формального нейтралитета, объективно гораздо более выгодную державам, поддерживающим Франко. И, кроме того, в любом случае оставался ещё Восток. За 1932-1936 годы Япония выстроила в Маньчжурии современную военную инфраструктуру. Численность Квантунской армии составляла более 150 000 человек, которые могли быть оперативно усилены значительными подкреплениями. Дополнительно сюда следует прибавить соединения собственно Маньчжоу-Го и Мэнцзяна. В Москве всё перечисленное воспринимали как приготовления, прямо направленные против СССР.
Единственным государством, заинтересованным в решительном противодействии японскому экспансионизму, на середину 1930-х являлся Китай. Чан Кайши, как мы помним, отдавал приоритет внутренней политике, в ряде случаев идя на довольно существенные уступки Токио ради свободы рук. Его позицию в ходе вторжения в Маньчжурию сложно характеризовать иначе, как двурушническую. Вместе с тем диктатор никогда не отказывался от утраченного региона, модернизировал вооруженные силы и, потворствуя японцам в частностях, совершенно не собирался мириться с перспективой превращения Поднебесной в протекторат империи Восходящего солнца. Японские элиты в 1936 году не могли сбросить Китай со счетов как страну, способную оказать серьёзное сопротивление при попытке дальнейшего продвижения вглубь континента. И это было для Советского Союза весьма ценным подспорьем.
В свою очередь падение Чана Кайши, хотя и открывало гипотетически окно возможностей для Компартии, с гораздо большей вероятностью грозило скатыванием Поднебесной во второе издание всеобщей борьбы милитаристских клик. Хаотизация Китая обнуляла его в качестве фактора сдерживания Японии. А при определённых условиях Поднебесная вовсе могла форсированно оказаться в зависимом положении полуколонии, если какой-нибудь мощный игрок решится пожертвовать национальными интересами в обмен на поддержку Токио в деле борьбы за первенство. И кандидатов в такие коллаборанты хватало. Именно с опасностью прихода к власти прояпонски настроенного Ван Цзивэя увязывался критический тон редакционной статьи в Правде от 14 декабря 1936, где излагался советский взгляд на Сианьский инцидент. Любопытно, к слову, что во многих своих оценках наблюдатели из СССР оказались весьма точны. Именно Ван Цзинвэй станет виднейшим перебежчиком из лагеря Национального правительства в ходе Второй Японо-китайской. Но, впрочем, до этого ещё далеко, так что не станем пока забегать вперёд.
Ориентируясь на Москву, Коминтерн в своих инструкциях на протяжении десятых чисел декабря 1936 неизменно призывал КПК к осторожности. Постепенно, по мере развития кризиса, когда стало очевидным преобладание линии на мирное улаживание противоречий, Советский Союз отошёл от негативного восприятия китайских событий. К исходу года СССР публично поддерживал налаживание общенационального диалога в Поднебесной и выстраивание нового издания Единого фронта. Хотя и по-прежнему не без определённой тревоги.
О реакции Японии мы ещё поговорим подробнее в той части главы, где будут излагаться причины, побудившие империю Восходящего солнца предпринять шаги, чьим следствием стало перерастание пограничных инцидентов середины 1930-х (где бои у у моста Лугоу 7-9 июля 1937 могли остаться лишь ещё одним эпизодом) в широкомасштабную войну. Что касается других держав, то для них Сианьский инцидент прежде всего являлся свидетельством сохраняющейся нестабильности китайской политической системы, ненадёжности и слабости выстроенной за последние годы Чаном Кайши вертикали власти. Хотя юридически главком НРА не являлся первым лицом государства, его истинная роль была вещью общеизвестной. Для Германии, вероятно, события декабря 1936 послужили дополнительным доводом в пользу выбора укрепления отношений с Токио, а не Нанкином. Впрочем, изменилось не столь уж многое - принципиальные решения Берлин принял ещё осенью. Более важным, пожалуй, было то впечатление, которое Сианьский инцидент произвёл в Великобритании и США. Обе англосаксонские страны обладали в Поднебесной крупными активами и обширными экономическими интересами - и отнюдь не собирались уступать всё это Японии, а потому гипотетически могли выступить косвенными союзниками Китая, своим давлением вынуждая империю Восходящего солнца умерить аппетиты, как то уже было в самом начале 1920-х. Вместе с тем, Лондон и Вашингтон неприязненно смотрели на попытки Чана Кайши укреплять суверенитет Поднебесной, придерживались выраженной антикоммунистической позиции, а также категорически не желали предпринимать какие-либо прямые силовые действия с участием собственных войск. То, что диктатор так легко оказался на грани потери власти, а затем принужден вести дискуссию о параметрах примирения с «красными», укрепило у англичан и американцев их изначальное нежелание твёрдо становиться на сторону китайцев в их противоборстве с японцами. Позиция над схваткой виделась существенно более привлекательной, а главное - в США и Великобритании сомневались в том, что гоминьдановскому режиму под силу выдержать по-настоящему серьёзный удар не развалившись на части. Это во многом предопределит их позицию летом 1937.
Очень многое в в контексте международного положения Китая зависело от того, как скоро он сумеет окончательно нивелировать ясно видимые со стороны проявления кризиса. И это было одним из весомых факторов, вынуждавших Национальное правительство демонстрировать большую сговорчивость. Гипотетически, затягивая переговорный процесс, Нанкин мог подтянуть на север верные части НРА, установив более тесную блокаду района Сианя, что спустя ещё некоторое время сказалось бы на возможностях армии Чжана Сюэляна. Однако каждая дополнительная неделя и даже лишний день пребывания Чана Кайши в плену сокрушали с таким трудом созданную видимость прочного контроля Гоминьдана над Поднебесной.
Здесь будет уместно возвратиться к переговорам как таковым. Нельзя сказать, что между позицией коммунистов и путчистов Молодого маршала вообще не имелось никаких расхождений. Тем не менее, после прибытия Чжоу Эньлая им удалось выработать общую платформу - и это очень поспособствовало последующему давлению на Национальное правительство. Вместо трёхсторонней дискуссии, где у Нанкина имелось бы широкое поле для манёвра, де-факто КПК и Чжан Сюэлян действовали заодно. Было условлено, что Молодой маршал предъявит Сун Цзывэню - главе гоминьдановской делегации - пять основных требований:
- прекратить гражданскую войну и отвести части НРА из горного прохода Тунгуань;
- объявить всей стране о поддержке провинции Суйюань (где в это время множились пограничные инциденты с Мэнцзянем) и о сопротивлении Японии;
- возложить на Сун Цзывэня ответственность за создание в Нанкине нового переходного правительства, очищенного от прояпонских элементов;
- создать объединённую армию сопротивления Японии (включая НРА и КПК);
- освободить политических заключённых, осуществлять демократические реформы, вооружать народ, созвать конференцию представителей ассоциаций по спасению Родины.
Любопытно, что именно Компартия настаивала на общем смягчении как тона требований, так и их объёма. В стане путчистов же имелись люди, предерживавшиеся весьма радикальных взглядов. Собственно номер два заговора - генерал Ян Хучэн считал Чана Кайши злодеем, которого следует предать суду за капитулянтство перед Японией и за кровавое подавление истинно народного движения революции 1925—1927 годов. Чжоу Эньлаю стоило немалых усилий убедить его согласиться с Чжан Сюэляном относительно требований, предъявляемых Нанкину и самому арестованному диктатору. В ход шли разные аргументы, включая исторические аналогии. В том числе Чжоу Эньлай сослался на прецедент с Николаем II, отстранение которого от власти, невзирая на непопулярность императора и ранее допущенные им ошибки, лишь дополнительно поспособствовала ослаблению и последующему развалу Русской армии.
19 декабря 1936 Национальное правительство дало официальное согласие на поездку Сун Цзывэня в Сиань в качестве частного лица, о чём в общих чертах Молодой маршал знал уже с 15 числа, и продлило срок запрета на бомбардировку города авиацией НРА ещё на трое суток. Всё замерло в преддверии первой встречи представителей сторон. Которая, впрочем, оказалась сугубо формальной и предварительной: 20 декабря Сун Цзывэнь, прилетев в Сиань, выразил своё согласие с позицией КПК о мирном разрешении конфликта и, не имея полномочий обсуждать что-либо ещё, на следующий же день возвратился в Нанкин. Гоминьдан явно хотел, чтобы другая сторона сделала ход первой.
В эти же даты, 19-20 числа, произошла переоценка Сианьского инцидента СССР, о которой говорилось ранее. Это позволило КПК проявить больше инициативы. Чжоу Эньлай получил от Мао Цзэдуна телеграмму, содержащую рекомендации Секретариата ИККИ по мирному разрешению кризиса, и ознакомил с ними Чжан Сюэляна и Ян Хучэна. ЦК Компартии предложил выдвинуть Нанкину следующие конкретные условия освобождения Чан Кайши:
- Национальное правительство включит в свой состав нескольких руководителей антияпонского движения, изгонит прояпонскую группировку и произведёт первичную реорганизацию;
- лишит власти Хэ Инциня и других наиболее агрессивно настроенных генералов, прекратит карательный поход, выведя войска из Шэньси и Ганьсу, и признает Армию сопротивления Японии;
- гарантирует демократические свободы;
- покончит с политикой «истребления бандитов», совместно с Красной армией окажет отпор Японии;
- установит сотрудничество со странами, симпатизирующими демократии в Китае и оказанию отпора Японии (тут явно подразумевался Советский Союз).
Наконец 22 декабря 1936 в Сиань прибыла уже официальная делегация в составе Сун Цзывэнь, Сун Мэйлин, советник Чана Кайши Дональд и генерал Цзян Динвэнь. Дискуссия между ними с одной стороны и Чжан Сюэляном, Ян Хучэном и Чжоу Эньлаем с другой вышла продолжительной и жаркой. Однако её накал не шёл ни в какое сравнение с теми яростными дебатами, которые развернулись, когда возможность сказать своё слово наконец была предоставлена в общем-то ключевой фигуре всей разыгрывающейся многоходовой партии - самому диктатору. Действительно, Национальное правительство и его представители могли давать какие угодно обещания, но в случае несогласия с ними Чана Кайши все прежние гарантии после его выхода на свободу оказались бы ничтожны. В какой-то мере это и произошло, о чём будет сказано позже.
Автор этих строк ранее уже неоднократно писал, что главком НРА был сильной и волевой личностью. Что ж, в случае с его поведением под арестом, эту характеристику остаётся только ещё раз подтвердить. Первоначально Чан Кайши вообще отказался о чём-либо говорить со своими пленителями. Невзирая на то, что лично он находится во власти путчистов, диктатор считал позицию Национального правительства гораздо более сильной. Кроме того Чан Кайши достаточно быстро убедился в неготовности Чжана Сюэляна и остальных причинять ему физический вред, не говоря уже об убийстве. В полной мере безопасность диктатора, конечно, гарантирована не была - и, тем не менее, по совокупности факторов он позволял себе держаться достаточно уверенно. В то же время подспудно Чан Кайши был подавлен той лёгкостью, с которой его переиграл Молодой маршал. Помимо политических выводов, сделанных диктатором из сложившейся ситуации, это вызвало в нём глубокую личную ненависть к Чжану Сюэляну как человеку, из-за которого он впервые потерял лицо на виду у всей Поднебесной. Позднее она ещё возымеет свои последствия.
