В гуманитарных науках, особенно в нашу с вами эпоху постмодернизма, когда «ничто не истинно и всё дозволено», порою возникает забавная ситуация. Некоторые идеи и концепции, чья крайняя спорность и даже слабость бросается в глаза с первого взгляда, объявляются новыми направлениями в науке. Как следствие, этим концепциям придаётся мнимая респектабельность. То же самое постигло одну весьма специфическую книжку от экономистов «неоинституционального» направления, которая уже фигурировала в парочке постов на Cat-Cat. Она обрела немалую популярность в академической среде и сегодня считается «оригинальным и ломающим шаблоны взглядом на экономическую историю». Особенно её облюбовали российские оппозиционеры. Ну да ладно, ближе к сути.
Введение
Нам уже прекрасно известно, что экономисты всегда шли своим путём, формируя множество научных направлений: от марксизма, неолиберализма, поведенческой экономики, кейнсианства, посткейнсианства, до австрийской школы, шумпетерианства и множества других. Среди них были и институционалисты.
Суть™
Эти ребята обратили внимание на то, что эволюция общественного устройства (социальных институтов) неразрывна с экономическим развитием государства. Сюда относятся моральные устои, правовые взаимоотношения и прочие писаные и неписаные «правила игры», которые могут корректировать экономическое развитие общества. Оно и логично. История, скажем, СССР могла бы пойти совсем иначе (и не факт, что в лучшую сторону), если бы в стране изначально был установлен демократический режим и разрешена частная собственность на средства производства.
В общем, институционалистам эта тема понравилась и они стали её развивать. К представителям данного направления относятся такие известные экономисты, как Джон Гэлбрейт и Торстейн Веблен. Исходя из описания выше, в эту же категорию можно записать Макса Вебера и даже Карла Маркса с Йозефом Шумпетером.
Ближе к концу XX века возникла новая институциональная экономика, также известная как неоинституционализм. Направление синтезировалось с методологией неоклассической школы. Сама неоклассика до сих пор находится в ядре многострадальной экономической теории, которая состоит из синтеза целого ряда экономических направлений с этой самой неоклассикой. Это сближение методологий благотворно повлияло на популярность неоинституционалистов (с.8-9):
«Достоинство [теории] заключается в инкорпорировании институциональных характеристик в неоклассическую теорию даже без нарушения центральных для нее предпосылок о рациональности и преследовании собственных интересов» (Greif, Mokyr, 2016, 30).
«По сути, институты являются стимулами и ограничениями, налагаемыми обществом на индивидуальное поведение. Институты по определению во многом подобны ценам на конкурентном рынке: индивиды могут на них реагировать, но не могут их изменить. <…> В этом смысле трактовка институтов по аналогии с бюджетными ограничениями (которые задаются относительными ценами) действительно оказывается чрезвычайно продуктивной» (Mokyr, 2010, 1–2).
Новый институционализм существует как часть экономического мейнстрима и по сей день. В своей нише он вполне хорош. Неоинституционалисты могут вырабатывать рекомендации разной степени полезности на основе обширного анализа проблем асимметрии информации на рынке, борьбы с оппортунистическим поведением фирм и прочими социальными аспектами экономической деятельности. Проблемы возникают тогда, когда за дело берутся два своеобразных человека, желающие приложить данный подход к историко-экономическому анализу…
Главные действующие лица
Что является причиной экономического роста? Это хорошо известно: наращивание физического и человеческого капитала, технологический прогресс, разделение труда, грамотное распределение ресурсов… словом, умелое создание, воспроизводство и использование факторов производства. Но почему у одних стран сделать это получилось, а у других нет? Почему одни страны богатые, а другие бедные?
Этим вопросом задаются двое американских институционалистов — Дарон Аджемоглу и Джеймс Робинсон — в книге с одноименным названием 2012 года выпуска. Отметим, что авторы вдохновлялись крайне похожей работой «Насилие и социальные порядки» за авторством Дугласа Норта и Барри Вайнгоста, но при этом несколько упростили их концепцию, сделав её более прямолинейной.
