«Стрижи». Арт-девелопмент» — так называется новый этап развития известного в Новосибирске застройщика. В связи с этим генеральный директор «Стрижей» Игорь Белокобыльский решил провести серию интервью с представителями креативных профессий о роли искусства в развитии городской среды и вынести эти дискуссии на суд общественности. Первый материал проекта — разговор с главным архитектором московского архитектурного бюро «Мегабудка» Дарьей Листопад.
— Добрый день, Дарья. Начнём нашу беседу с очень важного для меня как для человека, непосредственно занимающегося девелопментом, вопроса: можете ли вы говорить о своём занятии — архитектуре — как об искусстве? Что вы скажете, если я как заказчик предложу вам работать над новым проектом как над объектом искусства?
— Такая постановка задачи от заказчика звучит потрясающе, здорово, когда приходят с таким запросом — подумать про искусство. Возможно, они это подразумевают, потому что мы, архитекторы, так или иначе связаны с творчеством, но подобную формулировку встретишь нечасто. Обычно мы предлагаем такой подход сами. Когда мы начинаем работу, наша задача — определить суть будущего проекта и облечь этот проект в художественную форму. А потом, когда мы презентуем его заказчику, — объясняем, почему проект выглядит именно так. Чаще всего приходится убеждать, доказывать, почему применена выбранная логика, как родилась концепция, почему важна та или иная форма, деталь, почему без неё это будет уже не архитектура, наполненная смыслами, а просто строение, несущее определённую функцию.
— То есть вы как команда изначально мотивированы на то, чтобы создавать искусство. Какое искусство нужно современным зданиям, общественным пространствам, поселениям? Вообще, как часто вам приходится преодолевать сопротивление, настаивая на сохранении эстетической ценности проектов?
— Мы знаем, что большое искусство, особенно современное, может быть сложным для восприятия, многие его не понимают, иногда оно не нравится, редко когда воспринимается зрителем как ценность, бывает, что оно достаточно абстрактное. А поскольку мы не вольные художники, а архитекторы, наша задача — объяснить, почему та или иная составляющая здесь необходима. Например, нам говорят: «Зачем нужен спортивный зал с дополнительной артистической функцией? У нас есть площадка, у неё есть габариты, на ней удобно находиться, вокруг неё коробка, она тёплая — все функции в наличии. Теперь давайте подумаем о материалах: какие-то более современные, какие-то более классические», — и конец. И на это нужно уметь отвечать, пробовать найти дополнительные аргументы, нужно очень деликатно, подробно, понятно изложить художественную суть проекта: почему он будет особенным, почему важно сделать эту архитектуру уникальной. И вы правы, на этом этапе иногда возникают затруднения, поскольку творческая концепция либо предполагает понимание противоположной стороны, либо нет.
— А вообще, как вы думаете, в современном обществе потребления, обществе функционального есть запрос на искусство в городской среде?
— Конечно. Здесь сомнений быть не может.
Почему люди тянутся к красоте? Потому что она заставляет человека сопереживать, испытывать эмоции, удивляться, обсуждать с товарищем увиденное. И эта попытка погрузиться в предмет глубже совершенно точно оправданна в нашей профессии. Потому что архитектура — это то, с чем люди, взаимодействуют постоянно, и то, насколько нам удастся её обогатить дополнительными смыслами, непосредственно влияет на глубину впечатления.
— С моей точки зрения, у нас в стране большинство современных архитектурных проектов имеют мало общего с искусством. Обычно всё предельно функционально. Только десятые, сотые, тысячные доли процента пространств хоть как-то соотносятся с художественным контекстом. Есть ли потенциал для взрывообразного увеличения таких решений?
— Мы чувствуем, что да. Потому что, несмотря на большой объём невыразительной архитектуры, к нам все чаще и чаще приходят люди, которые хотят сделать по-новому, интересно. Такие запросы и звучат по-другому. Условно: не «спроектируйте нам микрорайон», а «создайте нам уникальный объект, чтобы он был особенным». Не всегда звучит именно «сделайте нам предмет искусства в виде дома», но подтекст именно такой. Это — уже тренд.
— Какого рода искусство нужно современным: а) зданиям, б) общественным пространствам, в) поселениям? Можно как-то сформулировать требования к этому искусству?
