Посвящается Димоноиду
Сразу оговоримся: изложение банальное, дилетантское, с избитыми тривиальными аргументами и примерами, не факт, что корректное и ни на что не претендует. Впрочем, не отказывайте себе в удовольствии попинать, дорогие зануды)
Историю философии невозможно трактовать как линейный последовательный процесс, но в то же время нельзя отрицать развитие той или иной концепции от философа к философу и от эпохи к эпохе. Истоки философии Канта, как и любого иного философа, заложены в размышлениях его предшественников.
Лешек Колаковский определял философию как усилие, связанное с постоянной проверкой всех очевидностей. В повседневной жизни мы не подвергаем никакому сомнению существование окружающего мира и склонны приписывать свойства вещей им самим. Карандаш синий сам по себе, и я вижу, что он синий – но я как бы лишь зарегистрировал, отметил это свойство, мне не придет в голову, что карандаш стал синим оттого, что я на него посмотрел. Подушка очень приятна и хороша, утром, когда надо вставать и куда-то переться, мы особенно в ней это ценим и наслаждаемся её великолепными свойствами – но приписываем их ей самой, а себя считаем лишь пассивными пользователями. Окружающий нас мир ОЧЕВИДЕН, и за сомнение в этой очевидности нас могут отправить к людям с добрыми глазами и в белых халатах.
Философ же рискует усомниться в этой очевидности. Таков ли мир, каким я его вижу? Что он вообще такое?? Что вообще происходит??? Этими вопросами стали задаваться еще в Греции в V веке до н.э.
Как Вы помните, еще Платон разделил сущее на мир вещей и мир идей. Реальные лошади, кривые, косые, вонючие и хромые, есть лишь несовершенные тени и воплощения Идеи Лошади, некой абсолютной лошади, воплощения лошадности в мире идей. В этом расколе уже отчасти заложено будущее деление философов на рационалистов и эмпириков.
Окружающий нас мир мы можем познавать только одним способом – через чувства: зрение, осязание, обоняние, слух и так далее. Соответственно, эмпирикам свойственно отдавать приоритет именно чувственности – откуда разуму черпать некое собственное содержание, что бы он там обрабатывал и собирал, если бы в него через чувственность не поступал поток информации извне? И по этой линии среди важнейших предшественников Канта можно выделить Локка, Беркли и Юма.
Локк признавал существование реального объективного мира, но отмечал, что человеческое восприятие чудовищно субъективно. Он разделял качества вещей на первичные – присущие вещам самим по себе, помимо моего восприятия (например, размер) – и вторичные – те, которыми я сам наделяю предмет, воспринимая его. Вам сладко – а мне кисло! Вам вкусно – а мне невкусно! Для Вас музыка Альфреда Шнитке – скрежет – а для меня – красота невероятная! Ну Вы поняли. То есть я своим восприятием кое-что предмету прибавляю, запах как СУБЪЕКТИВНОЕ ОЩУЩЕНИЕ – порождение устройства моего носа и моего мозга, это мой способ усвоить и окрасить поступающий мне сигнал, а там просто молекулы какие-то испаряются и никакой клубнички нет. Клубничка – мое субъективное ощущение.
Беркли и Юм и вовсе устроили настоящую катастрофу. Несколько огрубляя, сформулируем проблему Беркли так: Вы не можете доказать существование мира ВНЕ ВАШЕГО ВОСПРИЯТИЯ. Никак. У Вас ничего нет, кроме Вашего восприятия. Вы намертво замотаны в кокон Ваших ощущений и других каналов сообщения с внешним (?) миром у Вас нет. Для человека с белой горячкой черти – совершенно реальная реальность, они даны ему в чувствах, он их нюхает, описывает, какие они на ощупь мерзкие, беседует с ними, и еще Бог знает каким непотребствам с ними предается. Разовьем это дальше! Если вещь никто не воспринимает – некому отдать отчет в ее наличном бытии, некому ее «зарегистрировать», её нет ни в чьем восприятии, пропадает сам смысл фразы «эта вещь существует» - это просто некому зафиксировать и помыслить. Отсюда и знаменитая берклианская формула: esse est percipi («эссе ест перципи») – «существовать – значит быть воспринимаемым». Поскольку Беркли был верующим человеком и епископом – у него был ответ на вопрос «почему вещи не исчезают, когда их никто не воспринимает?». Все вещи всегда воспринимает Бог, обеспечивая их существование. Это все замечательно, но ОЧЕВИДНОСТЬ, что мир вокруг нас реально существует, безнадежно подорвана. Вы никогда этого не докажете. Попробуйте на досуге – получите удовольствие. Я это трогаю? Но сумасшедший точно так же трогает своих этих чертей. Оно меня кусает? Но это опять же только мои ощущения. Вчера я катался на единорожках, чувствовал их, чесал за ушком, все по-настоящему. А потом проснулся. А позавчера эти самые черти меня били, ну или целовали, а потом я протрезвел.
