Пан Спортсмен и Мишенька
Август из года в год преподносил сюрпризы, но в это лето, кажется, решил сделать исключение.
Отпуск – счастливые сорок пять суток дома в безмятежной обстановке, между берегами Волги и Самары, пролетели как одно мгновенье. Завтра в полдень Авдеева ждал самолет рейсом на Ташкент.
А сегодня 18 августа в прощальный вечер отец затеял проводы: перевозку пчел с пасеки из-под Алакаевки - домой на зимние квартиры.
- Мыслимое ли дело?! - шумели женщины в семье: мама, бабушка, сестра. Сын-внук-брат завтра улетает! И куда?! А «Он…» тут такое удумал!
Отец никого не хотел слушать, гнул свою линию:
- С машиной (грузовой) для перевозки барахла я давно договорился - в конце июля. Володька (знакомый водитель) выписал путевку (путевой лист) в ночь, с большим трудом. Это вам - ни хухры-мухры! Николай (компаньон) увез своих два дня назад. Как, вы, не поймете? - От пчел нельзя отлучаться. Народ, нынче, какой? – Мед достать не смогут, а улья поваляют все!
- Вот и поезжай один! – хотела отправить его жена.
- Рева, отложи поездку на два дня! Завтра же Яблочный спас, - прибегла к последнему аргументу теща, пытаясь сломать старого коммуниста.
- Ну, что ты будешь делать?! – махнул отец рукой в сторону крыльца, - Ничерта им не прививается! Что за люди?! Ты, едешь? – бросил глава семейства сыну.
- Поехали, - рассмеялся Виктор, сожалея, что за полтора месяца он толком не пообщался с отцом, и вот хорошая идея: чем вздыхать, да слезы лить, - заняться делом.
Мама с сестрой и бабушкой смирились с женской долей и стали собирать мужчин в дорогу. Что же: отцу с сыном тоже нужно побыть вместе, хотя бы раз в году.
«Москвич-412» летел через Алексеевку по дороге на Кинель, сбавляя скорость на редких перекрестках. Разговор не клеился.
- Как там Игорь с Мишкой (двоюродные братья), приедут сегодня? – задал Виктор традиционный вопрос.
- А как же? – подтвердил отец длинной фразой, но повеселел: сумел-таки организовать на пасеку пацанов, выросших под его крылом.
Виктор улыбался. Взгляд радостно скользил по родным просторам. Влетающий в кабину ветерок пьянил и заставлял вдыхать до боли знакомые ароматы уходящего лета - навеивал воспоминания.
Когда-то здесь на перекрестке у поселка СХИ сворачивали влево - на грунтовочку, и медленно ползли с дедом Колей на «Победе», поскрипывая рессорами. После дождя ждали пару дней, пока подсохнет, чтобы не завязнуть в овражистых низинах, куда дорога часто ныряла, прячась от колхозных полей. Случалось, что добротный, но тяжелый автомобиль ГАЗ-20 находил-таки закваску чернозема и застревал. Дед оставался сторожить машину, а внук с двумя «рваными» (рублями) отправлялся в Бузаевку на механизаторский стан за тягачом, куда в обычные дни бегал за душистым круглым хлебом.
Дед всегда мечтал о своем грузовике, чтобы не зависеть от погоды, дорог и местных трактористов. Чтобы на трехосном мягком вездеходе его пасека была мобильной, современной, и первой выезжала на люцерну, эспарцет, гречиху. Да, мало ли куда еще рвалась душа старого пчеловода? - C хорошим-то автомобилем – О-го-го! - Да, где же его взять?!