— Я бы, на самом деле, уточнила вот что. Мы под искусством понимаем не что-то художественно ценное, но часто абстрактное. Например, представим себе зеркальный шар, который стоит на площади…
— Извините, это арт-объект общего городского пространства. Я бы его тоже относил к объектам искусства.
— Да, да, да. Но тут вопрос: насколько это что-то, этот объект искусства — зеркальный шар или панно современного художника — влияет на среду, что этот объект с ней делает.
По моим ощущениям, гораздо больше искусства в том, как сформирована городская среда, а не в том, что она будет выглядеть как-то особенно модно и необычно.
То есть мы не подразумеваем украшательство новомодными элементами. Ведь мы не знаем, какой будет мода через пять лет. И поскольку у архитектуры достаточно долгий срок реализации, мы об этом обязательно думаем.
Нам интереснее «программирование» пространства, проектирование, если мы говорим о благоустройстве или о развитии территории. То, каким образом эта среда будет взаимодействовать с жителями, с посетителями, почему это взаимодействие будет уникальным, что оно даст людям, какой добавочный эффект. Это сверхзадача, которую мы когда-то для себя сформулировали.
Мы стараемся делать среду, которая может образовывать человека, изменять в лучшую сторону его восприятие окружающего. Мы пытаемся создавать такие объекты и пространства, которые заставляют человека немножко по-другому себя ощущать.
Например, если раньше человек в этом месте просто гулял, садился на скамейку, бросал окурок и шёл дальше, то сейчас появляется некая материя, образ, задача, возле которых он может остановиться, заняться чем-то новым для себя. Например узнать, что раз в неделю здесь проходят интересные мероприятия. Есть шанс, что у него появится новый опыт, который обязательно повлияет на него как на личность.
Или он может увидеть пространство таким, каким он его не представлял. Конкретный пример: у нас недавно завершился проект. В Москве возле метро есть площадь, которая ведёт к парку «Сокольники». Перед нами была поставлена инженерная задача замаскировать воздуховоды (такое малосимпатичное инженерное сооружение), которые выходили из метро и перегораживали проход людям. И мы придумали, каким образом поступить: «обернули» их кирпичом, дав возможность подросткам кататься по этим воздуховодам на скейте. И функция сместилась с инженерной на рекреационную. И теперь подростки катаются по наклонным пандусам, которые являются частью общегородского пространства, — в сознании человека меняется взгляд на то, каким образом он может в этом месте находиться.
Для меня это один из примеров проявления искусства. Поэтому, отвечая на вопрос, каким оно может быть, нужно думать не об эффекте ради эффекта, а о возможности позитивной трансформации. Это более оправданно.
— Мы с вами, строители и архитекторы, формируем окружающую среду на столетия вперед. Где грань между функциональным и унылым? Сейчас очень многие федеральные игроки строительного рынка заявляют о том, что их проекты функциональны, потому что это европейский стиль, потому что это эргономично, потому что это современно. Другим же кажется, что это просто оправдание убогости. Где здесь грань? Насколько в современном обществе актуален запрос на упрощение, унификацию окружающего пространства и умаление человека в нём?
— Не совсем корректно проводить параллели между функциональностью и убогостью. Например, есть шедевральная архитектура чистой функциональности — это наш конструктивизм. То, как в нём проявлена функциональность, это всеми признанное искусство. Я знаю, что конструктивизм многим непонятен и не нравится именно из-за того, что он выглядит грубо. Но это упрощённый взгляд на вещи.
— По Маяковскому, «весомо, грубо, зримо».
— Да. За конструктивизмом, несмотря на всю его внешнюю простоту и грубость, стоит огромная история. Она как раз заключается в его функциональном ядре.
— Извините, я перебью. Она заключается в очень глубокой и детальной функциональной проработке тех идей, которые художники того времени хотели реализовать. В принципе, советский конструктивизм был идеологически направлен на максимальную социализацию быта и на устранение индивидуалистических наклонностей в человеке.
— Да, это был эксперимент, архитектурный и социальный. То есть для того времени и тех задач, которые стояли перед архитекторами, это были отличные решения.