Все перечисленные выше авторы на поставленный вопрос отвечают однозначно: всему виной пресловутые институты. Различия в устройстве общества влияют на экономическое развитие, заперев в ловушке бедности одних и позволив возвыситься другим.
В сей статье я сконцентрируюсь на работе Аджемоглу и Робинсона, так как именно эта книга «подняла хайп», собрав противоречивые отзывы. Немало известных экономистов воспели ей дифирамбы за всесторонний, глубокий и фактурный анализ истории человечества. Однако немало и людей, готовых пробить лоб фейспалмом от фантазий, необоснованных обобщений и жонглирования определениями, особенно среди тех, кто специализируется на экономической истории. Здесь я всецело на стороне вторых.
«Хорошие» и «плохие» институты
Аджемоглу и Робинсон утверждают, что институты имеют большое, если не исключительное, значение для экономики. Они могут как способствовать экономическому развитию и росту благосостояния большинства, так и наоборот, тормозить экономику, ввергнув общество едва ли не в кастовую систему с обслуживанием власть имущих. С такой абстрактной формулировкой не поспоришь. Институты действительно важны… но какие именно? Скажем, коммунисты считают, что экономическому процветанию способствует отмена частной собственности на средства производства и введение прямой демократии, какие-нибудь анархисты для этой же цели потребуют немедленную ликвидацию государственных образований и так далее.
Следовательно, институционалистов на самом деле больше, чем кажется. Но так уж вышло, что этим термином обозначают тех, кто считает «хорошими» институтами частную собственность и либеральную демократию.
Инклюзивные и экстрактивные институты
Согласно теории Аджемоглу и Робинсона, есть два стула:
- Инклюзивные институты — подразделяются на экономические и политические. Под инклюзивными экономическими институтами подразумеваются защита прав собственности (особенно авторы выделяют патентное право), равенство людей перед законом, беспристрастная система правосудия и тому подобное. Под инклюзивными политическими институтами подразумевается «плюрализм», несколько центров силы вкупе с системой сдержек и противовесов друг друга. Также необходимым условием является «достаточная централизация» власти, дабы она могла осуществлять реализацию своих законов на подконтрольной территории.
- Экстрактивные институты подразделяются аналогичным образом. Они являются противоположностью инклюзивных. В экономике права собственности защищены слабо или частная собственность вовсе отсутствует. Люди не могут рассчитывать на фактическое равенство закона и равную реализацию своих возможностей, а также на равное участие в экономической деятельности. Соответственно, в политике экстрактивные институты подразумевают диктатуру с абсолютной монополией на власть, или же наоборот, власть правительства столь слаба, что оно не обладает монополией на насилие и не в состоянии поддерживать порядок, как это происходит в каком-нибудь Сомали.
По мысли авторов, инклюзивные экономические институты способствуют экономическому развитию, поскольку вовлекают (от англ. inclusive – «включающие в себя», «объединяющие») в экономическую деятельность широкие массы населения. Бизнесмены не боятся инвестировать, так как знают, что плоды их деятельности вдруг не экспроприируют правящие элиты. Люди не боятся честно трудиться и изобретать на благо общества, ибо знают, что за ними не приедут чёрные воронки. Такое устройство способствует развитию образования, поскольку оно становится экономически выгодным: каждый человек может рассчитывать на реализацию своих возможностей. Проще говоря, для экономического роста создаётся комфортная среда. Только благодаря этим институтам происходит устойчивый экономический рост за счёт постоянного технологического прогресса (с.176-177):
Инклюзивные экономические институты также готовят почву для успешной работы двух важнейших двигателей экономического роста и процветания: технологических инноваций и образования. Устойчивый экономический рост почти всегда сопровождается технологическими инновациями, которые помогают повысить производительность всех трех факторов производства: человеческого труда, земли и капитала (то есть совокупности всего необходимого имущества – зданий, уже имеющегося оборудования и т. д.).
***
…процесс создания инноваций возможен благодаря экономическим институтам, которые поддерживают частную собственность, гарантируют исполнение контрактов, равенство возможностей и доступ на рынок для новых игроков, которые приносят с собой и новые технологии.