Одним из главных сюрпризов для главкома НРА стало, судя по всему, то, что коммунисты отнюдь не жаждали его крови и вообще порой напротив выступали сдерживающей силой по отношению к настроенным жестче генералам Северо-Восточной армии. Понятно, Чан Кайши, будучи узником, не мог считывать все нюансы взаимоотношений в возникшей коалиции путчистов и КПК, но доходившие до него обрывки информации всё-таки повлияли на его будущую позицию. Как бы странно это ни прозвучало, однако градус антикоммунизма Чана Кайши по итогам Сианьского инцидента до некоторой степени снизился. Во всяком случае с точки зрения диктатора, оставаясь неприятными и опасными соперниками, они из прежнего статуса врага номер один перешли в категорию людей, с которыми в принципе возможно вести дела и даже заключать ситуативные союзы.
Гораздо больший гнев у Чана Кайши вызвали его собственные подчинённые и союзники. 22 декабря диктатор узнал от входившей в состав нанкинской делегации и первой допущенной к нему жены подробности закулисных обсуждений и интриг, развернувшихся в Национальном правительстве, НРА и Гоминьдане сразу после получения известий об аресте ранее всесильного лидера. Чан Кайши вполне доверял мнению Сун Мэйлин, а её оценки, похоже, были однозначными и жесткими. Если диктатор в самом скором времени не вернёт себе свободу, люди, вроде Ван Цзинвэя или Хэ Инциня, могут намеренно занять непримиримую позицию, чтобы он сгинул в плену, или как минимум оставался там достаточно долгий срок, позволяющий им перехватить рычаги реального управления Республикой. Потратив сутки на обдумывание новой линии поведения, Чан Кайши согласился 24 декабря встретиться с Чжоу Эньлаем. Выбор собеседника сам по себе примечателен. Диктатор не переваривал Чжана Сюэляна и не доверял ему, а общаться на равных с кем-либо из подчинённых Молодого маршала считал ниже своего достоинства. На уровне большой политики же Чан Кайши демонстрировал, что в принципе не видит в переговорном процессе какой-либо иной стороны, кроме КПК - и только она получит от него определённые гарантии. Но на военнослужащих НРА, выступивших против своего главкома, они отнюдь не распространяются. Слишком стеснённый, чтобы артикулировать это прямо и чётко, в дальнейшем диктатор разовьёт данную линию на практике.
Стоит отметить, что Чжоу Эньлай был не только членом Политбюро ЦК КПК - в прошлом он также стоял у истоков Академии Вампу, играя важную роль в подготовке первого прошедшего через неё потока офицеров. И, хотя они с Чаном Кайши к декабрю 1936 не виделись очно уже десять лет, знали друг друга эти два выдающихся человека довольно хорошо. Весьма интересно распределение психологических ролей в их беседе. Чжоу Эньлай начал её с нейтральной фразы, читающейся скорее как комплимент: он отметил, что главком НРА почти не постарел с момента их последней встречи. Между тем диктатор, взяв быка за рога, сразу же объявил эмиссару Компартии: Эньлай, ты был моим подчинённым раньше, и должен следовать моим приказам теперь! Сложно сказать наверняка, что именно подразумевал Чан Кайши. Очевидно, он не мог рассчитывать на измену Чжоу Эньлая делу КПК, благо тот доказал свою приверженность ему в ходе тяжёлых испытаний, включая Великий поход. возможно это был намёк на то, что представителю коммунистов не нужно принимать во внимание позицию Молодого маршала, а любые соглашения заключать единственно с главкомом НРА персонально, безотносительно заявлений тех или иных деятелей из Нанкина. В любом случае нет сомнений - именно титульный пленник попытался психологически доминировать над условным «тюремщиком» в их диалоге! Впрочем, Чжоу Эньлай тоже не лез за словом в карман. На реплику Чана Кайши о подчинении и субординации он ответил в том духе, что если диктатор остановит гражданскую войну и вместо этого направит все силы страны на сопротивление японцам, Красная армия охотно перейдёт под его командование.
В сущности именно этот разговор 24 декабря в наибольшей степени обусловил организационную парадигму обновлённого Единого фронта. Партийно-политическое пространство оставалось разделённым, государственно-административное - условно общим, а вооруженные силы действительно превращались в цельный организм с бывшей Красной армией в качестве его неотъемлемой составной части. К концу встречи Чан Кайши пообещал положить конец Гражданской войне, прекратив карательные операции против Советского района Шэньси, совместно противостоять японцам и пригласить Чжоу Эньлая в Нанкин для дальнейших переговоров - более детальных и позволяющих формально закрепить достигнутые устные договорённости. Уже на следующий день, 25 декабря, главком НРА был официально освобождён из-под стражи. Впрочем, это должно было стать скорее первым шагом на пути из нескольких этапов, прежде чем Чан Кайши сумеет возвратиться на подконтрольную Национальному правительству территорию. Как минимум многое требовалось согласовать и оформить с по-прежнему находящейся в Сиане нанкинской делегацией. Однако тут следует новый неожиданный поворот, подоплёка которого до сих пор остаётся загадкой. Чжан Сюэлян, по необъяснимым доселе мотивам, вместо того, чтобы посоветоваться с Ян Хучэном и Чжоу Эньлаем о сроках и формальностях освобождения Чан Кайши, в последний момент санкционировал отлёт диктатора - более того, решил лично вылететь вместе с генералиссимусом и его свитой в Лоян, а оттуда — в Нанкин, никого не поставив об этом в известность.
Существуют различные гипотезы, объясняющие произошедшее. С одной стороны решение Молодого маршала могло быть продиктовано ревностью. Хотя именно он стоял во главе путчистов, организовал пленение диктатора и, собственно, сделал возможными переговоры как таковые, его роль в них сперва стала равнозначна позициям делегата КПК, затем умалилась ещё более, а в пресловутом разговоре 24 декабря Чжан Сюэлян вовсе не участвовал. Отправляясь вместе с Чаном Кайши в Нанкин, да ещё и в режиме стремительного экспромта, Молодой маршал мог рассчитывать упредить всех своих союзников, включая Чжоу Эньлая и Ян Хучена, с тем чтобы непосредственно участвуя в финализации договорённостей добиться более полного и точного учёта именно своего собственного мнения. Да и в целом закрепиться в ранге стороны-подписанта документов, оформляющих Единый фронт. С другой стороны Чжан Сюэлян мог решить, что сам главком НРА нуждается в определённой поддержке. Путчисты имели представление о тех угрозах, которые обрисовывала мужу Сун Мэйлин. Вернувшись в столицу, диктатор вполне вероятно столкнулся бы с необходимостью потратить время на консолидацию власти и укрепление пошатнувшегося авторитета. Молодой маршал же считал, что срок, отпущенный Поднебесной до начала войны, крайне мал. Появление в первые дни, наряду с Чаном Кайши, командующего Северо-Восточной армии, который немедленно обозначит свою твёрдую приверженность единоначалию при условии восстановленного гражданского мира, послужит однозначным сигналом завершения кризиса и развяжет диктатору руки для воплощения в жизнь согласованных в Сиане новаций.
К сожалению, что в первом, что во втором варианте представления Чжана Сюэляна выглядят довольно наивно - и он сам больше всех поплатился за допущенный промах. Чан Кайши ненавидел Молодого маршала. Все обещания он давал Чжоу Эньлаю - и знал, что ни сам эмиссар Компартии, ни КПК в целом не будут ставить под сомнение бесценные гарантии безопасности Советского района Шэньси из-за личных невзгод Чжана Сюэляна. Юридически диктатор был в своём праве: он ничего не гарантировал командующему Северо-Восточной армии, не было подписано ещё ни одного документа. А формально Молодой маршал являлся изменником. Тем не менее, конечно, то, что произошло с Чжаном Сюэляном - очередной пример коварства и жестокости Чана Кайши. Тем более, что тот намеренно воздержался от каких-либо действий в Лояне - их первой остановке, дождавшись посадки в Нанкине.
А там по приказу генералиссимуса Молодой маршал оказался арестован, освобождён от всех занимавшихся им должностей и предан военному трибуналу.
Теоретически диктатор проявил к бунтовщику милость - по всем правилам тому грозила смерть, однако суд приговорил Чжана Сюэляна лишь к десяти годам лишения свободы, а затем с санкции Чана Кайши и эта мера была заменена всего лишь домашним арестом. На деле всё значительно сложнее. Во-первых, пускай расправившись с Молодым маршалом, главком НРА не собирался обманывать Чжоу Эньлая. По крайней мере пока что. К тому же жест с арестом Чжана Сюэляна был резким, он пришёлся не по нутру очень многим на севере. Часть радикально настроенных молодых офицеров Северо-Восточной армии, узнав об аресте командующего и его разжаловании, готовились объявить войну Чану Кайши - и, хотя старшие командиры возражали против подобных планов как опасной утопии, при излишней жестокости в отношении пленника, проявленной диктатором, ситуация могла выйти из-под контроля. Наконец, «мягкий» домашний арест был при этом бессрочным. Чжан Сюэлян на долгие годы превратился по существу в личного узника своего врага, которого тот продолжит держать при себе даже после самых тяжелых поражений. По большому счёту Молодой маршал одним неверным импульсивным движением погубил себя: и как политика, и как полководца - он так никогда и не примет участия в войне против Японии, и просто как человека. В конце Большой гражданской Чан Кайши заберёт его с собой в тайваньское изгнание, так что вновь по-настоящему свободным человеком Чжан Сюэлян станет лишь глубоким стариком в 1991.
Тем не менее, стратегический результат Сианьского инцидента остался незыблемым. Да, пускай диктатор, отойдя от ранее сказанного в плену, не стал как-либо формализовывать до поры новое положение вещей - с его стороны это было по-своему мудрым ходом, поскольку неразрывно увязывало курс на формирование Единого фронта с личной безопасностью главкома НРА и сохранением им доминирующего положения на вершине политической пирамиды Республики. Практически с конца 1936 года любые операции, направленные против Советского района Шэньси, оказались остановлены и отменены. Аналогично, никаких карательных мер не было принято в отношении Северо-Восточной армии. Вопрос об ответственности за события 12 декабря умело купировали, хотя во время самого путча и последующих репрессий, имевших место в промежутке до начала переговоров, погибло довольно много людей - по разным оценкам от 800 до 1000 человек, сохранивших верность Чану Кайши и Национальному правительству. Козлами отпущения стали исключительно Чжан Сюэлян и Ян Хучэн - последнему диктатор не простил явно артикулированного намерения предать его смертной казни. Командира 17-й армии арестовали в самом начале нового года и вскоре посадили в тюрьму, из которой выйти живым ему было уже не суждено. Остальные северные офицеры, настроения которых вполне соответствовали таковым у их вождей, а порой имели и более радикальную закваску, остались на своих местах. В свою очередь 1 января 1937 Президиум Центральной военной комиссии КПК издал инструкцию, в которой говорилось, что Сианьский инцидент разрешился мирным путем, и в этой связи Красная армия и местные партизанские отряды должны прекратить нападения на соединения НРА в том случае, если та воздержится от дальнейших атак. Большая гражданская война, шедшая в различных конфигурациях со времени Синьхайской революции, оказалась прервана.
