Может показаться странным, но английский художник-график Обри Бердслей страшное влияние оказал на русское искусство Серебряного века. То есть - если приглядеться - совсем не странно, но мало кто сейчас обращает на это внимание.
Увлечение Бердслеем в начале XX века было настолько массовым, что можно даже, – конечно, с некоторой долей условности, – говорить о школе Бердслея. Видный театральный деятель Николай Евреинов даже дал этому явлению определение:
«Школа Бердслея - это оправдание порока через красоту, это превращение Чернобога в Белбога высшей магией искусства...
- и ещё много красивых слов в том же духе.
Среди русских бердслеистов есть одно неприметное женское имя - Анна Ремизова-Васильева, подписывавшая свои работы вполне английским псевдонимом Мисс.
Сохранились воспоминания одного сотрудника «Нового Сатирикона» (в этом дореволюционном журнале Мисс участвовала активнее всего):
Почти в каждом номере брат (заведовавший художественным отделом) печатал какой-нибудь её рисунок, почти не отличавшийся от предыдущего. Рисунки её не бросались в глаза. Часто они являлись заставками, виньетками, концовками.
За всё время моей работы в «Новом Сатириконе» я не слышал от неё ни слова. И не слышал, чтобы она говорила с кем-нибудь, хотя в редакцию она заходила. Высокая, как брат, очень некрасивая, застенчивая, беспричинно, вероятно, исключительно из застенчивости улыбающаяся, она незаметно где-нибудь появлялась в уголочке и так же незаметно исчезала.
Оно, может быть и так, но едва ли её творчество считалось тогда настолько ничтожным. Иначе как объяснить тот факт, что издатель «Сатирикона» Михаил Корнфельд в 1913 году рискнул выпустить её персональный художественный альбом «Купидоновы проказы». Он подобными глупостями никогда не занимался, считал каждую копейку (что отчасти и привело к распаду его детища на «Новый...» и просто «Сатирикон»), а тут решился на такое изысканное и недешёвое издание.
Альбом выглядит как стилизация на книги XVIII века, персонажи рисунков напоминают героев, скажем, аббата Прево из «Истории кавалера де Гриё и Манон Леско» или Шодерло де Лакло из «Опасных связей». В такой же степени они близки к персонажам старших современников Мисс - Михаила Кузмина, Константина Сомова.
Собственно, её безделицы порой и называли «пародиями на Сомова» - желая, конечно, показать её вторичность. Но не было ли это намеренной игрой? Рисунки из альбома Мисс, можно сказать, изящно подшучивают над «Книгой Маркизы» Сомова и иллюстрациями Бердслея к поэме Александра Поупа «Похищение локона».
Дамы в нарядах Галантного века кокетничают с кавалерами. Красота и уродство идут рука об руку: худая барышня рядом с толстяком, белая женщина - и арап...
Не подражание - а тонкая ирония. Не скука - а красота.
Купидоновы проказы
(не все)
Гвардии поручик фон-Геленбек, подсматривая за невестой, так хитро рассудил:
– Хотя порядочности мужской недостойно за купальщицами подсматривать, но как во время купанья несчастные случаи бывают, то быть по близости для ради безопасности – не глупо.
И смотрел – поколе не выкупалась.
Я влюблённый стал игрушкой,
И влюблённый я терплю,
Но вчера маркиза мушкой
Мне промолвила: «люблю».
И сегодня гордый знаком
Благосклонности ея
Я пришёл к ней юн и лаком
До отрады бытия.
Летний полдень был так зноен,
Так томлив любовный зной,
Но любови удостоен
Не был я маркизой злой.
В миг объятья веер жадный
Зной полдневный охладил
И улыбкою прохладной
Солнце страсти заменил.
Графиня Ларош своему возлюбленному свидание назначая, такое указание дала:
– Лишь только стемнеет, подходите к моему окну и единожды стукните в раму, а я выйду!