— Предположим, что авторы конструктивизма очень много работали над реализацией своих задач и социальных концепций, но их решения всё же рождались во вдохновении, в творчестве. Можно ли сказать, что архитекторы, создающие современные функциональные «коробочки», тратят столько же времени и сил? Насколько они честны творчески?
— Здесь многое основано на профессиональной честности, на том, насколько архитекторы способны вложиться в результат.
— Давайте попробуем двинуться ещё дальше вглубь истории. Мы с вами являемся представителями общественной парадигмы, сформированной в результате нескольких крутых переломов нашего русского самосознания. Насколько я знаю, вы детально исследовали русские традиционные архитектурные стили и их каноны, проводя исследование для проекта «Новый русский город». Какие функции выполняли элементы искусства в русской архитектурной традиции и какие смыслы несли?
— Да, «Новый русский город» был очень объёмным проектом. Мы долго занимались сбором информации и её изучением, потому что задача стояла очень амбициозная — создать «новый русский, но современный, стиль». Перед тем как мы начали придумывать, фантазировать, рисовать, мы изучили основные столпы, и что-то нам показалось исконным, настоящим, а что-то — декоративным.
Мы знаем, что периодически в истории архитектуры возникали попытки проектировать, «перепридумывая» своё историческое наследие, например, неорусский стиль — в этом стиле построены ГУМ и Ярославский вокзал в Москве, когда использовали исторические элементы, которые отсылают к истокам, хорошо смотрятся, и применяли их в новых сооружениях.
Но у нас была другая идея. Поскольку действительно хотелось нащупать, в чём же состоит суть русскости сегодня, мы копнули глубже. Мы создали облако тезисов, которые передают эту суть, их было очень много.
Мы обнаружили, что современное русское искусство расположено как бы между двумя полюсами. Первый — это традиции, наше деревянное и белокаменное зодчество. А второй — авангард. И этот авангардный полюс — очень важная составляющая русского искусства.
— Он наш русский, национальный?
— Да. В нём очень много неуловимых смыслов, которые в какой-то момент собрали конструктивисты. Но у них была ещё и функциональная задача, и она получила свою архитектуру. Через отрицание всего исторического и создание новых форм под новые функции.
И мы поняли, что должны балансировать между этими двумя полюсами. И именно в комбинации, в связке одного с другим, и рождается наша русская архитектурная идентичность. Так мы считаем.
В древней русской архитектуре было очень большое количество символов. Связь верха и низа — и, как итог, строительство на возвышениях для того, чтобы архитектура была осью между небом и землей. Это было особенно актуально для культовых или значимых сооружений. И что удивительно, этот принцип был использован не только у нас, но и много где еще. Вспомним египетские пирамиды, храмовую архитектуру Китая, Стоунхендж.
Можно упомянуть и про декоративность. Например, наличники вокруг окон, которые работали как обереги. Вся историческая архитектура пронизана символами. И даже если мы не историки, а архитекторы и не знаем всех деталей, всё равно считываем этот культурный код на каком-то интуитивном, чувственном уровне. Поэтому мы оперируем этими дополнительными смыслами, выискивая в них ценное для проекта. То, что может сработать именно здесь и сейчас. Если мы сейчас сделаем резной козырёк на доме или солнце на фронтоне, это не будет до конца честно и это не будет правильно, потому что мы не ставим ту же задачу — защитить дом.
— Вы подразумеваете не только функциональную защиту, но и духовную, мистическую, сакральную?
— Конечно, речь как раз про неё. Мы не играем в эту игру, потому что не обладаем этими знаниями по-настоящему, да и не ставим перед собой такой задачи. Но переосмыслить, взять из истории то, что сопрягается с нашими задачами и нашим культурным кодом, — безусловно, это стоит делать.
В процессе исследования мы выявили множество аспектов. Обратили внимание на устройство городской среды, на то, каким образом она должна формироваться в новом городе. Поняли, что это и не историческая «центричная» история, когда всё формируется вокруг детинца; это и не современная сетка, это что-то другое. Потому что невозможно взять существующую деревню и, оставляя сетку улиц, поставить там дома. Всё поменялось, люди проживают в других условиях, по-другому работают и отдыхают. Но до сих пор человеку комфортно находиться в малоэтажном городском пространстве, комфортно идти по улице, когда есть сомасштабность между улицей, домом и человеком.