Экстрактивные экономические институты обогащают узкую прослойку элиты за счёт народных масс (от англ. to extract – «извлекать», «выжимать»). Много тут не скажешь, фактически это противоположность инклюзивным институтам (с.173-174):
Ни в Северной Корее, ни в колониальной Латинской Америке у широких слоев населения не было возможности принимать экономические решения исходя из своих собственных желаний и предпочтений; наоборот, они стали жертвами жестокого принуждения. […]. Ни здесь, ни там не существовало ни независимой правовой системы, ни равных возможностей для всех. В Северной Корее правовая система является всего лишь одним из инструментов в руках коммунистической партии; в Латинской Америке она в основном использовалась для того, чтобы поддерживать дискриминацию коренного населения.
При таких институтах нет стимула к постоянным инновациям. Люди не уверены в завтрашнем дне и не защищены от произвола властей, как следствие, нет стимула для реализации своих талантов, а значит и нет устойчивого развития экономики. Авторы отмечают, что успех обществ с подобными институтами всегда ограничен по времени и довольно неустойчив, чаще всего он связан с догоняющим развитием. Когда существующие технологии освоены и приходит пора изобретать новые — экстрактивные институты снова безнадежно отстают от инклюзивных.
Если инклюзивные экономические институты способствуют процветанию, то как их создать? Очень просто — через инклюзивные политические институты! Именно от правительств зависит общественное устройство страны и то, как пойдет траектория экономического развития. При этом между институтами существует сильная синергия. Инклюзивные политические институты способствуют развитию инклюзивных экономических институтов, а их развитие усложняет властям задачу вернуть всё взад, поскольку безраздельное господство элит уже подорвано. Верно и обратное: экстрактивные политические институты дают возможность элите устроить экономику так, чтобы она обогащала правящий класс. Укрепление диктатуры приводит к ещё большему перераспределению ресурсов в пользу элиты, а это приводит к укреплению диктатуры.
Сломить экстрактивные политические институты можно за счёт «широкой коалиции», состоящей из представителей различных слоев населения, что выступят единым фронтом, вынудив элиту пойти на уступки. Именно так произошло в Англии XVII века, когда в результате Славной революции было создано первое в мире государство с инклюзивными институтами, что и привело к промышленной революции в стране. Иные способы перехода к демократии маловероятны: элиты боятся конкуренции, как политической, так и экономической, а потому до последнего будут цепляться за свою власть даже ценой экономической деградации страны. Ну а что, лучше быть первым в провинции, чем вторым в Риме.
Институциональная система, сложившаяся в обществе, проходит через исторические вызовы, видоизменяясь в ту или иную сторону. В качестве одного из примеров авторы приводят эпидемию чумы в средневековой Европе. В западной части материка это привело к усилению инклюзивных институтов, а в восточной — к усилению экстрактивных. Однако жесткого детерминизма тут нет: инклюзивные общества могут пройти эволюцию до экстрактивных и наоборот, пусть сделать это и сложно, ибо инерцию исторического развития никто не отменял.
Как выдать желаемое за действительное и не подать виду
Представленной выше нехитрой схеме посвящена буквально одна глава книги, прочие сотни страниц отданы под исторические примеры и доказательства теории вкупе с критикой альтернативных подходов.
Думаю, не надо объяснять, почему данная теория так популярна, особенно среди российских оппозиционеров-«западников» (например, программа Навального во многом посвящена реформам российских институтов по лекалам книги). В идее Аджемоглу и Робинсона заложен мощный политический посыл, аналогичный марксистскому: равенство и демократия являются не только этически желательными, но и экономически целесообразными, необходимыми для развития общества в целом. Правда, у институционалистов конечной целью объявляется экономико-политическое устройство развитых стран мира, которые так любят наши западники.
Увы, сия схема не лишена фатальных изъянов. Я разделил их на три категории.
Собственно, теория: шаткость формулировок
Определения экстрактивных и инклюзивных институтов не отличаются точностью. Более того, в них заложен желаемый ответ: «хорошие» институты это такие, которые способствуют экономическому процветанию, а иначе они «плохие». Такой подход играет с авторами злую шутку.