Дети мечтали о своем: о казаках-разбойниках, луках-стрелах краснокожих, шалашах в кронах деревьев, но главное – ходить гурьбой. Наступало лето, а вместе с ним пасечная вольница. «Помощнички», как их со вздохом называли взрослые, рвались удрать на пасеку из дома на чем угодно: с дедами на москвичах, победах, запорожцах, на свои мопедах, спортивных велосипедах, и на – автобусах, попутках, даже поездах (Оренбургский, 17-00, ходил со всеми полустанками до Хворостянки). Лишь бы пасека в тот год стояла ближе к деревне, и был свой пруд, колхозное стадо и пастухи на лошадях…
В августе всей душой хотелось затормозить ускользающее время, удержать лето и - не пойти в школу. С годами старшие массовики-затейники приезжали реже, оставляя младших взрослеть самостоятельно. Спорт и новые интересы брали верх над детской вольницей. Повзрослевшие, без лишних эмоций, они появлялись на пасеке пару раз в сезон: во время качки меда и на переезд домой…
К деревне Алакаевка (к последнему имению семьи Ильича) ездили за водой. К любимому роднику спускались в овраг по земляным ступеням, вырубленным добрыми людьми. В зарослях ольхи набирали воду из большой трубы в две-три фляги. С дороги, она всегда казалась сладкой, а старые чайники потом благодарно пищали на огне, не зная, что такое накипь…
Отец неожиданно повернул с асфальта к лесу на едва заметную в траве дорогу, и машина поползла раскачиваясь по двум ухабистым колеям вдоль яблоневого сада (Алакаевского совхоза имени В.И. Ленина). Через два километра в разрыве лесозащитной полосы вынырнула пасека с двумя десятком разноцветных многокорпусных ульев, а за ней на молодых порубках: заросли лесной малины, подсохший иван-чай в рост человека, а дальше - лес из стройных, но уже осенних лип.
Но главное, что захватило дух у Виктора с первой минуты: на дальнем краю поляны стоял трехосный ЗИЛ-157 - «Мормон»! Уже «не молодой зеленый богатырь» был на полколеса закопан в капонир по всем правилам военно-инженерной мысли. Его открытые борта свисали на три стороны, и в кузове в шахматном порядке стоял с десяток ульев, а рядом - новенькая «Нива» и два здоровых бугая - братья Игорь и Мишка.
«Москвич» остановился рядом, отец заглушил мотор.
- Да-а! Не за-пы-ли-лись! – громко с шутливым вызовом приветствовал младший брат Михайло дядю и двоюродного брата (отца и сына), - мы уж решили, без вас летки закрывать.
- Рехнулся головой – закрывать летки в такое время?! Им еще час летать! – с ходу без «здрасти» поставил на место старший пчеловод молодого.
- Шеф у нас не терпит шуток. Тут знаешь, какая дедовщина?! - рассмеялся Игорь, - Здорово, Брумель!
- Здорово, Пан Спортсмен! - братья обнялись.
- Здорово, Мишенька, - обратился Виктор ко второму, - Кто это тебе шубейку-то порвал? – Со-бА-ки!
- Я уж думал, ты забыл, - рассмеялся младший, похлопывая шутника по спине.
- Нет, брат, такое не забудешь.
- Здорово! – сухо приветствовал отец племянников, которых видел через день – на третий, протянув руку старшему, - в ульях и половины пчелы нет, а этот шутит, - никак не мог успокоиться бывалый старшина второй статьи Черноморфлота, продолжая катить флягу на салагу.
- Сколько Ревыча (уважительное сокращение от Рево Николаевич) знаю, вот - всегда такой! – смеялся Михаил, самый здоровый из пасечников.
Мужская компания, следуя заведенной традиции, пошла по рядам вдоль ульев.
- Ревка, - продолжал шутливо Игорь (он с детства звал дядю по имени), - только твои семьи до сих пор работают, ты, допинг что ли им какой даешь?
- Какой еще допинг? – не понял шеф.
- У тебя на «контрольном», глянь, - Игорь присел на корточки и повернул замок баланса, – минус полкило (один улей пчеловоды ставят на контрольные весы для определения среднего веса и дневного пчелиного взятка), думаю, твои опять всю ночь будут работать. Хочешь сказать, ты им ничего не подсыпал?
- Думает он?! Я же говорю: теплый сегодня вечер, вот - твой крайний - желтый, пожалуйста, смотри, так же работАет (сленг: «сильная пчелиная семья – хорошо работает»), - ткнул его носом старшОй.