Конечно, стороны не считали внутрикитайский конфликт исчерпанным. Противоречия между ними имели фундаментальный характер, в возможность взаимной конвергенции Компартии и Гоминьдана, подобной той, что происходила в 1925-1926, никто не верил. В этом смысле Гражданская война оказалась именно что отложена, а не завершена. Сохраняя взаимную неприязнь и глубокую настороженность, коммунисты и нанкинцы сошлись лишь в одном - прежде всего им всем необходимо сохранить ту страну, за преобладание в которой они собираются в дальнейшем вновь поспорить. Естественно выстраивание здания Единого фронта не было лёгким делом. И, разумеется, на этом пути с самого начала возникли серьёзные препятствия. Для КПК, чья мощь зависела от авторитета в массах едва ли не больше, чем от силы её войск или ширины области территориального контроля, последствия Сианьского инцидента явились вызовом именно в сфере агитационно-пропагандистской работы. Годами коммунисты клеймили Национальное правительство и диктатуру Чана Кайши. Теперь многие люди - и в самой партии, и в Красной армии, и просто в китайской провинции не могли и не хотели понимать, почему же с ними нужно заключать перемирие? В свою очередь главком НРА, умело и беспощадно расчищавший политическое пространство Поднебесной от любых группировок и клик, пытавшихся, не признавая верховенства Нанкина, выстроить собственное автономное существование, теперь на виду у всех допускал квази-независимое бытие Советского района в Шэньси. Делал исключение из правила, которое прежде пытался превратить в аксиому.
Как следствие, и левой, и правой половинам Единого фронта пришлось маневрировать и хитрить. Чан Кайши, обнажив при этом все приводные ремни собственной личной власти, регулировал процесс в ручном режиме, до последнего отказываясь институциализировать коммунистические военные и административные структуры в рамках государственной системы Республики. Только после начала войны делу будет придан решительный импульс. Забегая вперёд, кратко обозначим несколько ключевых дат и понятий. 22 августа 1937, что характерно, сразу же по завершении советско-китайских переговоров о сотрудничестве, Национальное правительство издало приказ о преобразовании Китайской Красной Армии в 8-ю армию НРА в составе 115-й (командир Линь Бяо), 120-й (командир Хэ Лун) и 129-й (командир Лю Бочэн) дивизий. Общая численность первоначально была определена в 45 000 бойцов. Командиром армии был назначен Чжу Дэ. Его заместителем — Пэн Дэхуай. Понятно, что назначения носили достаточно условный характер: в своих должностях утверждались строго коммунистические командиры, вливание в управленческую вертикаль каких-либо «варягов» было исключено, все кадры 8-й армии де-факто апробировались ЦК КПК.
Вместе с тем, бывшие красноармейские генералы получили статус офицеров НРА, их части и соединения встали на баланс ВС Республики в отношении логистики и снабжения. Аналогично с 6 сентября 1937 на территориях провинций Шэньси (преимущественно), Ганьсу и Нинся был юридически образован Особый пограничный район. Формально он являлся автономией, подотчётной напрямую Исполнительному юаню Китайской Республики. Реально - всё тем же стихийно возникшим в этих границах освобождённым Советским районом, где Национальное правительство не имело никакой власти, а партийные органы Гоминьдана не функционировали.
Естественно уже в ходе войны, тем более, что та окажется долгой, Единый фронт в своём развитии пройдёт через несколько этапов. Реальные параметры взаимодействия коммунистов и Чана Кайши «плавали» в зависимости от многих факторов, включая состояние войск на фронте, внутриполитическое положение режима Национального правительства, международную обстановку (особенно возможностей СССР по предоставлению помощи НРА) и некоторые другие. В определённые моменты сотрудничество будет сводиться к минимуму, а Единый фронт по существу распадаться - впрочем, об этом позже. Но, так или иначе, та же 8-я армия с её особым характером просуществует в составе НРА вплоть до самой победы и капитуляции Японии.
В свою очередь КПК, работая с массами в первой половине 1937, оправдывала налаживание контактов и прекращение борьбы с Гоминьданом педалируя тему национальной обороны. Не снимая ни одного обвинения с Чана Кайши, Компартия упирала на то, что диктатор всё-таки лучше иностранных интервентов и их марионеток. И только единодержавие, установленное главкомом НРА, позволит Поднебесной в достаточной степени мобилизоваться для отпора внешнему врагу. В этой схеме, в целом логичной, имелось одно уязвимое звено. Она буквально требовала скорого начла войны. В противном случае конструкция рушилась. Между тем Чан Кайши, даже после Сианьского инцидента, совершенно не желал первым атаковать Маньчжоу-Го - и эта его позиция была весьма обоснована как минимум с чисто военной точки зрения: такой удар встретил бы очень мощное сопротивление соединений Китайской гарнизонной и Квантунской армий на подготовленных позициях, неизбежно сковал бы лучшие части НРА, в то время как Япония, господствуя на море, с лёгкостью высадила бы десант на центральном и южном побережье Поднебесной. Негативную реакцию превентивное наступление вызвало бы и в третьих странах. Наконец, диктатор лучше кого бы то ни было другого сознавал незавершенность и половинчатость военной реформы. Вот и выходит, что КПК в начале 1937 оказалась прямо заинтересована в скорейшем вторжении в Китай Императорской армии. Часть японской историографии в этой связи полагает, будто коммунисты даже намеренно провоцировали Японию, множа число пограничных инцидентов и препятствуя их сравнительно мирному разрешению. Выдвигаются такие утверждения и касательно боёв вокруг моста Лугоу июля 1937. Впрочем, никаких доказательств нет - лишь общие рассуждения в духе «Cui prodest?» - «Кому выгодно?».
Здесь - подходящее место, чтобы перейти к изложению и анализу японской реакции на Сианьский инцидент. Как нетрудно догадаться, она была негативной и нервной. Антияпонская направленность Единого фронта никем не скрывалась. Впрочем, в Токио достаточно хорошо разбирались в китайской политике, чтобы видеть и подводные камни наметившегося национального примирения. А также оценивать вероятность масштабных наступательных операций НРА как весьма скромную. Хотя стратегически она, конечно, не избавила бы империю Восходящего солнца от всех проблем, по видимому наилучшей тактикой для Японии в 1937 году могла бы стать выжидательная политика. Единый фронт, бездействуя, имел все шансы изжить и похоронить сам себя. Вот только перемены в Поднебесной наложились на грозные пертурбации в собственно японской внутренней жизни. И, если мы хотим понять причины начала широкомасштабной войны в Восточной Азии, значительный объём главы нам придётся в дальнейшем посвятить стране Восходящего солнца.
Начать автор считает нужным с небольшого разъяснения, касающегося развития связей Японии с двумя другими государствами будущей Оси. Вплоть до середины 1930-х Италия была страной, с которой империя Восходящего солнца жила в параллельных политико-дипломатических реальностях – их интересы практически не пресекались. Хотя итальянцы и поучаствовали в Вашингтонской конференции, роль их там была ничтожна. В Тихоокеанском регионе у страны не было никаких колоний и баз, кроме крохотной – 0,4 квадратных километра площадью, концессии в китайском Тянцзине. Италия была сосредоточена на Средиземноморье, Африке, в какой-то мере Балканах и Турции, что было во всех смыслах далеко от мест, имевших решающее значение для Японии. Да, существовали вещи, которые объединяли два государства: общее, хотя и по очень разным причинам, недовольство своим местом в рамках Версальско-Вашингтонской системы, антикоммунистический (впрочем, для 1920-х это было типично) настрой правительств. Но для появления союза этого явно мало. Свой отрицательный вердикт выносила и Её Величество Экономика – объём хозяйственных связей между странами был крайне невелик. В целом руководство империи скорее испытывало настороженность по отношению к итальянскому внутриполитическому опыту, где ведомая харизматичным лидером партия совершенно отстранила от рычагов реального управления номинально сохранявшегося монарха.
Германия же для японцев в начале 1920-х – далёкая побеждённая страна, а во второй их половине – потенциальный экономический партнёр, за ведение дел с которым не придётся делать никаких политических уступок. Но всё меняется в 1933. Гитлер сразу же обозначил ревизию Версаля в качестве своего абсолютного приоритета. Для Японии это было выгодно хотя бы по той причине, что активизация в европейской большой политике отвлекала державы от действий армии Микадо в Маньчжурии и Китая в целом. Первые пробные попытки взаимодействовать предпринимаются в 1934, когда шли предварительные переговоры перед новой Лондонской морской конференцией, причём инициатива исходила, судя по всему, от немцев. Японскую военно-морскую делегацию, уезжавшую из столицы Британии, пригласили по пути домой посетить Берлин. Пока ещё это были очень скромные шаги навстречу, но уже с далеко идущими целями – фактически гостей звали совместно обсудить, почему соблюдение всевозможных ограничений, навязываемых архитекторами Версаля, для двух стран более невозможно – и наметить дальнейшие ходы.
Но всё это, безусловно, было ещё крайне смутно. Политическая конъюнктура менялась очень быстро, однако, в общем-то, по-настоящему прочных основ для единства у Японии и её будущих союзников не было. Резко и стремительно немцы и итальянцы сблизятся в 1936 с началом гражданской войны в Испании, где те и другие деятельно поддержали франкистов. Японцев дела далёкого Пиренейского полуострова не касались совершенно. И, тем не менее, уже 23 октября 1936 Япония подписала с Германией Антикомминтерновский пакт, при том, что дуче решит присоединиться к нему формальным образом только в ноябре 1937. В чём же причина? Объективно, как и в случае с Италией, страны сближало недовольство Версалем. Вот только оно носило принципиально разный характер. Империя Восходящего солнца была недовольна тем местом, которое определили для неё ключевые победители, она искала возможности исключить повторение Вашингтона, иными словами мощного и координированного дипломатического давления держав, которому Токио мало что мог противопоставить. Эту задачу можно было решать как через расшатывание системы, чтобы в обстановке всё возрастающего числа кризисов до Японии просто не доходили руки, так и путём её включения под тем или иным соусом в системную элиту. И действия имперской дипломатии, несмотря на непоследовательность и весьма существенные осложнения, вносимые внутренними факторами, скорее отвечали второму варианту. Рейх же Версаль собирался сносить начисто и возводить на его месте Новый порядок, причём этой идеей были равно проникнуты и его практические действия, и его идеология.
Последняя у Японской империи фактически отсутствовала вовсе. По крайней мере, как нечто пригодное для трансляции вовне. Вещи вроде «Азии для азиатов» и «Взаимного сопроцветания» были скорее лозунгами, нежели идеологемами, тем более, не частью развёрнутой программы действий. Японцы, хотя и имели богатую и самобытную культуру и традиции, оказались неспособны соорудить из этого конструкт, который оправдывал бы их притязании в Азии в глазах других народов. Освобождение от гнёта белых колонизаторов вызывало кратковременный прилив энтузиазма, но очень скоро он сменялся сдержанным или открытым негодованием, потому что их попросту сменяли колонизаторы жёлтые. Вот так и вышло, что в целях демонстрации закрепления за собой тех или иных территорий, японцы насаждали не доктрины в умах, а деревья сакуры – в той же Корее их потом будут массово выкорчёвывать после 1945. Но мы отвлеклись и забежали вперёд. Здесь достаточно констатации факта – никаких глубоких идейных оснований для альянса Токио с Берлином и Римом не было.
О том, почему Германия предпочла империю Восходящего солнца Китаю уже говорилось в предыдущей главе. А что же изменилось с точки зрения японской стороны? Случился Инцидент 26 февраля 1936 года.
