Жили были две сестры. Одна жила на краю села, а другая — в середине. Были у них мужья лесорубы. Один всегда работал в промкомбинате, а другой сначала работал в лесхозе, а потом свояк переманил его в промкомбинат: денег там чуть меньше, но два выходных, как у белых людей. Работа как работа, везде одинаковая. Валяли сосны и березы. Лязг бензопил эхом расползался по лесу. С грохотом падали вековые сосны, дымился лапник, тяпали по сучьям топоры. Где ветка была потолще, туда сразу же спешил на подмогу вальщик со своей «Дружбой» и ускорял процесс.
Машина уже давно уехала с дровами за магарычом. Это были самые производительные часы в бригаде. Вот, что стимул делает с человеком — дневную норму всегда успевали делать, даже с запасом. Вот и шофер вернулся, сигналит — добрый знак. Лица лесорубов расцветают, как подснежники под снегом.
Пили у костра по-цыгански, не чокаясь. Ходила кружка по кругу: по первой, по второй, по третьей. Вот уже нос в табаке, пошли деловые разговоры, смех и веселье, а без этого было бы худо лесорубу.
С работы лесорубы ехали слегка утомленные и изрядно выпившие. Сидели в кузове на лавочке, привычно держались за передний борт и постукивали друг друга тыковками. Шофер был хороший. Он почти не пьянел, как ему казалось, и каждого довозил персонально до дома. Бережно помогал снимать с кузова кормильца труженика и, словно сноп пшеницы, передавал его на руки жене. Кормилец, просыпаясь, приветливо мычал, узнавая свою трезвую половину, и получал бодрящего тумака в шею для ускорения.
Была у этих лесорубов тайна, и так они с ней сжились, что она превратилась в хорошую традицию. Дело в том, что за дрова магарыч всегда брали два раза, и в особенности это касалось своих. Жены сначала бастовали: это за что же вынь два литра и поставь на стол? При объяснении лесорубы вносили путаницу: если не хотите, можем и не пилить дрова на пеньки, а два литра ставьте, и всё тут. Просят подтвердить мастера «Сержанта». Тот, как ему и полагается, в курсе и все подтверждает. «Пусть уж тогда пилят, раз все равно выжрут», — соглашались жены.
Но однажды лесорубы промахнулись. Когда настал черед завозить дрова своякам, мастер «Сержант» велел завести обоим сразу, по-родственному. Все было исполнено, а магарыча нет. «Ну, — думают лесорубы, — поставят магарыч при пилении дров, как же иначе». Свояки кивают головами, но глаза прячут: сомневаются. На другой день приезжают лесорубы пилить дрова, а дров уж нет. Это сестры сами вручную перепилили березовые метровки, лишив лесорубов магарыча. Лесорубы — к «Сержанту», а он под дурачка трет плечами уши и разводит руками. Дать бы за такое по морде, но все трезвые, нет оснований для мордобоя. Разошлись по домам злые и голодные. При любом случае стали рассказывать о проделках сестер. Некоторые им сочувствовали: мол, что с ними поделаешь — строгие бабы!
Так с той поры и закрепился за ними эпитет строгие. Бояться их никто не боялся, даже мужья, но связываться с ними не хотели, сторонились их, как прокаженных. Строгие хотели всё делать сами, и чтобы мужики были у них в подсобниках. Но теперь, даже если бы они и захотели попросить кого-то со стороны помочь, вряд ли бы кто-то согласился.
Строгие думали: «Ну и пусть, обойдемся, сами сделаем, эка невидаль гвозди вбивать. Мужская работа, а кто это решил, что она мужская? Куда ни глянь, где собирается больше двух мужиков, сразу начинается поиск спиртного, в этом их работа заключается». Чтобы избежать этого безобразия, они задумали сами метать свои стога. Сенокосная пора, все спешат и поглядывают на небо. Их сосед тоже решил ставить стог и позвал своих кумовьев и Ваську Вершка. Ваське, помимо самогона, еще трешницу клали в карман за его золотые руки. Строгие же метали сами: одна на стогу вершит, указывает вилами куда подавать сено, а другая, которая покрепче и пожилистее, орудует с вилами, нанизывая по полкопны зараз и при этом покрикивая на своих мужиков, чтоб не зевали. Мужики суетились с граблями на подхвате больше для виду, завистливо поглядывая на своих соседей. Соседи уже три раза присаживались, пили за здоровье вершащего, но вниз со стога его не спускали, не то попадет шлея под хвост, пусть посидит на стогу от соблазна.
— Топчи лучше травку, а на девок не заглядывайся, — басил ему Ваня Горло, сидевший со сплетенными по-татарски ногами. Поднимая высоко стакан и раздражая окружающих— Любил он бередить чужие души, но по-доброму.
— Вы там мою долю смотрите не вылакайте, — громко предупреждал Вершок.