Почему нам нравятся старые европейские города, когда мы там оказываемся, — потому что вот эта пропорция средневекового города очень сильно отзывается человеку, сомасштабна ему. И работать с такими пропорциями, конечно, приятно.
Мы обращаем внимание на то, что сегодня появляется запрос на низкую этажность. Это, конечно, очень-очень здорово. Это более гуманная среда, которая взаимодействует с человеком гораздо позитивнее.
— Можно ли сказать, что она больше соответствует нашему внутреннему этническому коду?
— Я подразумеваю это же. Такая среда, безусловно, соответствует больше. Например, у человека появляется возможность смотреть на фасады домов. То есть, когда дома огромные, человек не будет рассматривать фасад, не будет пытаться смотреть на окна, потому что пропорция огромного дома создает ощущение туннеля, проходя через который, человек хочет двигаться быстрее. Поэтому в мегаполисах все двигаются быстрее. А в маленьких городах такого нет. И не потому, что у людей нет такой динамики, а просто потому, что на физическом уровне человек по-другому начинает дышать, идти.
— Пространство перестраивает физиологические ритмы?
— Да, абсолютно. Так же, как и строительные материалы.
Дерево разговаривает с человеком на одном языке, у него особенная текстура, теплота. Естественное покрытие — штукатурка, мазанка, или глиняная руколепная история — совершенно по-другому взаимодействует с человеком, нежели алюминиевый фасад. Человек — часть природы, биологическое существо, и от этого никуда не денешься, эти законы, законы природы, работают, невзирая на цивилизационные преобразования
— Вернёмся к вопросу вашей работы по изучению русского наследия. Можно ли обобщить ваши выводы таким образом: русская традиционная архитектура была богата на декоративные элементы, но в них не было украшательства ради украшательства, они имели конкретную, эстетически оформленную сакральную функцию?
— Я бы сказала, что искусство в том понимании, в котором оно существует сейчас, в то время было, с одной стороны, сакральным, но с другой — имело утилитарные для человека функции: защита, изобилие, здоровье. И действительно, эти функции подчёркивались элементами дизайна, как бы мы сейчас назвали.
— Вы потратили огромное количество времени и усилий на анализ русского архитектурного наследия. Мне кажется, вряд ли возможно точно облечь результаты этого изучения в вербальные конструкции. Но можете ли вы сказать, что это наследие в вас поселилось, вы теперь с ним живёте?
— Я бы сказала больше. У нас сейчас есть несколько проектов, в которых реализовался новый русский стиль. Это «Кудыкина гора» в Липецкой области и микрорайон в Чебоксарах. В парке «Кудыкина гора» после того, как мы спроектировали логику движения по пути и сделали несколько уникальных точек притяжения, была необходимость сооружения ресторана. Но проанализировав его уместность в гигантском парке площадью 330 гектаров, мы поняли, что этого недостаточно, что там нужен не ресторан, а центр гостеприимства, где людей встретят, расскажут про место и накормят, конечно же, в нашей русской традиции. Но, помимо этой функции гостеприимства, должно быть много других. У места появились образовательные и развлекательные функции, необходимые именно здесь. И с точки зрения истории нового русского города это объект, в котором он нашёл своё воплощение.
Само строение чёрное, деревянное, многих пугает его цвет, они не понимают, что там такое с этим мрачным большим объёмом. Но цвет рассказывает о дереве, которое потемнело, оно будет чёрным в любом случае. Там много строений. Мы обычно рассказываем про этот проект час, потому что в нём зашифровано много смысловых историй. По сути, он в себя включает набор объёмов, которые по-разному работают с гостем. Где-то ты ешь, где-то танцуешь, где-то учишься новому, где-то прилёг и наслаждаешься прекрасными русскими пейзажами.
Там есть ещё небольшой гостиничный комплекс, одноэтажный с террасой. Он как раз белый, в стиле мазанки. Это такие палаты, встроенные в природу. Нам показалось, что там невозможно было сделать больше, чем сделали мы, потому что среда была совершенно дикой, дикая русская природа. Не хотелось по отношению к ней применять насилие, наоборот, хотелось быть максимально созвучными.