Юм пошел еще дальше. Вот мы подбросим мячик 100 раз. Он 100 раз упадет. Дальше включается мозг – то есть рациональное – и из чувственных фактов собирает теорию – скажем, закон всемирного тяготения. Все, закон есть закон. В 101-й раз мячик гарантированно упадет. А с чего Вы это взяли? – спросил Дэвид Юм. Вот Вы сочинили закон – а что такое закон? Вы можете его потрогать? Можно взять его в руки, положить на стол, сказать: вот, я Вам закон принес? Нельзя. И где этот закон, как он связан хоть с какой-нибудь реальностью, хотя бы с реальностью Ваших субъективных ощущений? Да никак. Вы никогда не сможете железобетонно доказать, что мячик упадет и в 101-й раз. Именно доказать. Все эти законы – считал Юм – это только наша ПРИВЫЧКА. Это мы выдумали, что есть ПРИЧИНА, есть СЛЕДСТВИЕ, и за причиной идет следствие. А с чего Вы взяли, что регулярность сама по себе регулярна?
Противостояли эмпирикам, соответственно, рационалисты – в первую очередь, Рене Декарт. Декарт отмечал, что чувства нас обманывают – действительно – засуньте весло в воду – оно кажется изломанным – так что на чувства полагаться нельзя. Опять же сны – где гарантия, что то, что я сейчас чувствую – не сон? Может быть – математика? У меня вроде как и во сне 2+2=4, и наяву 2+2=4 – вот, казалось бы, то несомненное, за что можно уцепиться. Декарта не устраивает и это – а вдруг это некий злокозненный демон мне внушил, что 2+2=4? Но на что тогда положиться, где несомненный фундамент? По Декарту – искать его следует в мышлении. По крайней мере, я и во сне сомневаюсь - а четыре ли, и наяву сомневаюсь – а четыре ли – короче, ГАРАНТИРОВАННО у меня есть только мое мышление, дальше почва под ногами становится зыбкой и ничего наверняка сказать нельзя. Отсюда и формула Декарта: Cogito ergo sum – мыслю, следовательно, существую. Моя база – это самое картезианское Cogito, мыслящее само себя мышление. Соответственно, и метод Декарта: сомневайся во всем, расчленяй вещи и идеи, пока не дойдешь до той отправной точки, которая очевидна и не может вызывать сомнений. А инструментами этого Cogito Декарт считал врожденные идеи. В природе же нет треугольников. Есть треугольные вещи, но идеального абстрактного треугольника – нет. Соответственно, идеальные объекты по Декарту – наши врожденные идеи, некие вложенные трафареты, которые мы прикладываем к вещам, сортируя их и раскладывая поток чувственных ощущений по полочкам. Локк, кстати, думал ровно наоборот – человек при рождении – чистая доска, Tabula Rasa, все свое наполнение он черпает только по мере накопления опыта, понимаемого скорее чувственно – сначала мое ухо воспримет звуковую волну, и только потом уже это во что-то там сформируется.
Доводы Беркли и Юма – это, конечно, замечательно, но после них остается только застрелиться. Чем дышать в этом вакууме тотального скепсиса? Но тем не менее в своих Пролегоменах Кант пишет, что Юм «пробудил его от догматического сна». Творчество Канта принято условно делить на два периода: докритический и критический. Кант докритического периода небезынтересен, но во многом является продолжателем идей Лейбница. Тот самый легендарный, звездный, Великий Кант – это, конечно, Кант критического периода.
Кант формулирует три вопроса:
- Что я могу знать?
- Что я должен делать?
- На что я могу надеяться?
Ответами на них стали, соответственно, три критики: Критика чистого разума, Критика практического разума и Критика способности суждения.
Идеи, изложенные в Критике чистого разума, в философии часто называют Коперникианским переворотом – по аналогии с Коперником, который доказал гелиоцентричность Солнечной системы и перевернул представления современников о мире.
Что диктует нам ОЧЕВИДНОСТЬ? Я вижу синий карандаш. На автомате я трактую это так:
1) Этот карандаш существует. Вот он.
2) Он таки синий. Сам по себе. А я просто это вижу. Он и без меня синий.