Длительное (разумеется, по меркам Японии 1930-х – так-то оно продолжалось всего чуть менее 2 лет) правление кабинета Сайто Макото завершилось 8 июля 1934. Правительство подкосил коррупционный скандал – не слишком крупный сам по себе, но с удовольствием раздутый всеми недоброжелателями премьера. Демонстративно ушёл, наконец, военный министр генерал Араки, однако армия – благо на дворе период мира, была уже не столь непримирима и выделила из своих рядов человека, согласившегося принять пост вместо него. Им стал бывший командир Корейской гарнизонной армии Хаяси Сэндзюро. Человек, продемонстрировавший ещё в 1931 свою дисциплинированность, когда он, исходя из колебаний правительственного курса относительно Маньчжурского инцидента, послушно двигал вверенные ему войска туда и обратно, генерал был удачной кандидатурой, но совокупность факторов вынудила Сайто Макото всё равно принять решение об уходе в отставку. Впрочем, это можно счесть и ловкой политической комбинацией – в новом составе кабинета бывший премьер займёт вакансию министра – хранителя печати Японии. С этого церемониального по идее поста он, частично выйдя из под огня критики, менее публично, будет по-прежнему во многом направлять политику страны. Новый премьер - Окада Кэйсукэ был выходцем с флота, адмиралом и бывшим морским министром. Не особенно разбиравшийся, судя по всему, в большой политике, он был готов сдерживать армейцев, имел вполне однозначные представления о воинской дисциплине и мог успешно сотрудничать с гражданскими специалистами, ну а прежде всего – со своим предшественником. Тандем вполне удачно функционировал вплоть до путча 26 февраля 1936, когда всё рухнуло.
Что ж, пора, наконец, подробно рассказать о нем. Повествуя о предпосылках Мукденского инцидента и вторжения в Маньчжурию, мы коротко упоминали историю организации Сакуракай и инициированное связанной с нею группой вооруженное выступление 15 мая 1932 года. Слишком неорганизованное, чтобы именовать его с полным правом попыткой государственного переворота, оно всё же привело к целой серии политических убийств, в числе жертв которых был действующий глава правительства Цуёси Инукаи. Новый кабинет тогда так и не решился по настоящему наказать членов организации Сакуракай, что на практике оказалось практически равносильно молчаливому согласию на продолжение функционирования в армии многочисленных тайных обществ и организаций. Впрочем, слово «тайные» теперь уже точно впору заковычить. Сухопутные войска Империи Восходящего солнца стали едва ли не самыми политизированными в мире – совершенно точно в период 1935-1936 они здесь существенно опережали вермахт, который люди, подобные Бломбергу, отчаянно пытались сделать беспартийной армией в однопартийной стране. Постоянно составлялись и публиковались воззвания, проходили собрания, причём всё это шло не через навязывание сверху, но снизу, от младшего офицерства. Вот пример документов, циркулировавших в армейской среде. Дата появления – 25 октября 1934:
ИСТИННАЯ СУТЬ ПРАВИТЕЛЬСТВА ОКАДЫ
Решительно сразим антипатриотических либеральных предателей, находящихся у власти!
Солидарность империи основана на великом принципе тождественности суверена и народа. Коварные министры Макино, Сайто и весь блок высоких государственных деятелей и министров оскверняют этот яркий и блистательный принцип…
Макино давно в заговоре с масонами, а сейчас еще и превратился в пешку Лиги Наций, чьи враждебные взоры устремлены на наше Отечество; под прикрытием императорской власти он манипулирует правительством Окады как пожелает, чтобы удовлетворить свои амбиции.
Настоящим мы хотим привлечь внимание к поистине антипатриотической сущности правительства Окады и обращаемся ко всем единомышленникам с призывом восстать против предателей империи.
Молодые офицеры армии и флота! Долой предателей Окаду и Токонами! Праведное дело императорского Отечества в опасности!
Были, конечно, и более содержательные документы – но средний уровень таков.
Высшее же командование, чтобы держать ситуацию хотя бы в тех рамках, когда она не будет угрожать боеспособности вооружённых сил, применяли тактику точечных увольнений в запас всех, кто по тем или иным причинам считался «перешедшим черту». Но, чтобы подобный метод работал надлежащим образом, необходимо было организовать достаточно широкую слежку за личным составом. Надзор военной полиции, разумеется, как правило являлся негласным. Однако сам факт того, что слежка ведётся, утаить было нереально. Естественно, это вело к отчуждению и напряжённости между старшими командирами, приказывавшими шпионить, и теми, за кем шпионили. Что в свою очередь стало ещё одним фактором, усугубившим положение и подтолкнувшим тайные общества к радикализации.
Тем не менее, к началу 1936 года у генералов и министров как будто были основания для известного оптимизма: Япония перевалила через пик экономического кризиса и всё более ощутимо шла на поправку. Градус социальной напряжённости начал снижаться, доверие масс к правительству – расти. И вплоть до этого самого времени имел место только один крупный инцидент. 12 августа 1935 был зарублен саблей в собственном кабинете подполковником Сабуро Айдзава генерал-майор Нагата Тэцудзан, который являлся одним из сторонников упрочения контроля и дисциплины внутри армии. И деятельно претворял этот подход в жизнь в подведомственной ему системе военно-учебных заведений.
«Дело Айдзава» всколыхнуло все вооруженные силы империи как первый в её истории случай убийства вышестоящего начальника офицером на действительной службе. Подавляющее большинство военнослужащих данный акт решительно осуждало. Айдзаву расстреляют по приговору суда, но будет это уже после путча – в июле 1936. Интересно отметить, что во время процесса на вопрос «Что Вы чувствовали после покушения?» подполковник Айдзава ответил: «Я чувствовал глубокий стыд за то, что я, мастер меча, не смог покончить с ним одним ударом».
Косвенным результатом «Дела Айдзава» и вызванного им резонанса стал выход в отставку с поста министра армии Сэндзюро Хаяси, о котором говорилось выше. Таким образом, убийца в существенной мере добился своего — ему удалось не только ликвидировать генерал-майора Тэцудзана, но и дестабилизовать высшее военное командование в целом. Между тем имелись силы, готовые этим воспользоваться. В частности известные подозрения вызывала расквартированная в столице 1-я дивизия. По целому ряду свидетельств лояльность её офицеров вызывала сомнения. Можно было, конечно, произвести увольнения, или даже аресты, но в новых условиях Генеральный штаб считал возможным действовать более сдержано. Дивизию решено было передислоцировать из Токио в Маньчжурию – меньше концентрирующейся в центре страны политики, больше полевых учений. Вероятно, это и стало фатальной ошибкой, подтолкнувшей так называемых «Молодых офицеров» действовать немедленно.
Формально всё было очень похоже на предшествующее выступление Сакуракай – те же проскрипционные списки действующих политиков, те же лозунги «Реставрации Сёва» и верности императору. Вот только, если присмотреться повнимательнее, то можно легко обнаружить признаки, однозначно указывающие – за показным сходством кроются глубинные внутренние различия. Прежде всего, очень разными были методы и масштаб событий. Сакуракай действовала как нечто среднее между бандой гангстеров и отрядом ронинов: малая численность, стремительные налёты с единственной целью убийства – они действительно были убеждены, что расчищают дорогу императору, не имея намерений править самостоятельно. И, только лишь стало понятно, что Хирохито вовсе не желает собственной «Реставрации», тут же сдались властям. 26 февраля 1936 действовало по заранее составленному плану целое достаточно крупное военное формирование - всего в путче участвовало 22 офицера и свыше 1400 унтер-офицеров и солдат. И они не только убивали свои цели – вооруженные отряды занимали и ставили под свой контроль территорию токийского центра. Части 1-й дивизии, например, овладели зданием Парламента, контролировали подходы к целому ряду министерств и ведомств, избегая приближаться лишь к императорскому дворцу, охраняемому отдельной Гвардией Императора.
Во-вторых, путчисты активно стремились к тому, чтобы распропагандировать максимально возможную часть армии. Собственно, начало выступления выглядело следующим образом: отдав приказ солдатам действовать, лидеры «Молодых офицеров» направили младшего лейтенанта Цунэо Ито с посланием к генералу Сигэру Хондзё, бывшему командующему Квантунской армии в 1931-1932. Официально считается, что ему, помимо переданной бумаги, было сказано только: «Около 500 офицеров и солдат больше не могут сдерживать себя и начали действовать». Получив сообщение, Хондзё вместе с командиром военной полиции Рокуро Ваном и генерал-майором Тэцудзо Накадзимой отправился к императорскому дворцу, чтобы доложить о случившемся Хирохито. В реальности, вероятно, генерала убеждали выступить посредником между путчистами, военной элитой и императором с целью по возможности избежать кровопролития. Иначе, даже с учётом того, что Хондзё к этому времени политически эволюционировал уже в ярко выраженного правого и мог быть солидарен с рядом положений, провозглашаемых «Молодыми офицерами», его действия не объяснить. Когда после доклада о восстании и политических убийствах разъяренный Хирохито назвал путчистов мятежниками, генерал посоветовал ему не использовать такие термины по отношению к своим «верным солдатам». Хондзё принимал сторону путчистов и другими своими высказываниями — в частности, он, когда дела у восставших стали плохи, попросил императора приказать мятежникам совершить сэппуку, если тот их не поддерживает. Это вынуждало Хирохито или простить в той или иной форме «Молодых офицеров», или принять на себя персональную ответственность за их гибель.
Последнее, к слову, весьма примечательный момент. Он хорошо демонстрирует истинное отношение самих «Молодых офицеров» к монарху. Если члены Сакуракай в 1932 могли искренне заблуждаться относительно положения императора и его воли, то после провала их выступления и широко известной позиции Сёва по сему поводу, трудно было рассчитывать на то, что со второй попытки мнение потомка богини Аматерасу переменится на противоположное. Нет, на сей раз Хирохито, по всей видимости, оказалась бы уготована роль ширмы, послушной марионетки в руках истинных новых властителей Японии. Благо и по убеждениям своим это были люди уже совершенно новой для страны Восходящего солнца генерации. В решающей степени идейный багаж путчистов сформировался под влиянием произведений писателя и политического философа Икки Кита. Тот в своих программных работах выступал за государственный социализм. Но, естественно, не в марксистском понимании этого слова. Неотъемлемыми элементами будущего строя по Кита были жесткий радикальный национализм и политическая консолидация одновременно в консервативном и корпоративистском стиле. Фактически речь шла о японском переосмыслении крайне правых идеологий Европы – фашизма и национал-социализма, которым, в общем и целом, «государственный социализм» Кита и является. Причём в некоторых аспектах он похож на своего праотца просто чрезвычайно. Как арийская теория создавала почву для причисления к немцам-арийцам какой-то части практически от любого покорённого народа, в котором можно было отыскать тот или иной процент людей с арийской кровью, так и у Кита Япония должна была стать центром объединения в громадную империю всех людей желтой расы, но какая именно доля того или иного азиатского народа заслуживает вливания в это государство будущего ещё надлежит определить. Подразумевалось, что тех же китайцев – явно небольшая (и неудивительно – иначе они за явным преимуществом обошли бы самих японцев в качестве этнической основы подобной империи).