Например, дореволюционная Англия предстаёт нам царством беззакония. Королевская знать произвольно устанавливает налоги и манипулирует правосудием, права собственности крайне архаичны, а экономика страдает от монополий, которые король жалует «своим» налево и направо (с.230). Зато после революции рост налогов в интересах правящих элит уже не тормозит, а развивает экономику (с.419). Торговые монополии до революции (а всё ли так уж печально?) — это плохо, а установление запретительно высоких ввозных пошлин после неё (также см. тут) — это норма. Огораживания и экспроприации собственности до революции это плохо, а огораживания и экспроприации земли под платные дороги, каналы и железнодорожные пути, происходившие после неё (с.44-45) — это другое, понимать надо. Взятки до революции — это коррупция, а лоббирование в парламенте со стороны других собственников через петиции, это, знаете ли, развитие плюрализма и демократии (с.421-422). В работе авторов это далеко не единственный, но крайне показательный пример.
Ещё вопрос: почему инклюзивность противопоставляется экстрактивности, хотя в качестве антонима лучше звучит именно эксклюзивность (исключительность, элитарность)? Это не просто придирка к словам. Российский экономист Капелюшников показал (с.55-56), что используя правильные термины, можно мигом засыпать авторов. Дело в том, что множество важнейших «хороших», по мнению двух экономистов, институтов, необходимых для успешного экономического роста, являются эксклюзивными, а не инклюзивными. Так, институт частной собственности является самым неинклюзивным институтом, который только можно себе представить, ведь она подразумевает, что доступ к ней открыт только для владельца и закрыт для всех остальных. Та же система патентного права — эталонный пример неинклюзивности, которая закрывает доступ к технологиям. Общинная собственность — более инклюзивный институт, нежели частная, а рабочие кооперативы – более инклюзивный институт, чем частные фирмы. Неудивительно, что переход к современному экономическому росту сопровождался ограничением частной собственности (там же):
В доиндустриальных обществах предметом купли-продажи являлись права входа на рынок, права входа в профессию, права на занятие публичных должностей (судей, сборщиков налогов и других), почетные титулы, права на спасение души, права на судебный иммунитет и т.д. Представление о том, что рождение современного капитализма сопровождалось безудержной экспансией частной собственности, является аберрацией. Напротив, при переходе к нему частная собственность перестала быть универсальным институтом и многие важнейшие нематериальные ресурсы были выведены из сферы ее действия. Так, право входа на рынок и право входа в профессию были переведены из частной собственности в общедоступную, а право на занятие публичных должностей – из частной собственности в государственную.
Тот же Шумпетер писал про то, как государство постепенно перехватывает контроль над экономикой, подрывая свободу контрактов и усиливая давление на собственников, что никак не противоречило экономическому развитию.
Авторы утверждают, что государства со «смешанными» институтами долго не существуют — рано или поздно институты станут экстрактивными или инклюзивными целиком. Помним также, что экстрактивные институты всегда обречены на отставание. Но каковы сроки? Советский Союз прожил на экстрактивных институтах довольно долго, догоняя и в чём-то даже перегоняя Запад. Современный Китай также не планирует сдавать обороты. При экстрактивных институтах поднялись азиатские тигры: Тайвань, Сингапур, Южная Корея, а демократизация не ускорила их экономический рост. Далее мы увидим, что Рим «слабел» при экстрактивных институтах целых пять веков (!) прежде чем развалиться окончательно.
Наконец, неясно, что такое «широкая коалиция» и каковы её численные критерии. Сами авторы отмечают, что переход к инклюзивным институтам впервые произошёл в условиях, когда избирательное право было лишь у 2% населения страны. Почему аналогичный переход не могут сделать современные развивающиеся страны, где избирательные права есть у 100% населения? Возможно, речь идёт не о формальных избирательных правах, а о реальных силах коалиции. Но даже так, должны ли мы понимать так, что 2% – это некий «порог» политической инклюзивности и что развивающиеся страны терпят крах только потому, что действующие в них правительства представляют «реальные» интересы менее чем 2% населения?