Уже тише, про себя он высказывал: «Надо мне было оказать руку с этими стогами! Не стоял бы теперь тута»
Его стога люди сразу примечали. Картинки, а не стога: травка к травке и так все переплетено, что валяй его набок, он формы не изменит. Куча сена, которую наметали строгие, ни на стог, ни на омет похожа не была. Если бы это сделали их мужья, то огребли бы от них по полной, а так приходилось молчать. «Ничего, клеенками накроем и будет порядок», — утешали себя они и уводили своих мужиков к дому от соблазна.
Ну и что, что стог не получился, уже все строили для себя риги и крыли их шифером, а там швыряй сено да топчи, ума не надо. Строгие и тут всем нос утерли, когда явились сидящими на коньке своей риги с молотками в сапогах и с гвоздями в зубах. Они этот метод у мужиков подглядели, но с размером промахнулись, уж больно большие эти шиферные гвозди. Зрелище это завораживало своей глупостью. Главной задачей для них было не укладывать и прибивать листы шифера, а самим не слететь с крутой крыши. Они перемещались по крыше, как белки: одна колотила молотком гвоздь, а другая ее при этом держала за ногу. Что можно было использовать длинную лестницу, до них дошло после, а подсказать никто не решился.
Уровень тогда был большой редкостью, а поправить со стороны мужья не решались: один тянул веревку с одной стороны, а другой поднимал этот самый лист шифера с другой, поэтому и руки, и глаза были заняты.
Был у нас такой лесоруб, из этой самой бригады. Так он делал ригу один, потому что любил точность и не любил советы. С каждой доской он долго ладился, подтесывая ее без спешки. Сначала наживит вчерне, потом слезает и идет к пруду, щурит свои близорукие глаза, ловит горизонт. И так по несколько раз с одной доской возится. Затянул он стройку на годы, но никто его не мог упрекнуть, что он горизонт не держит — держал всегда. Не для того строгие по-лягушачьи скакали по коньку крыши, чтобы ловить этот горизонт и ждать годы. На кровлю двух крыш они могли себе позволить по два выходных. Получалось кривенько, но главное, от дождя закрылись без посторонней помощи, своими силами.
Соседняя деревня Ивановка была родиной этих строгих сестер. Деревня эта небольшая и по-своему дружная, но, между нами говоря, еще и завистливая. Если в одном доме кто-то водрузит себе на шест скворечник, то не пройдет и недели, как у всех будут такие же скворечники, и так во всем — вот такая дружная была деревня. В Ивановке колодцы были глубокие, и для их ремонта или чистки всегда отдельно нанимали Лёню Кошелева. Он был крупный мужчина, жадный до работы, которому тесновато было в колодезном срубе, но так как рубил он эти срубы с условием, что и устанавливать будет тоже он, то приходилось лезть. Конечно, если посмотреть сбоку, то двойная выгода получалась для Лёни Кошелева. Могли и позавидовать таким заработкам, но все равно никто бы не рискнул это сделать вместо него.
Однако и тут нашлись эти самые строгие, которые из-под самого носа увели шабашку у Лёни. Он уже почти уладил денежный вопрос с соседом Акимом Аверьяновичем по поводу рытья колодца в огороде, как появились они. Строгие сестры сбили его цену, запросив меньше, чем он, а поскольку они еще и были родственники с Аверьяновичем, то и договорились по-родственному. Был бы Аверьянович поумнее, то хорошенько бы подумал, что скупой платит дважды, а с родней лучше в таких вещах не связываться. Но случилось нечто неожиданное.
Строгие начали со свойственной им решительностью, рыли канаву с серьезными лицами, кидая земельку одна вправо, другая влево. Восстановить ход их дальнейших движений сложно. По-видимому, когда лопатами стало трудно доставать землю, одна из них спустилась вниз и стала нагружать ведра, а другая при помощи веревки поднимала их вверх. Пока они, не отдыхая, стараясь побыстрее закончить работу, трудились, из-под ног сестры, той, что была внизу, обвалилась земля и она провалилась. Не находя никакой опоры под ногами, она стала яростно вытягивать себя руками. Вторая сестра перепугалась и ничего не придумала лучше, чем прыгнуть спасать сестру вниз, тем самым только ухудшив положение обеих. Страх за свою жизнь прогнал их строгость, и они, вмиг осознав свою женскую сущность, стали вопить: «Караул! Спасите! Помогите!»
Их услышал Лёня Кошелев и поспешил на шум. Когда он увидел их, бултыхающихся в болотной жиже, то сначала плюнул в их сторону и приложил еще матерное словцо в их адрес, услышав которое строгие прекратили визжать.
— Слушайте, дуры! Я брошу вам веревку и буду вас вытаскивать по одной. Если будете хвататься за веревку обе сразу, то я пойду покурю и погадаю, кто из вас первая потонет. Поняли меня? — рявкнул он.
Сестры закивали головами. С большим трудом он вытянул их из канавы и это только благодаря его недюжинной силе. Они корчились уже наверху все в грязи, как вьюны, отползая подальше от этого места.
Колодец не стали рыть, а просто закопали его и огородили. Больше строгие сестры не осваивали мужских профессий. Черт с ними с магарычами, на то они и мужики. В этом деле спорить с ними не надо.