Но вернёмся непосредственно к событиям восстания. Список целей для убийц был достаточно обширным и включал в себя всех ключевых правительственных деятелей. После инцидента 1932 года министры получили полицейскую охрану, но она была пригодна скорее для того, чтобы отогнать хулиганов, а не остановить вооружённое до зубов отделение военных. Ничего похожего на современную систему защиты высших государственных лиц, или даже на простых секьюрити не существовало. Номером один в списке на уничтожение, безусловно, был Сайто Макото. 26 февраля отряд повстанцев под руководством старшего лейтенанта Сакаи Наосэ, младших лейтенантов Такахаси Таро, Мугия Киёсуми и Ясуды Ютаки атаковал частную резиденцию Сайто в районе Ёцуя. Здесь всё прошло достаточно легко и быстро: министр – хранитель печати был застрелен. Кроме Сайто, во время нападения никто не погиб. Успешным был и удар по резиденции министра финансов – Такахаси Корэкиё. Сам министр погиб, а охранявший его полицейский Тамаки Хидэо был тяжело ранен.
Более интересна история с атакой на резиденцию премьера. Путчисты столкнулись здесь с достаточно серьёзным вооружённым сопротивлением – главе кабинета было положено четверо полицейских, вместо всего одного для остальных министров. Вся четвёрка погибла в перестрелке, но потянула время, заставив нападавших спешить и нервничать, испугавшись перспективы прибытия уже серьёзных подкреплений из числа лояльных войск. В итоге, когда «Молодые офицеры» ворвались в дом, они по ошибке застрелили зятя премьера, полковника Мацуо Дендзо. Сам же Окада три дня просидел в чулане, а затем смешался с толпой плакальщиков, явившихся на похороны зятя, и ускользнул из дома!
В дальнейшем поведение адмирала Окады в дни путча будет предметом особого разбирательства. Та часть элит, которую не устраивало его возвращение в кресло главы правительства, обвинила его в трусости и сознательном уходе от ответственности и риска. Судя по всему, действительно, Окада перепугался изрядно – три дня в чулане это, в самом деле, немало. Но всё же представляется, что итоговый вывод относительно его действий, даже если оценивать их критически, не даёт оснований для того, чтобы требовать отставки. А адмирала заставили покинуть пост, причём под совершенно феерическим предлогом – дело в том, что в ходе восстания уже было официально объявлено от имени императора о смерти Окады, а раз глава кабинета оказался жив, то он «обманул императора»!
Неудачными в той или иной мере были и ещё три попытки покушений. Инспектор по военному обучению Ватанабэ Дзётаро, проводивший линию покойного генерал-майора Нагата Тэцудзана относительно насаждения строгой дисциплины, в конечном счете погибнет, но он умрёт в полноценном бою. Отряд, ранее атаковавший резиденцию Сайто, направился к дому Ватанабэ в районе Огикубо, где на сей раз столкнулся с организованным сопротивлением подразделения военной полиции района Усигомэ и понес потери.
Макино Нобуаки, бывший министром государственной печати до Сайто Макото, которого тоже стали подозревать в том, что он был правительственным серым кардиналом, оказался атакован капитаном Коно Хисаси вместе с ещё 8 мятежниками в отеле Итоя в районе Югавара, где он временно остановился. Но, благодаря сопротивлению полицейского Минагавы Ёситаки, бывшему министру удалось бежать. Наконец, среди атакованных целей был дом бывшего начальника штаба флота адмирала Кантаро Судзуки. Вероятнее всего путчисты предполагали, что после смерти его прежнего сослуживца Окады ему могут предложить премьерский пост. Заслуженный командир, руководивший соединениями кораблей ещё в Русско-японскую, получил пулю, тяжело его ранившую, а дальше… Общепринятая версия гласит, что повстанцы, уступив мольбам жены Судзуки, не стали его добивать. В итоге Судзуки после ранения выжил, но пуля оставалась в нём до конца жизни и была обнаружена лишь при кремации его тела…
Здесь уместно будет вновь обратить внимание на взаимное неодобрение флота и армии, превратившееся уже в полноценный антагонизм. Именно в старших отставных морских офицерах члены тайных обществ видели силу, которая реально была бы способна положить предел их деятельности. Флот аккуратно, но деятельно, готовился к возможному обострению ситуации. Ещё в 1935 с подачи тогдашнего главкома Объединённого флота Мицумаса Ёнаи были приняты следующие превентивные меры:
Было организовано и подготовлено специальное сухопутное подразделение моряков для обороны морской базы в Йокосуке. В дальнейшем этот опыт предполагалось распространить и на другие базы, чтобы исключить всякую зависимость от армейских сил.
Морской артиллерийской школой были выделены двадцать курсантов - морских артиллеристов, готовых в любое время прибыть на базу в распоряжение командования. Они могли использоваться как в качестве вооружённых курьеров, так и личной охраны высших флотских командиров, в том числе во внеслужебное время.
И главное – были подготовлены секретные приказы командиру легкого крейсера «Нака» с общим смыслом быть готовым в любое время суток и при любых условиях по первому требованию прибыть на максимальной скорости в Токийский залив. Истинная цель всего этого была известна только главкому, начальнику штаба флота и старшим офицерам штаба. «Нака» держался наготове частично из опасений, что армия перережет железную дорогу, по которой должна следовать в Токио сухопутная часть моряков, а частично для того, чтобы переправить в новое место императора, если возникнет угроза для Императорского дворца.
И, когда буря грянула, в отличие от армейцев, флотцы сохранили полную и образцовую лояльность правительству.
Поскольку в целом опасности для императора не было – и в смысле основ его власти, и, тем более, в смысле его личной сохранности, крейсер Нака так и не записал в свою историю службы эвакуацию монарха. Но зато моряки, сконцентрировавшие в Токийском заливе свою эскадру, по ряду свидетельств предложили в период 27-28 февраля, когда положение в центре Токио оставалось неопределённым, применить по зданию парламента, ставшего штабом мятежа…. главный калибр эскадры линкоров! Предполагалось, что для разрушения здания будет довольно трёх полных залпов. Приказ так и не был отдан, но, тем не менее, очень и очень наглядно видно, как близко подошла империя к той грани за которой – гражданская война…
В реальности действия властей выглядели следующим образом. Как уже было сказано, император узнал о происшествии в 05:40 и встретился со своим адъютантом генералом Хондзё вскоре после 06:00. Уже тогда он сказал, что с инцидентом надо покончить, не указав, впрочем, как именно. Однако когда члены Императорского совета узнали об убийствах мятежниками министров и тяжёлом ранении Судзуки, их реакция была самой жесткой. Они дали императору единодушный совет подавить мятеж, а также сказали, что и речи не может быть об отставке правительства, поскольку это, по их мнению, только поощрит бунтовщиков. Услышав такие рекомендации, император Хирохито занял самую твердую позицию. Утром 27 февраля был назначен военный комендант Токио. Мятежников призвали немедленно вернуться в казармы и сдать оружие. Им был выдвинут ультиматум, срок которого истекал 28 февраля в 8:00. Но путчисты отказались сдаться.
Главным образом – ввиду более чем двусмысленной позиции части генералитета, которая, вероятно, опасаясь, что полное поражение мятежа станет началом падения авторитета армии и устранения её от власти вообще, постоянно шла им навстречу. Так, имел место свершено вопиющий случай: воззвание-Манифест «Молодых офицеров» даже было разослано в части, и личный состав организованно с ним ознакомился – формально в рамках информирования о происходящем в стране и о положении в Токио. Утром 28 февраля 1936 верные правительству войска подошли к зданию парламента так, словно готовились начать его штурм. Внезапно они остановились, и через коменданта города мятежникам было объявлено обращение императора:
Сообщаю унтер-офицерам и солдатам, что еще не поздно вернуться в казармы. Те же, кто, несмотря на это, оказывает сопротивление, являются мятежниками и будут расстреляны. Ваши отцы, матери и сыновья плачут, потому что вы стали предателями страны.
И здесь сработал эффект, отдалённо напоминающий то, что имело место в нашем отечестве во время восстания декабристов. Если у нас рядовых солдат выводили «За Константина и жену его – Конституцию», то и здесь существенная часть солдатской массы была убеждена, что действует в интересах императора, будто бы буквально пленённого министрами-предателями. Когда они узнали, что не защищали дело монарха, и, напротив, Хирохито назвал их мятежниками, то начали складывать оружие. Идейные руководители выступления поняли в свою очередь, что их позиция безнадёжна – и с военной, и с политической точки зрения: чаша весов так решающим образом и не качнулась в их сторону, путч стагнировал и затихал. Исходя из этого, начавшемуся процессу они почти не препятствовали. В итоге солдат отправили в казармы под арест. Офицеры же были разоружены и помещены в тюрьму строгого режима. Руководитель мятежа капитан Нонака не стал сдаваться и покончил жизнь самоубийством.
Вновь, как в 1932, правительство и лично император оказались перед выбором – что предпринять? Кого судить? Как и за что? Какие требовать приговоры и кары? Как взаимодействовать с обществом? И на сей раз все по необходимости должно было быть куда решительнее – поскольку оказалось много опаснее. Наконец, на строгости настаивал в кои веке персонально Хирохито. Так что за участие в мятеже 17 офицеров были преданы суду и казнены за измену. Помимо них также казнили двоих гражданских – вдохновителей путча, среди которых был и Икки Кита. Что ещё важнее, из армии, причём довольно жестко, почти с позором, уволили в запас всех генералов, которые так или иначе выразили в ходе февральских событий сочувствие мятежникам - в том числе Араки, Мадзаки, Хаяси и Абэ.
Казалось бы, есть шанс, что в политической жизни Японии может наступить перелом, и она, наконец, двинется в сторону нормализации и мира. Но в реальности произошло прямо обратное. Несмотря на то, что после отставки опозоренного Окады премьер-министром стал гражданский, кадровый дипломат Хирота Коки, не было сделано главного – не был назначен с самыми широкими полномочиями и ясно выраженной поддержкой императора гражданский, флотский, или даже армейский, но надёжно ориентированный на зачистку всех правых радикалов военный министр.
Вторично выступление одной из тайных организаций не повело за собой последствий для всех остальных. Причём, с учётом того, что общественная конъюнктура в 1936 вполне допускала жесткие и решительные меры (пик кризиса, как мы помним, прошёл), это не назовёшь иначе, кроме как фатальной ошибкой и вопиющей беспечностью, которая очень скоро аукнется империи. Младший офицерский состав на итог извлёк из путча, его провала и последствий, следующий урок: власти не только совершенно неспособны произвести деятельную деполитизацию вооружённых сил, но, кажется, даже считают таковую их неотъемлемой чертой. Казнят только явных преступников. Порывать с правительством совершенно, противопоставляя себя ему, нельзя. А вот давить, в том числе весьма недвусмысленно пугая силовыми действиями и перспективами всё новых и новых путчей – можно.
Свои выводы сделал и генералитет. То, что должность военного министра, даже и после путча не тронули и, более того, демонстративно дали возможность военной касте определиться с тем, кто её займёт (дескать, для лучшего контроля), неизбежно наводило на мысль – верховная власть видела, видит и, несмотря ни на что, будет видеть именно в армии свою ключевую опору. Новым министром стал Тэраути Хисаити – старший сын покойного премьера Тэраути Масатакэ, который некогда проводил весьма твёрдую и на первых порах успешную политику по наведению порядка.
Вероятно, косвенно это повлияло на отношение гражданских политиков к данной кандидатуре. Только вот сын совершенно не собирался копировать отца. Не будучи правым в полном смысле этого слова, Хисаити был просто амбициозным военачальником, который стремился проявить себя и в дальнейшем постоянно будет возглавлять те оперативные объединения, которые на соответствующий момент находились на решающем направлении: после начала в 1937 году Японо-китайской войны Тэраути возглавил Северо-Китайский фронт, а в 1941 – Южную группу армий, наступавшую в Юго-Восточной Азии. К политической власти генерал не рвался, но армию и то, что он полагал её прерогативами, готов был оборонять ревностно.