Собственно, история: неадекватные обобщения
Аджемоглу и Робинсон резонно указывают, что институты институтам рознь. Экстрактивные институты в одной стране не идентичны экстрактивным институтам в других. Увы, далее авторы игнорируют собственные слова. Вот лишь некоторые цитаты (с.174, 301,317):
Ни здесь, ни там не существовало ни независимой правовой системы, ни равных возможностей для всех. В Северной Корее правовая система является всего лишь одним из инструментов в руках коммунистической партии; в [колониальной] Латинской Америке она в основном использовалась для того, чтобы поддерживать дискриминацию коренного населения.
***
Точно так же как Сталин, король Шиам силой навязал своим подданным целый набор институтов, которые позволяли создавать достаточное количество богатства, чтобы система продолжала функционировать. […]. Так же как в СССР, в Королевстве Куба не был запущен процесс созидательного разрушения, и после изначального прорыва технологии перестали совершенствоваться.
***
Экономический рост в натуфийской культуре не был устойчивым по тем же причинам, по которым первоначальный рост советской экономики вскоре сменился стагнацией и крахом.
Пожалуй, достаточно. Так, на страницах книги мы можем увидеть удивительные сравнения общественного устройства современной КНДР с колониальным устройством Латинской Америки. Словно этого было мало, авторы сравнивают Советский Союз с королевством Бакуба (!), в Центральной Африке (!!) XVII века (!!!). В какой-то момент Аджемоглу и Робинсон пускаются во все тяжкие и проводят параллели между СССР и археологической культурой мезолита в Леванте (каво блин?), что существовала в двенадцатом тысячелетии до нашей эры.
Раз уж они взяли на себя смелость расписать институты натуфийской культуры и африканских обществ, этих ребят уже не остановить. С лёгкой руки решаются вековые споры упадка городов-государств майя и Римской империи — во всём виноваты экстрактивные институты. С последней становится совсем смешно: авторы утверждают, что переход к экстрактивным институтам произошёл при Октавиане Августе, когда республиканский строй сменил принципат, а затем и доминат, что «бросило в землю семена будущего падения Рима» (с.363). Тот факт, что Рим простоял с тех пор аж пять веков (затяжное, однако, падение), авторов совершенно не смутил.
Проблема в том, что об устройстве Рима, и уж тем более городов-государств майя и африканского королевства в глубине континента известно исчезающе мало. Критики указывают, что построения авторов часто основаны на додумках, попытках притянуть за уши отдельные факты, а затем, превратив их в частности, обобщить на всё социальное устройство (ч.3, с.13-16, с.3-6). Но даже если бы к фактам нельзя было подкопаться, сравнивать развитие современной экономики, основаное на быстрых технологических изменениях, с развитием допромышленным – совершенный моветон (с.29):
…рост в Древнем Риме или Японии сёгуната Токугава – это не то же самое, что рост в Италии или Японии XXI в. Одно дело повышение душевых доходов на протяжении одного-двух столетий в два-три раза (безусловно, феноменальное достижение для доиндустриального мира) и другое дело их повышение за тот же период в 30, 50 или 100 раз. Шумпетерианский рост, начавшийся в Англии на рубеже XVIII–XIX вв., не идентичен смитианскому росту предшествующих тысячелетий. Предполагать, как это делают [институционалисты], что у них одинаковые причины и одинаковые ограничения, нет оснований. Скажем, затухание смитианского роста чаще всего порождалось либо продолжающимся ростом населения, либо вступлением общества в полосу острых социальных и политических конфликтов. Однако для шумпетерианского роста ни то, ни другое не представляет непреодолимого препятствия: даже после крупных военных или политических потрясений у современных обществ сохраняются шансы на быстрое возвращение на траекторию устойчивого роста.
Прочие ляпы и спорности
Разбор всех косяков книги мог бы занять отдельную статью-две. Аджемоглу и Робинсон расскажут нам, что австро-венгерский Франц Иосиф (да ладно?) и российский Николай Первый (держите в курсе) замедляли индустриализацию в своих странах (с.490-494). Также они расскажут, что ко «второму изданию крепостничества», которое началось в XVI веке, привела чума двухсотлетней давности (с.227-228), а инклюзивный институт «комменды», оказывается, изобрели венецианцы (с.336), а аналогов, конечно же ранее не было.