— А какова ситуация с экономикой проекта?
— Одной из задач, стоящих перед нами, была монетизация парка, то есть он был убыточным. А сейчас, когда появился этот объект, там стали проводить мероприятия, возникла событийная программа, люди стали понимать, чем заняться, приезжать не на один день, а на несколько, арендовать эти домики для проживания. Плюс добавочную стоимость сформировала именно образность объекта, его выразительность, где-то парадоксальность. Сейчас он окупается, чему мы очень рады, потому что мы не совсем свободные художники, которые, нарисовав картину, продали её — и всё, можно браться за следующую. Архитектура после реализации получает свою жизнь, и мы за неё ответственны.
— Могу ли я обобщить эту историю так: абсолютная творческая свобода, предоставленная вам как художникам, и безграничные инвестиции сделали проект не только невероятным с точки зрения атмосферы, но и коммерчески успешным?
— Вы хорошо сказали.
— Хочется вернуться к проекту нового русского города — это первое, что я увидел в вашем портфолио, и это то, что произвело на меня очень сильное впечатление. Вопрос: в связи с чем такое колоссальное количество времени и сил было инвестировано в некоммерческий проект?
— Изначально у этого проекта был заказчик — большой музыкант, пианист Борис Березовский. У него была идея построить реальный город, в котором было бы приятно жить современному человеку. Он путешествует, и когда находится в других местах, понимает, что там хорошо. А почему у нас должно быть плохо? Почему там, где-то в условной Европе, нам нравится? И человеку, который не может провести архитектурный анализ, сложно понять, в чём проблема. А на самом деле проблема-то в том, что у них продолжала развиваться национальная историческая архитектура, перерастая в национальную современную. А у нас были большие паузы в архитектурном развитии. И как итог, мы знаем современную скандинавскую архитектуру, японскую, американскую, — и у неё есть своё лицо, очень зримое. То есть мы поймём, где находимся, если окажемся в современном голландском районе, сможем считать это, узнаем эти черты.
А в России из-за катастрофических событий ХХ века произошла остановка и плавного перехода не случилось. Из-за разрыва с прошлым новое создавалось по наитию, исходя из того, что нравилось в окружающем мире. Например, лужковский стиль — замки и дворцы из алюминия и стекла. Вроде бы хотели грандиозно, а получилось карикатурно.
А что было бы, если бы вся наша архитектурная история продолжалась? Нашей задачей было понять, как мог бы выглядеть современный русский город, если бы не было этой долгой остановки. И, конечно, для Бориса это тоже было неким творческим манифестом.
Мы показывали наброски художникам, театралам и медийным личностям. И получали очень вдохновляющие отзывы. Мы ходили к экономистам и социологам, которые просчитывали финансовые модели. Была идея кооператива, потому что не хотелось связываться с банками. Возможно, это выглядит утопично и вообще звучит как фантазия, но на самом деле мы проделали очень много организационной работы, как если бы мы строили настоящий город. Любая идея, которая сопровождается очень сильным желанием её реализовать, я думаю, найдёт своё воплощение.
— И последний вопрос. Русская архитектура, русское пространство, русское поселение… Согласны ли вы с тем, что всё это было создано благодаря зодчеству — особому одухотворённому подходу к строительству?
— Я думаю, да, безусловно.
— Верите ли вы в то, что мы с вами, двигаясь по этому же пути, сможем концептуально воссоздать духовно обоснованное пространство для жизни?
— Я думаю, что мы потомки тех зодчих, основы их знаний переданы и нам, но при этом нужно ориентироваться на людей, которые живут сегодня, на мир, который развивается. И хотя какие-то базовые вещи остались незыблемыми, многое изменилось очень сильно.
Непременно нужно работать с человеком сегодняшним, применяя принципы и законы, которые не устаревают, «проживать» проект, вести просветительскую деятельность, рассказывая людям о корнях нашего национального искусства, создавать новое.
#Стрижи #застройщикстрижи #Новосибирск #Мегабудка #дарьялистопад #русскоеискусство #артдевелопментстрижи #кудыкинагора
Авторы:
«Стрижи». Арт-девелопмент
Архитектурное бюро Megabudka