Отставки ряда заслуженных военачальников, которые были бы сильным ходом в случае начала реальной борьбы за перемены в армии, при общем половинчатом настрое наоборот только подстегнули её к тому, чтобы брать всё более строгий и даже ультимативный тон по отношению к гражданским властям – как своеобразную превентивную самозащиту в классическом военном духе «лучшая оборона – нападение». Выстроилась следующая система: при любых случаях даже не давления, а попытки хоть как-то вмешаться в дела военных, генералитет начинал пугать гражданских полной потерей контроля над ситуацией, новым бунтом и вообще всячески давал понять, что из последних сил сдерживает бурлящую массу подчинённых. В это же время отцы-командиры в реальности вполне научились внимательно следить за градусом политических страстей, не доводя их до кипения и умело спуская пар на тех, кто наиболее настырно лез поперёк дороги. Боясь бесконтрольных действий военных, руководители страны Восходящего солнца допустили их вроде бы как «контролируемое» усиление. Дипломат Коки не имел ни решимости, ни средств противостоять этому напору – с него началось с каждым годом всё более прогрессирующее превращение сухопутных сил в эдакое государство в государстве, относившееся ко всем властям, кроме императорской, как к слабакам, которые для их же собственного блага должны находиться на положении обслуги истинных защитников империи. Уже к началу 1937 армия будет иметь решающее влияние на любые государственные дела и вопросы, жестко подавлять любых противников.
Стремительно начнут ставиться под сомнение сами принципы построения государства, необходимость таких институтов, как парламент и политические партии, как «подрывающие единство внутреннего фронта». Если, скажем, в Германии все партии были уничтожены в пользу одной – НСДАП, то в Японии их начали давить в пользу политической архаики. В армии всё большую популярность приобретал самурайский образец служения и поведения, почти сословный подход к строению общества.
При этом у военных практически не было экономических требований, так что крупный бизнес не имел принципиальных возражений против роста их влияния, даже наоборот, приветствовал его, как предвестник более решительной экспансии вовне – и, как следствие, завоевания новых рынков. Никаких серьёзных политических дискуссий, где люди с незашоренным взглядом и хорошим образованием могли бы заострить внимание на рисках, не проводилось, а скоро они станут просто невозможны. Любой, кто осмеливался говорить о необходимости проявлять сдержанность, автоматически зачислялся в «национал-предатели», после чего безопасность такого лица не гарантировалась. Прямо убивали редко, но угроза ощущалась весьма ясно – скажем, дом жертвы мог находиться почти в непрерывной осаде шумной толпы возмущённых (иногда – вполне искреннего люмпена, иногда – нанятых за небольшую плату бездельников), причём за спиной у них маячили люди с оружием. Полиция не отваживалась, а даже и решившись, не смогла бы ничего поделать с армейцами. Да и преступления то ещё формально не было – стоят, наблюдают…
Ещё один фактор, способствовавший росту влияния военных, был следующим: на фоне гражданской войны в Испании в части руководства империи возник параноидальный страх, что маятник, качнувшись вправо, теперь неизбежно двинется влево, а ослабление правых радикалов неминуемо приведёт к активизации коммунистов и их организованному выступлению. В реальности КПЯ под градом непрерывных репрессий к 1936 была уже практически разгромлена: не функционировали не только легальные, но даже нелегальные центральные органы партии, не выпускалась газета. Но эта слабость была принята правящим классом за некий покров тайны, под которым конспиративно готовится масштабное восстание.
Именно этот страх в сочетании с желанием военных получить пусть формального, но союзника - чтобы парировать обвинения тех критиков, которые указывали, что экспансионистские планы армии могут привести к международной изоляции, и явился главной причиной подписания страной Антикоминтерновского пакта. Между тем Германия уже скоро станет важным дополнительным раздражителем, вызывающим более серьёзное противодействие планам Японии в Азии, поскольку и СССР, и США за флагом с алым солнечным кругом на белом поле будут видеть тень свастики. При этом Берлин учитывал японцев в своих планах чуть менее, чем никак. Да и не мудрено. Долгое время всё военное планирование Третьего Рейха было связано исключительно с Европой. У немцев не имелось флота – во всяком случае такого, который реально мог бы чем-то помочь Японии, начнись большая война на Тихом океане. Не было никакой возможности сформировать и отправить сколь-либо серьёзный экспедиционный корпус, даже воздушный, в зону японских интересов. Что и подтвердит реальность Второй Мировой, где Тихоокеанский ТВД будет почти полностью изолирован от Евро-Атлантического для стран Оси. Но зато армейцы могли теперь ещё смелее действовать в отношении Китая – ведь Япония не останется одна против всех, как в Вашингтоне в 1922. И не беда, что экономические связи с Германией, тем более Италией, были совершенно ничтожны, а с Британской империей и США – громадны. Какой-нибудь капитан или лейтенант мог, не будучи специалистом, сказать: «Ну так пускай наши торговцы и промышленники начнут возить товары к друзьям вместо врагов!».
25 ноября пакт с Германией будет подписан. Параллельно тогда же, осенью 1936, начнётся обострение в Китае. Сперва, впрочем, без привлечения собственно японских сил – для начала было довольно просто ослабить поводок, сдерживавший монголов и часть перешедшего на сторону Маньчжоу-Го бывшего китайского генералитета. Для них расширение своей зоны контроля означало рост их важности в глазах Японии – и, как следствие, увеличение снабжения, поддержки и финансирования. И даже возможно в будущем выбор именно их кандидатуры в качестве альтернативного Гоминьдану китайского правительства. 14 ноября 1936 7-я и 8-я дивизии Национальной армии Мэнцзяна и «Великая ханьская справедливая армия» (всего порядка 15 000 человек) напали на китайский гарнизон в городе Гонгот. Впрочем, взять они его не смогли, и уже 17 ноября подразделения НРА нанесли контрудар, обратив противника в бегство. Китайцы с успехом атаковали штаб монгольских войск, причем НАМ потеряла 1200 солдат (300 убитыми, 600 раненными, 300 пленными). «Великая ханьская справедливая армия» также была разбита и практически перестала существовать. Для всех сделалась совершенно очевидной истина: если японцы хотят добиться чего-либо существенного, им придётся действовать самим.
К слову сказать, возвращаясь к собственно китайским сюжетам, именно ничтожный с военной точки зрения эпизод с атакой НАМ на провинцию Суйюань, вероятно, в значительной мере придал решимости Чжану Сюэляну в его стремлении покончить с гражданской войной перед судьбоносным декабрём 1936.
После Сианьского инцидента в армии империи Восходящего солнца стремительно начало нарастать движение за нанесение упреждающего удара по Китаю, пока перемены в стране ещё не достаточно глубоки, чтобы действительно можно было говорить о всеобщем единстве и мобилизации против интервентов. Кроме того, в Токио были твёрдо убеждены, что всё случившееся – целиком и полностью дело рук СССР, который лишь направлял КПК, а та в свою очередь – Чжана Сюэляна и остальных. И, несмотря на заявления в советской прессе и даже официальные – со стороны правительства Советского Союза, о том, что оно к произошедшему никакого отношения не имеет, Япония уверилась: Москва, всё активнее вмешиваясь в китайскую политику сама, желает постепенно выдавить из Поднебесной японцев. Немедленным следствием подобного вывода стало резкое усиление воинских контингентов на протяжённой границе Маньчжоу-Го и СССР, до того весьма слабых. Квантунская армия стала всё более возрастать численно, усиливаться, а главное – видеть именно в северном соседе своего основного потенциального противника, много более могущественного, нежели не раз уже демонстрировавшие слабость китайцы.
Вообще в армии Японии после 1931-1933 укоренилась идея о немочи Поднебесной, её неспособности самостоятельно противодействовать действительно серьёзному удару. Вместе с тем, даже наиболее оголтелые из японских патриотов не могли не сознавать, что потенциально Китай может стать огромной силой. Парадоксальным образом, военные использовали и то, и другое в качестве аргумента для скорейшего нанесения удара. Если Китай слаб, то он не сумеет оказать серьёзного сопротивления. Если Поднебесная усиливается, то тем раньше нужно начинать с ней схватку, иначе потом она грозит оказаться гораздо более трудной битвой. В этих условиях нечто должно было произойти почти неминуемо...
7 июля 1937 случился инцидент на пекинском мосту Лугоу, известном на Западе как мост Марко-Поло - и от него принято отсчитывать начало Японо-китайской, а в ряде стран Азии, в том числе в КНР – и Второй мировой войны.
Конкретно дела обстояли так. В соответствии с условиями «Заключительного протокола» подписанного, как помнит внимательный читатель, ещё в бородатом 1901 году после подавления Ихэтуаньского восстания, Китай гарантировал его подписантам право держать войска в 12 пунктах вдоль железной дороги, соединяющей Пекин с Тяньцзинем. В соответствии с дополнительным соглашением от 15 июля 1902 эти войска имели право проводить манёвры, не ставя в известность представителей других стран. К июлю 1937 целый ряд государств из состава первоначальных подписантов Протокола приказал долго жить, но японцы о нём помнили очень хорошо – это был один из немногих документов в отношении Китая, которые не отменила Вашингтонская конференция. После 1933 года же Протокол стал особенно важен, так как опираясь на него Япония имела между Пекином и Тяньцзинем от 7 до 15 тысяч человек, в основном размещённых вдоль железных дорог. И не беда, что количество войск в несколько раз превышало число размещённых там подразделений европейских держав, а также пределы, установленные «Заключительным протоколом». Главное, что достигался в сочетании с условиями перемирия в районе Стены и провинции Жэхе стратегический охват китайский войск возле старой столицы.
Итак, с конца июня 1937 японские войска численностью несколько сотен штыков, размещенные у западного конца моста, проводили учения, в то время как силы НРА, расквартированные в городе-крепости Ваньпин, внимательно за ними наблюдали. На рассвете 7 июля японцы отправили телефонограмму, в которой сообщали, что солдат Императорской армии пропал без вести, предположительно взят в заложники и содержится в Ваньпине. В связи с этим японская сторона требовала разрешения войти в город на его поиски…
Дешёвая провокация!
Да, это было на неё очень похоже – вот только солдат в Ваньпине действительно впоследствии нашёлся. Как он туда попал – тема особых и очень давних, кхм… теоретических разногласий китайских и японских историков. В данный момент нет консенсуса относительно того, было ли похищение, или оно являлось провокацией Императорской армии. Некоторые японские историки считают, что инцидент был инспирирован КПК с целью ослабления как Японии, так и Гоминьдана, а главное - окончательной спайки Единого фронта. В любом случае, китайский командир, полковник Цзи Синвэнь (219-й полк 37-й дивизии 29-й армии НРА) по приказу своего начальника, генерала Цинь Дэчуня, не зная ничего о судьбе исчезнувшего японца, отклонил требование. Тогда вечером 7 июля японцами был составлен и передан ультиматум, требующий допустить их в город в течение часа. В противном случае — обстрел артиллерией. В момент передачи ультиматума японские орудия уже были нацелены на Ваньпин, а в полночь 8 июля они начали его обстрел.