Поведают они и о том, что в КНДР «нет образования, которое могло бы подготовить [население] к квалифицированному труду», а люди «знают, что у них никогда не будет легальной возможности использовать свои способности, чтобы заработать на покупку товаров и услуг, которые им необходимы или о которых они мечтают» (с.168). Откуда у авторов подобные инсайды о весьма закрытой стране, которая, впрочем, развивается и не так давно даже склепала ядерную бомбу — загадка. В книге расскажут (с. 97-101) и про Карлоса Слима, который использует связи в правительстве для продвижения бизнеса в качестве примера экстрактивных институтов, а противопоставят ему… Билла Гейтса и корпорацию Майкрософт, ну ни разу не лоббиста (с.186-195)!
Напомним, что ключевым событием в истории для институционалистов считается Славная революция в Англии. До 1688 года в мире везде и всюду господствовали экстрактивные институты, и Англия стала первым государством, где возобладали институты инклюзивные, чем и объясняется её переход к промышленной революции. Так вот, утверждение о том, что для средневековых государств в целом (и для Англии в частности) был характерен деспотический произвол властей с отсутствием гарантий прав собственности, столкнулось с фундаментальной критикой историков (ч.2, с.67-72, с.9-13). Историк-экономист Роберт Аллен утверждает, что права собственности в той же Франции (с. 43-45) и даже Китае (с.79) были защищены ничуть не хуже, а даже лучше, чем в Англии. Другие историки добавляют, что это было характерно также для Голландии и Вюртемберга (с.64-66). Историк-экономист Грегори Кларк не может удержаться от иронии (с.213):
Собственно, если применять к средневековой Англии критерии, обычно используемые Международным валютным фондом и Всемирным банком при оценке того, насколько сильны экономические стимулы, то она получит намного более высокий рейтинг, чем все современные богатые экономики, включая и современную Англию.
Выходит, что права собственности уже были неплохо защищены задолго до Славной революции в Англии. В некоторых странах они были защищены даже лучше, но это наоборот, мешало экономическому развитию и не привело к промышленной революции. Славная революция в Англии не привнесла чего-то принципиально нового в правовую сферу страны.
На добивочку, Кларк показывает, что после революции ситуация с патентным правом не сильно и отличалась от дореволюционной Англии. Многие изобретатели влачили жалкое существование, а у более или менее успешных прибыли были невысоки. Не менее иронично, что сами авторы в качестве примера доступности патентного права в Англии приводят письмо Джеймса Уатта следующего содержания (с.233): «Дорогой отец, несмотря на разнообразное и жесткое сопротивление, я наконец добился от Парламента закрепления за мной и моими наследниками права собственности на мою новую Огненную машину по всей Великобритании и на ее плантациях на ближайшие 25 лет, что, я надеюсь, сулит мне большие выгоды, ведь значительный спрос на нее уже есть».
Историк Джоэль Мокир также подтверждает мысль Кларка. В той же Голландии патентное право возникло раньше, чем в Англии, но перехода к промышленной революции не произошло. Швейцария успешно занималась кражей идей английских изобретателей, не стремясь к созданию собственной патентной системы, но оставаясь при этом одним из наиболее активных участников процесса технологического развития. В самой Британии до 1852 года получение патента обходилось очень дорого: только для Англии пошлина за подачу заявки составляла 100 фунтов, а для королевства в целом — 350 фунтов, не считая других расходов. Согласно приведенным им оценкам, в период Промышленной революции запатентованные изобретения составляли лишь 11% от общего их числа. Суды крайне враждебно относились к любым формам монополии, считая патенты одной из них (там же, с.2):
Ни один патент не был полностью действителен, пока его не подтвердят в суде, но люди редко подавали запросы: между 1770 и 1850 годами в суды было передано только 257 патентных дел из 11 962 выданных патентов.
Иногда авторы невольно проговариваются в пользу альтернативных подходов. Закрепление инклюзивных институтов в Северной Америке они объясняют плотностью населения и географией: колонисты могли запросто покинуть колонию и уйти на запад, где в их распоряжении было полно плодородной земли (с.68-73). Выходит, что первопричиной была таки география и демография, а не институты. Различие институционального развития колоний в Северной и Южной Америке объясняется разницей численности коренного населения, а это уже зависит от сельского хозяйства, а значит, от географии, что показал тот же Роберт Аллен своём анализе. И это забавно, так как авторы выступают критиками объяснений богатства стран географией. К тому же выводу приходит и Капелюшников (с.59-60):
Если внимательнее присмотреться к объяснениям [...] Аджемоглу/Робинсона, то трудно удержаться от вывода, что они являются лишь «условно» институциональными, поскольку на деле вовсе не институты выступают в них в роли глубинных драйверов экономического развития.