Сего не было, ибо старый граф, едва услышав стук в раму, вышел, и по портрету Ловласа вместо рамы, изрядно палкой постучав, привёл сего в уныние и бегство…
Майорова жена, Аглаида Петровна, однажды своего арапчонка об ихнем арапском житье-бытье с подлинным недоумением допрашивала:
– Ежели ночью ваши арапы в сонном виде закрывают глаза и зубы, то как их жёны-арапки в темноте находят?
На что арапчонок, словами Аглаиды смущённый, безмолвствовал время не малое.
«Пойдём со мной – тебе грешно
Быть одному! Красив ты редко!» –
Пьеро шептала в домино
Весьма костлявая кокетка.
«Пойдём играть со мною!»... Но
Пьеро ответил, полон злости:
«Я не играю в домино,
Я... я всегда бросаю кости».
Какой халиф вам подарил
Чалму и жемчуг, и опалы?
Какой ревнивец старый скрыл
Всю свежесть щёк под маской вялой?
Ужели тягостный восток
Милее вам, чем запад вольный?
Так скиньте-ж маску вы со щёк!
Ужель носить её не больно?
Ужель турчанка не могла-б
Любовью подарить гяура?
Ужели в доводах я слаб?
Зачем же вы глядите хмуро?
Давно окончен маскарад,
Мы бисер грёз напрасно нижем...
И фантастический Багдад
Пора сменить простым Парижем!
С какою гордостью во взоре,
Вчера вы мне сказали: «нет!».
И я ушёл в великом горе,
Как ловчий, потерявший след.
Я думал, дни свои окончив
Мятежным выстрелом, уйти
Навек с пути, что так уклончив,
С любовного уйти пути.
Но вспомнил – вы сорвали розу,
Когда мне отвечали «нет»!...
Надеждой победив угрозу,
Я отложил свой пистолет.
Я снова здесь! За розой тою
Пришёл. Взошла моя звезда!
Ужели я теперь не стою,
Чтоб вы мне прошептали «да»?
Влюблённый старец с ловкой сводней
Прислал Люси жемчужин нить:
Ужели можно благородней
С лукавым сердцем говорить?
Люси довольна, но для виду
Она обидеться должна,
И так сердечную обиду
Сказала своднице она:
О, да, жемчужины мне любы
Не потому ли, что пришлось
Жемчужные любить мне зубы,
А не жемчужный цвет волос.
О, томность взгляда,
О, трепет груди!
Маркиз, не надо,
Что скажут люди!
Не соблюдает
Любовь опаски,
Весь свет узнает
Про наши ласки.
О, шопот страстный,
О, сласть тревоги!
Они прекрасны –
Сказали боги.
Набросив спешно шаль кисейну,
На рандеву к маркизу я
Ходила через парк к бассейну
И страстно замирала вся;
Блаженство сердцу было внятно,
Любовь к объятиям влекла, –
Благополучно многократно
С маркизом я моим была...
Но льзя-ль любви отдаться плену?
Ярчее молний помню миг...
И с той поры я зря премену:
В любимом странный хлад возник...
...Я мню, что снова стану тучна,
И фижмами не скрою всё, –
Не столько я благополучна,
Сколь сердце чаяло моё...
Маркиз де-Гассомбер, заглянув неожиданно в уборную графини Пурсоньяк и увидев оную в костюме не для показу, с нарочитым удовольствием возгласил так:
– Счастлив созерцатель, коему случайно открыты прелестные долины и возвышенности грудей, коралловые берега губок графининых, лазоревые озёра глазок и дивные полуострова ножек её...
На что графинина камер юнгфера, будучи ума острого и прыткого, заметила:
– Опасаюсь, любезный маркиз де-Гассомбер, что ежели из другого покоя это заслышит старый граф, то вместо прекрасной вашей географии, приключится с вами прегрустная история.
Отчего, развеселившись, галантный маркиз скрылся бесшумно.