Параллельно танки и пехота вошли на мост Лугоу. НРА немедленно предприняла ответные шаги. Полковник Цзи по приказу Циня двинул свои войска, численностью около 1000 человек, с приказом защитить мост любой ценой. И те его исполнили. Во второй половине дня японские войска частично удерживали мост Лугоу, но на следующий день 219-й полк НРА получил подкрепление и полностью возвратил контроль над ним.
Казалось бы, ничто пока не предвещало чего-то глобального. Тем не менее, одновременно продолжаются и взаимные обстрелы, и переговоры. Во время совещания старших офицеров 29-й армии НРА в Пекине 12 июля мнения разделились. Цинь – командир 37-й дивизии, считал, что японцам доверять нельзя, и следует защищать мост до последнего, не пытаясь о чём-либо договориться с противником. Однако возобладала другая точка зрения. Командование китайских сил в районе, понимая всю невыигрышность своего оперативного положения, желало как можно скорее оставить инцидент в прошлом и добиться полного прекращения огня. Представитель НРА был направлен в Тяньцзинь на встречу с генералом Хасимото, возглавлявшим японские войска в областях около Пекина и Тяньцзиня.
Обратите внимание, пока все события происходят исключительно на местном уровне – проблему ещё нельзя назвать в полной мере межгосударственной. Вроде бы как в Токио гражданское правительство премьер-министра Коноэ уже 8 июля собралось на экстренное заседание и решило попытаться уладить ситуацию дипломатическим путём. Однако – никакой конкретики. При этом армейский генеральный штаб приказал перебросить в качестве подкреплений пехотную дивизию из Корейской армии, две отдельные бригады из Квантунской армии и авиационный полк. Вроде бы, агрессивные действия, но как-то маловато для желающих начать полномасштабную войну сознательных провокаторов. Причём даже переброске таких ограниченных контингентов воспротивился генерал Кандзи Исивара, полагавший, что ненужная эскалация конфликта с Китаем создаст угрозу японскому положению в Маньчжоу-Го с точки зрения противостояния СССР. По настоянию Исивары передислокация в итоге была приостановлена.
В начале переговоров Хасимото заявил, что, по его мнению, инцидент мог бы быть разрешён мирным путём, однако дальнейшая концентрация войск НРА около Пекина будет расценена японцами как недружественная и заставит их принять ответные меры. Однако китайский главком в районе Пекина – генерал Сун получил в это же время сообщения о переброске японских войск из Маньчжурии и Кореи, счел переговоры всего лишь намеренным затягиванием времени со стороны Японии и приказал дополнительно перебазировать в зону инцидента 132-ю дивизию для возможного сдерживания неприятеля.
Откуда поступала информация Суну, насколько она была точна? Проверить теперь уже невозможно. При этом прибытие лишней дивизии никак не меняло общего положения 29-й армии, которая было плохо экипирована и, как уже говорилось выше, частично охвачена неприятелем. Одновременно никаких обращений к Чану Кайши о подкреплениях и поддержке оперативного масштаба не было – и, естественно, он их не высылал.
Наконец, на переговорах выкристаллизовалась японская позиция. Хасимото обещал не нападать на Пекин и Тяньцзинь при выполнении следующих условий:
- Гоминьдан должен выдворить из городов все антияпонские организации и прекратить антияпонские выступления;
- взять на себя всю ответственность за инцидент 7 июля;
- Сун, а не какой-либо нижестоящий офицер, должен лично извиниться.
Казалось бы, ничего критического, по большей части от китайцев требовались просто слова. Чжэнь согласился с первым условием, а командир батальона должен был быть освобождён от должности в качестве согласия со вторым условием. Однако Чжэнь сообщил Хасимото, что он не может решать за Суна, и тем самым не в состоянии принять третье условие. Хасимото конфиденциально дал понять Чжэню, что японцы предпочли бы видеть его в качестве главы Пекина, как человека умеющего идти на компромисс. Вскоре после этого Чжэнь вернулся в Пекин – и почти сразу же японцы предприняли полномасштабную атаку.
Что именно её вызвало – тоже предмет дискуссии. Да, Сун так и не извинился, но едва ли это могло быть причиной, а не поводом для резкой эскалации конфликта. Ряд китайских историков утверждают, что Хасимото смог добиться измены Чжэня и, считая, что это будет решающим фактором успеха, нанёс удар. Не вполне ясна и роль генерала Суна. Через три дня после начала боёв части армии империи заняли мост и Ваньпин, на следующий день после этого — город Наньюань. Тем не менее, Пекин и Тяньцзин взяты ещё не были. Однако вскоре, через несколько дней, Сун подал в отставку со всех невоенных постов и назначил на них Чжэня, который, как это и обещали ему у Хасимото, стал мэром Пекина. Затем Сун вывел 29-ю армию из города, оставив Чжэня фактически без войск. И, наконец, 8 августа японские части вошли в Пекин практически без сопротивления и, взяв власть в свои руки, подтвердили назначение Чжэня мэром. Тем не менее, сам Чжэнь был разочарован и считал, что его предали. Он тайно покинул город через неделю. Так кто кого обманул? Сказать наверняка очень сложно.
Но война начала разгораться. Большая. Грозная. Война, в которой Поднебесная лишиться порядка 20 000 000 жизней, а Империя Восходящего солнца – примерно 455 000.
Мы уже упоминали, что 8 июля в Токио – практически немедленно после начала нового витка китайских событий, собралось на экстренное заседание гражданское правительство премьер-министра Коноэ, которое приняло решение попытаться выйти из ситуации у моста Лугоу дипломатическим путём. Нет никаких оснований считать, что эта линия была блефом, или неким прикрытием. В таком случае провозглашаемое политиками стремление к миру декларировалось бы везде, где только возможно, особенно – на международной арене, для внешнего потребления, в то время как военные делали бы своё дело. В действительности ничего такого не было. Напротив, переговоры с китайцами осуществлялись на местном уровне представителями старшего офицерского корпуса, глобально же вообще не велось никакой информационной кампании, которую можно бы было характеризовать как прикрытие. Дополнительно стоит отметить, что целый ряд крупных военных и государственных деятелей до последнего момента даже не подозревал, что Япония вот-вот начнёт самую масштабную войну в своей истории, которая по количеству задействованных сил, тратам и жертвам ещё до начала Второй мировой успеет превзойти Русско-японскую.
К примеру, мы можем обратиться к биографии Исороку Ямамото. На лето 1937 он – заместитель морского министра в ранге вице-адмирала, т.е. уровень весьма высокий. Причём его начальник – Ёнаи Мицумаса, является не только формальным командиром, но также политическим лидером фракции «флотских» и имеет надежды занять в будущем кресло премьер-министра (что и случится в январе 1940).
Так вот, ни первый, ни второй и понятия не имели, что инцидент у моста Лугоу должен стать прологом к некой решительной и определяющей военной кампании против Китая. Было известно лишь то, что военные настаивали на присылке дополнительных войск – для лучшего контроля над развитием событий и материального подкрепления более весомой линии на переговорах. Что и позволит скорее их закончить а затем, не без выгоды для себя, объявить инцидент исчерпанным. На заседании кабинета 9 июля 1937 военный министр Хадзимэ Сугияма предложил направить войска морем в Тянцзинь. Морской министр выступил против, подчеркнув, что инцидент, насколько это возможно, должен быть локализован, и призвал приложить усилия, с тем чтобы достичь быстрого решения. Параллельно флот давал понять, что масштабная операция по передислокации потребует организации непрерывного подвоза всего необходимого, весьма нелёгкой с точки зрения логистики – и на это точно потребуется время, за которое всё и так должно решиться. На заседании пяти министров 11 числа военный министр выдвинул конкретные предложения по отправке войск. Морской министр возражал, оценивая ситуацию в целом, против посылки солдат, однако военный министр настаивал — нельзя бросить на произвол судьбы гарнизон Тяньцзиня, 5500 человек, и японских резидентов в районе Пинцин. В конце концов Ёнаи неохотно согласился… Ну а с 25 июля 1937 переброшенная морем 20-я дивизия почти мгновенно ввяжется в серьёзные бои и, в числе других сил, двинется к Пекину.
К началу августа стало понятно, что война реально уже идёт – и никто, из тех кто хотел бы мира, не знает, как её останавливать. Флот, да и не только он, встал перед фактом. Поскольку невозможно было бросить сражающиеся войска на произвол судьбы, их требовалось поддержать. Хорошо показывает отношение «флотских» к происходящему следующий примечательный эпизод. В этот момент Ямамото объявил, что до тех пор, пока не завершится операция в Китае, собирается бросить курить. Он очень любил хороший табак и каждый день выкуривал изрядное количество популярных сигарет «Черри». Официально Ямамото прекращал курить, «пока мы не разобьем Чана Кайши», но Такеи Даисуке и другим близким друзьям объявил с моряцкой прямотой:
Эти проклятые дураки в армии снова принялись за свое! Это меня так бесит, что я бросаю курить, пока все не закончится! Но когда кончится — так закурю, чтобы дым пошел из моей задницы!
Не дождётся будущий главком Объединённого флота этой возможности до самой своей смерти в 1943…
Отдельной строкой нужно сказать о человеке, который в первую очередь должен был принимать решение, не допускать войны, и даже попытался это сделать, но такими методами и с такой робостью, что в итоге абсолютно ничего не смог изменить. Речь идёт о премьер-министре Фумимаро Коноэ. К началу 1937 армейцы до того усилили своё влияние, что первая же попытка премьера-дипломата Хироты Коки выказать минимальную твёрдость в отношении нового главы военного ведомства генерала Тераути, окончилась мгновенным крахом его кабинета 1 февраля 1937. Место главы кабинета занял генерал Хаяси – тот самый, уволенный ранее из вооружённых сил после провала путча 26 февраля 1936 вместе с другими симпатизантами мятежников. И года не прошло, как он – на вершине власти! Разумеется, уступая формально императору, но всё равно. Жест этот, судя по всему, был со стороны армейцев подчёркнутым, символическим. Сам Сэндзюро Хаяси не имел особенных политических амбиций, ещё меньше – навыков гражданского управления. Он уйдёт уже через 4 месяца, едва ли успев что-то в Японии поменять, но демонстрация силы армейцев прошла вполне успешно. Пожалуй, даже слишком. Они затронули того, кого, конечно, не желали задеть – Хирохито. Ведь именно он некогда настоял на отставке Хаяси и прочих. Император, при всех особенностях его стиля правления, на сей раз – едва ли не первые, решил взять инициативу в свои руки. Но что он мог сделать? Армия к этому моменту была практически тотально политизирована и вполне едина – не целиком же её разгонять? Попытка вновь некими посторонними по отношению к ВС силами начать расследовать деятельность тайных обществ почти неизбежно повела бы к очередному взрыву насилия и путчу. Самого Сёва, конечно, никто не осмелился бы тронуть лично, но всё как минимум вернулось бы на круги своя с убийством очередного премьера, или дополнительно усугубилось бы. Нет, требовалось повести более тонкую игру. И появляется фигура Коноэ.