***
…изменения [объективных экономических условий] могут подталкивать разные институциональные системы как к большей, так и к меньшей эффективности в зависимости от того, какие черты – более «инклюзивные» или более «экстрактивные» – они приобрели в ходе предшествующей эволюции. Исходя из этого можно возразить, что конечный выбор в пользу роста или стагнации делается все-таки институтами, потому что реакция на изменения в объективных экономических условиях зависит от их характеристик. Но ведь сами эти институциональные характеристики являются, в свою очередь, продуктом изменений в объективных экономических условиях, имевших место ранее!
Показательно, как отреагировал на провал реформ в Латинской Америке 90-х годов один из институционалистов по имени Дэни Родрик. Он отметил, что реформы МВФ в Латинской Америке улучшили качество институтов, но не привели к серьёзному экономическому росту (с.30). Низкий рост на раннем этапе может подорвать репутацию новых институтов и отвратить правительства от продолжения реформ (там же, с.44). Правительствам стран с низкими доходами необходимо решать и задачу роста, и задачу выстраивания институтов. Следовательно, нельзя сказать наверняка, являются ли инклюзивные институты столь уж важным фактором для экономического развития. Родрик и не скажет, но по факту он сам дал контраргумент против неоинституциональной теории.
Заключение
Что ж, пора подвести итоги. Теория авторов трещит по швам, не выдерживая никакой критики. Эта концепция вызывает вопросы ещё на стадии определений и терминологии, а историческая фактура безбожно притягивается за уши, какой пример ни возьми. Авторов можно было бы даже обвинить в политической ангажированности, пропагандирующий западный образ жизни (притом вымышленный) как эталон развития человечества, но это мы оставим ценителям. Если Аджемоглу и Робинсон не справились с ключевым примером (Англией) для доказательства своей теории, а в чём-то даже отказываются от своей концепции вовсе, стоит ли говорить, какого качества будет дальнейший исторический анализ?
Каюсь, что я не стал дочитывать книгу до конца, уже составив о ней определенное мнение. Возможно, кто-то захочет прочитать данную работу самостоятельно, чтобы извлечь ещё больше лулзов, до которых я не добрался сам.
Примечательность работы «Почему одни страны богатые, а другие бедные» не в том, что она состоит из глупостей, которые скрывают под собой крайне редкие проблески здравых мыслей. Дело в том, что она была написана дипломированными экономистами и получила немало положительных отзывов. Даже многие критики высказывали контрдоводы весьма сдержанно, словно опасаясь попасть в опалу из-за имеющейся наглости оспорить тезисы Аджемоглу и Робинсона. На жёсткий ответ оказался способен только Грегори Кларк. Его цитатой мы и закончим:
Этот подход пользуется громадным влиянием среди экономистов, поскольку большинство из них обладает ограниченными историческими знаниями. Их представление о мире до Промышленной революции карикатурно и является мешаниной образов из всех когда-либо плохо снятых исторических фильмов.
Источники:
- Дарон Аджемоглу, Джеймс А. Робинсон «Почему одни страны богатые, а другие бедные. Происхождение власти, процветания и нищеты»
- Роберт Аллен «Глобальная экономическая история: краткое введение»
- William A. Pettigrew, George W. Van Cleve «Parting Companies: the Glorious Revolution, Company Power, and Imperial Mercantilism»
- Michele Boldrin, David K. Levine and Salvatore Modica «A Review of Acemoglu and Robinson’s Why Nations Fail»
- И другие.
Если вы готовы к строительству инклюзивных институтов и вам понравился материал, вы можете отправить деньги на счёт автора (сбер 2202 2005 4871 3468), который потратит их на институциональные реформы в России.
Автор: Федор Яковлев.