А что говорит Кант? Мы не СЧИТЫВАЕМ свойства с вещей, а ПРИПИСЫВАЕМ их вещам! Вещь открывается нам в той мере, в которой мы способны ее познать, и восприятие вещи – это наш собственный продукт, мы сами его конструируем исходя из своих возможностей (предвидел, чертяка, квантовую физику! Нынче и материи-то никакой нет – то, что мозг ощущает как твердость, то есть материю – просто взаимное отталкивание электромагнитных волн). Вот, скажем, комната, в которой мы находимся. Для дальтоника она будет другой. Для мухи-цокотухи – опять же, совсем другой. Сколько воспринимающих субъектов – столько и комнат, и каждый соберет её по-своему. Конечно, мы договорились, что вот это – парта, а не Иван Федорович Крузинштерн, но больше мы себе ничем помочь не можем. Как мы поймем, что мой «желтый» и Ваш «желтый» - совершенно тождественны до тончайшей грани оттенка? Резюмируем: не восприятие такое, потому что такова вещь, а вещь такова, потому что восприятие такое.
А как устроено восприятие – скажем точнее - познание? Ранее мы упоминали споры философов о наличии врожденных идей. Согласно Канту, врожденных идей в декартовском понимании слова не существует, но не соглашается он и с локковской теорией «чистой доски». Кое-что доопытное – то есть априорное, ну, если говорить очень грубо – «врожденное» - в нас все-таки есть. Нашему мышлению, или, если говорить грубо – мозгу (понимаемому не как ткань, а как мышление) – нужно как-то рассортировать и систематизировать тот хаотичный поток ощущений, который непрерывно бьет в «мембрану» нашей чувственности из внешнего мира. И вот эти «полочки» и «формочки», согласно Канту, вложены в нас априорно. Что это за полочки?
Во-первых, это априорные формы чувственности. Это самые базовые фильтры на входе. Таких форм всего две: пространство и время. То есть пространство и время – не нечто реально и объективно существующее – а наш субъективный способ как-то организовать и привести в какой-то порядок сигналы органов чувств. Пространственно-временная система координат – нечто вроде пустого листа в ворде, то есть заранее заготовлены шрифты, поля, строки, интервалы – а уже опыт записывает на этот файл некий текст. В общем, пространство и время – заготовки мозга, полки, по которым при первичной сортировке раскладываются ощущения.
Во-вторых – это априорные категории рассудка. Их 12 штук, собранных в 4 типа, например, вышеупомянутая пара ПРИЧИНА-СЛЕДСТВИЕ, согласно Канту, это опять же лишь инструмент в нашей голове. Это нам надо так организовать поток, чтобы была причина и следствие, это субъективное требование, это только способ обработки информации – наш. Мы сами привносим причину и следствие, это отсебятина, окружающие вещи и явления нам ничего такого не обещали.
Ну а после прохождения через отсек чувственности и рассудка обработанная и структурированная ими по указанным шаблонам информация – вспомните поток кубов из отсортированного и спрессованного мусора на ленте конвейера – поступает в разум и складывается во что-то великое – теории, мысли, гипотезы, жесточайшую депрессию…
А познаваем ли мир при такой системе? По Канту – нет. Он не отрицает существование реального мира, но полностью познать его невозможно. И действительно: ну, что-то мы можем увидеть, потрогать – ухватить своей чувственностью. Какой-нибудь ультразвук мы сами ухватить не можем – в отличие от летучей мышки, мы его не слышим – но мы ухитрились сделать «переводчики» - приборы – которые преобразуют сигнал, не данный нам в чувствах, в сигнал, который нам в чувствах дан, я на шкале прибора глазами этот ультразвук хотя бы увижу – но согласитесь, что сам ультразвук как таковой мне уже никогда не познать, у меня нет на это прямого инструмента, а любой перевод – всегда искажение. Закономерен вопрос – а сколько в мире всяких штук, которые мы в принципе не в состоянии ухватить ни прямо, ни опосредованно – вообще никак? До которых мы не в состоянии дотянуться?
Соответственно, Кант делит мир на две части. Вещь-для-нас, или феномен – это то, что доступно нашему познанию, те свойства вещи, которые нашими априорными инструментами могут быть схвачены и обработаны, то, до чего я могу дотянуться. Вещь-в-себе, или ноумен – это вещь как она есть во всем многообразии ее свойств, часть которых мне не откроется никак и никогда. О вещи-в-себе мы ничего не можем сказать.
Так Кант ответил на свой первый и главный вопрос – ЧТО Я МОГУ ЗНАТЬ?
Критика практического разума подарила нам понятие «категорического императива» - внутреннего морального закона – исходя из которого, согласно Канту, нужно отвечать себе на вопрос «Что я должен делать?».
О чем говорится в Критике способности суждения Вы сможете прочитать сами, если философия Канта Вас заинтересовала.