Кто он такой? Прежде всего – представитель высшей родовой знати. Семейство Фумимаро состоит в родстве с императорским домом, причём с незапамятных времён. Тем самым, как надеялся Хирохито и ряд людей из его окружения, Коноэ будет гарантирована личная безопасность: подчёркнуто почитая императора и всю его родню, военные не решатся попросту убить нового главу кабинета. Во-вторых, Коноэ должен был с готовностью поддерживать армейские концепты во внешней политике: сближение с Германией, более решительный стиль в отношении архитекторов Версаля, резкий до предела антисоветизм. Количество стычек и провокаций на советско-маньчжурской границе за время правления нового премьер-министра возрастёт на порядок, дойдя в итоге до полномасштабных боёв у озера Хасан. Вот только поддержка эта должна была осуществляться почти исключительно на словах, с постоянными проволочками и паузами на деле. Так, уже в 1937 начинает обсуждаться перезаключение более строгого и формально-определённого союзного договора с Третьим Рейхом вместо специфического и расплывчатого Антикоминтерновского пакта. Прежде всего усилиями Коноэ решение этого вопроса получится затянуть до 1940 — только тогда будет подписан Берлинский пакт. В целом армию предполагалось «усыпить», на то время, пока наследник рода Фумимаро будет решать главную свою задачу – воссоздавать и реконструировать в качестве центра силы парламент империи.
Требовалось ввести в него представителей бизнеса, переработать партийную структуру, а главное – вовлечь массы в политику удобным для императора и его приближённых путём, чтобы позднее можно было, опираясь не на пулемёты и пушки, с постоянным риском гражданской войны, но всё же взять по отношению к армии существенно более твёрдый тон. У Коноэ имелись очень широкие и разнообразные связи, а также длительный опыт председательства в Палате пэров с 1933 по 1937 год. Наконец он, хотя и с некоторой натяжкой, мог считаться учеником окончательно отошедшего от дел последнего гэнро – Сайондзи Киммоти: некогда, ещё в молодости, Фумимаро Коноэ под его руководством участвовал в Парижской мирной конференции. Наконец, он был крупным акционером концерна Сумитомо, что давало дополнительные возможности для контактов с дзайбацу. В общем, следует признать, что по всем критериям, так сказать, справочного характера, кандидатура оказалась подобрана просто идеально. Вот только кроме этого есть ещё и психология. Коноэ - получивший высшее юридическое образование, потомственный аристократ, был одним из эталонных примеров типажа колеблющегося интеллигента. Он постоянно осторожничал и деликатничал там, где этого делать не следовало совершенно, разводил интриги и тайны мадридского двора в тех случаях, когда требовалось высказываться максимально прямо. А главное, кажется, просто не обладал личной храбростью в той степени, которой от него требовали эпоха и занимаемый пост.
Возможно, будь у Коноэ больше времени до начала кризиса, его методы и дали бы результат, но в реальности лаг оказался минимальным: 4 июня 1937 он вступил в должность, а уже 7 июля гром грянул. В итоге на заседаниях пяти ключевых министров правительства творилось нечто совершенно потрясающее. Хороший пример даёт рассказ присутствовавшего там морского министра Ёнаи своему коллеге Ямамото:
Заседания пяти министров просто потеря времени. Думаешь, что примем хоть какое-то решение или министр иностранных дел и армия достигли наконец какого-то соглашения; потом следует телефонный звонок и ты слышишь: «Видите ли, вернулся я в генеральный штаб военного министерства и встретил раздражение коллег. Вероятно, политика армии уже выработана; был бы вам благодарен, если бы вы аннулировали то, о чем мы только что договорились».
Коноэ не мог, не смел и не отважился в итоге ясно потребовать от армии найти такой способ решения вопроса, который однозначно исключал бы развязывание крупномасштабного конфликта. Зато он сделал нечто иное. Премьер-министр решил начать прямые переговоры с китайскими лидерами, чтобы как можно скорее заключить некое соглашение непосредственно с ними. Прежде всего, как не дико это прозвучит, в обход собственных вооруженных сил, до последнего момента сохраняя от них в тайне сам факт консультаций.
За время пребывания Сунь Ятсена в Японии в 1895-1911 у него появилось там немало хороших знакомых. Тесно связаны со страной Восходящего солнца много лет были и другие видные кадры Гоминьдана. Ряд старых друзей китайского руководства, с которыми договорился Коноэ (без каких-либо документов, конспиративно, в ходе личных бесед), обычными коммерческими пароходами должен был переправиться в Китай, чтобы там завязать от имени японского премьера контакты с Нанкинским правительством. Кончилось всё трагикомично: Миязаки Рюсуке, сын Миязаки Тотена (активного сторонника Сунь Ятсена), уже готовился подняться в Кобе на борт корабля, отплывавшего в Шанхай, когда его без предупреждения и не сообщая, по какому приказу действует, арестовала военная полиция. Коноэ перехитрил сам себя. У его человека не было ни дипломатического, ни какого-либо иного официального статуса, так что формально ничего особенного не происходило. Миязаки продержат под арестом около десяти дней, а потом, когда для челночных рейдов в Китай станет уже слишком поздно, отпустят.
И за всё это время премьер так и не наберётся смелости что-либо предпринять, потому что у армейской фракции появилось живое доказательство факта закулисных и скрытых, естественно, в том числе и от общественности, переговоров с противником. Уничтожающий компромат! Глава кабинета на веки вечные потерял бы лицо. Как именно военная полиция вообще узнала о посланнике? Это вопрос. Но, по ряду свидетельств, в самый последний момент Коноэ всё же рассказал о своём замысле военному министру Сугияме – и тот его якобы одобрил. Очень вероятно, что уже через час или два, если дело и правда обстояло так, генерал уведомил кого следует о пассажире, ожидающем отплытия в Кобе…
Тем временем в Китае действительно серьёзные бои фактически начались 27 июля, когда японцы осадили китайские части в Тунчжоу, вследствие чего один батальон НРА вынужден был идти на прорыв в Наньюань, а также приступили к нанесению бомбовых ударов по китайским войскам вокруг Пекина ВВС империи. 28 июля 20-я дивизия и три отдельных смешанных бригады японцев начали наступление на Пекин, поддержанные с воздуха авиацией. Завязались тяжёлые бои, заместитель командующего 29-й армией генерал Тун Линьгэ и командир 132-й дивизии генерал Чжао Дэнъюй были убиты, войска НРА понесли крупные потери. Однако бригада китайской 38-й дивизии под командованием генерала Лю Чэньсаня отбросила японцев от Ланфана, а 53-й корпус с частью 37-й дивизии отбили железнодорожную станцию Фэнтай. Тем не менее, успехи НРА были временными. Что случилось дальше вы уже знаете – Пекин/Бэйпин пал 8 августа. Мог и раньше, но произошло событие, которое очень тяжело отзовётся на будущем ходе войны, существенно ожесточив атакующих японцев – так называемое Восстание в Тунчжоу.
Как мы помним, на службе у Японии состоял целый ряд китайских вольных варлордов со своими, теперь уже достаточно небольшими (от 1500 до 10 000 человек) армиями. Всевозможные «Силы небесной справедливости» и т.п., амбициозные командиры которых очень надеялись создать себе на своеобразном фронтире между Китаем и Маньчжоу-Го собственные квазигосударства, а в идеале – позднее стать действующим лицом в альтернативном Нанкину правительстве. Стоили такие отряды японцам мало – правда и неприятелем разбивались легко. Но в период развёртывания инцидента у моста Лугоу в масштабное столкновение о них не то чтобы забыли, однако держали до времени в тылу. В первую линию выдвигались собственно национальные японские формирования.
Начались боевые действия. И тут внезапно выяснилось следующее: если генералы были готовы служить хоть сатане, лишь бы обрести власть и собственные уделы, а офицеры, хотя и не испытывая особенного энтузиазма по поводу того, что им, судя по всему, в дальнейшем предстояло уже не в небольших стычках, а в крупных сражениях, массово, убивать соотечественников, тянули свою лямку, то солдаты были куда менее лояльны. Набирали в эти армии полунасильственным способом, шла туда и беднота, и всевозможные отщепенцы и сорвиголовы. Но одно дело – пограничная возня, вооруженная борьба за влияние: таков был весь Китай с 1911 года. И совсем иное – помогать интервентам в войне, которая может решающим образом сказаться на будущем всей Поднебесной, обратив её в японский протекторат. Кто-то из страха – это намного опаснее, а японским командирам нет резона беречь китайское пушечное мясо, кто-то – по более высоким мотивам, но всё большее количество бойцов таких вот армий стало задумываться о будущем. А дальше произошло следующее: в середине июля 1937, пока ещё шла странная «не совсем война» перед стенами городка Тунчжоу (находившегося в пограничной демилитаризованной зоне в провинции Жэхэ, где и базировались отряды мелких милитаристов) разместились лагерем около 800 солдат 29-й армии НРА, подчинённые генералу Сун Чжэюаню, которые, несмотря на протесты командующего японским гарнизоном, отказались уйти.
27 июля с началом серьёзных боёв командующий японскими войсками потребовал от солдат Сун Чжэюаня разоружиться. Когда они отказались — начались боевые действия. Уступающие в численности и огневой мощи, зажатые между японскими войсками и городской, стеной китайские солдаты находились в ловушке где по всем расчётам имели шансы только на героическую гибель. Однако то ли их готовность к самопожертвованию произвела такое сильное впечатление на бойцов, воевавших на японской стороне 1-го и 2-го корпусов Восточно-Хэбэйской армии, то ли дело было в неких секретных договорённостях, а, всего вероятнее, что и то, и другое, но китайцы- коллаборационисты отказались идти в атаку. Вечером 28 июля японцы, взбешенные неповиновением, повели артиллерийский обстрел района их казарм, но вызвали этим реакцию, обратную той, на которую надеялись – не страх, а ярость отчаяния. Ночью около 5000 человек из состава 1-го и 2-го корпусов Восточно-Хэбэйской армии окончательно взбунтовались. Это были люди, которым практически нечего терять, доведённые до крайности. И не щадили они никого.
Помимо японских военнослужащих, убитыми по всем окрестностям оказались также 250 японских гражданских лиц. Удалось спастись лишь 60. При этом убивали… затейливо. Японские источники утверждают, что большинство женщин было изнасиловано и прикончено извращёнными способами. И, судя по всему, не врут. Основная часть города была уничтожена в ходе боёв.
Разумеется, практически все восставшие оказались окружены и истреблены. Но с этого момента, примерно с 1-2 августа 1937, когда подробности случившегося дошли до японских газет, а от них – к массам читателей, решающим образом изменилось восприятие происходящего рядовым жителем империи Восходящего солнца. Армия, рассчитывавшая на то, что после информационного удара по общественному мнению уже никто не будет способен остановить разворачивающиеся боевые действия, поспособствовала тому, чтобы чёрной краски для убийц и красной, кровавой, для их жертв авторы статей не жалели. В итоге то, что ещё недавно было противоборством с Гоминьданом и Чаном Кайши - а есть и другие, лояльные, «свои» китайцы - превратилось для многих в вооруженную борьбу с китайским этносом вообще, как с народом во-первых варварским, а во-вторых априори и тотально ненавидящим Японию. Уже очень скоро, когда будут вестись бои за такие громадные города, как Шанхай, а затем и Нанкин, это приведёт к катастрофическим последствиям…
Между тем ведущие официальные лица что одной, что другой стороны, невзирая на постепенно возрастающий масштаб боевых действий, ещё отнюдь не были убеждены в необратимости сползания ситуации к полномасштабной войне, а главное - в необходимости и желательности именно такого сценария. О том, как Инцидент на мосту Лугоу окончательно перерос во Вторую Японо-китайскую, а также о первых масштабных битвах, по-настоящему потрясших две сильнейшие страны Восточной Азии, мы будем говорить в следующей главе.