- Я-то своих знаю. Это они медовухи хлебнули на дорожку, вот, перед твоими и выделываются, - нашло на Игоря шутливое вдохновение от долгожданной встречи.
- Пчелы тебе – не хоккеисты, чтобы друг перед дружкой выпендриваться, - срезал его главный пчеловод.
- Наконец-то, Ревыч, ты ему накатил, - рассмеялся рядом Михаил, - а то он давно не знает отпора. Вот, что значит центральный нападающий в разгар футбольного сезона!
Дошли до грузовика. Виктор зашел перед носом и стал с удивлением разглядывать кабину. Мормон был красивым стариком, задремавшим с устатку на вечерней зорьке. Его зеленый ребристый нос облупился на солнце, казалось, он сопел жужжащим гулом пчел. Глаза были сомкнуты под черными военными «ресничками», а морщинистые скаты сплошь были изъедены цыпками.
- Мужики! – воскликнул Виктор, - так, я же его знаю.
- Ты ни первый, - почти серьезно подхватил Михаил, - кто признал в нем дядю Витю СазанА.
- Точно, - удивился Виктор, - никогда бы не подумал, что машина может быть так похожа на человека.
И понеслись воспоминания.
- Помнишь его чудо-лестницу из липы, метров двадцать - не меньше, и эти фразы: «Буду доставать рои для своих ульев!» - рассмеялся Игорь, - «Приступим к испытаниям!» Бегом побежал вверх по перекладинам и с десяти метровой высоты - хи-и-рак, и хоть бы хны.
- До сих пор три части той лестницы на фанерной будке держат рубероид от ветра, - улыбнулся, наконец, отец.
- Михаил, а ты сам-то помнишь, как в Подсолнечном летал с деревьев? – развеселился Виктор, - Сидим мы человек пять в овраге, каждый - на своей ольхе. Тут наш малый: «Я самую высокую нашел!» И - наверх быстрее обезьяны. Тут ветка под рукой - хрусть, и братец мой – вниз, метров с десяти, не меньше, в ручей – «шмяк». Ну, думаю - конец и мне и Мишке. – Нет, откуда не возьмись – под деревом Сазан! И ржет: «Почти поймал!»
- Он постоянно с нами был, - вспомнил Игорь, - мастерил плоты, купался, таскал на рыбалку. Ну, разве что - отлучится на пол часа, вмажет стакан, - и опять веселый.
- Я хочу рассказать про второй Мишкин полет, - продолжал средний брат Виктор, - перед прудом, в Подсолнечном, был здоровенный овраг. На его краю росла высокая липа. Овраг размыл берега, а дерево своими корнями стояло как на полуострове. Перед таким экспонатом мы с деревенскими никак не могли пройти. Каждый залез - сколько смог, но Мишка не из тех, кто сверху согласен на второе место, да и предыдущая ольха добавила ему только куража. Зря я ему крикнул, чтобы он выше меня – не смел, только подлил масло в огонь. Он гордо бросил: "Я из вас - легче всех", рванул как обезьяна и в свои девять лет залез на такую высоту, что под ногой сначала подломилась одна тонкая ветка, и тут же под рукой - вторая. Но и это еще не все: лез-то он по дереву со стороны оврага, а там было еще метров двадцать глубины. Слышу хруст, и только: а-а-а-А-А-А-а-а-а... Передо мной летит малой, вниз спиной, широко раскинув руки. Теперь, думаю, точно - все! - Нет. У самой пропасти слышу всплеск. Ветви нижней кроны его подхватили и он повис вниз головой, как в гамаке. А со стороны деревни бежит Сазан. Пришлось ему лезть на дерево, чтобы вытаскивать воздушного акробата над оврагом. Ну, поцарапался малость, рубашечку со штанишками порвал, конечно, но - ни единого синяка! Там Сазан и придумал обиженному верхолазу прозвище на целую фразу из мультфильма: «Мишенька, кто же это тебе шубейку-то порвал? – Со-бА-ки!»
Мужики хохотали, и каждый думал: "Это Галина, Мишкина матушка, которую он потерял в пять лет, хранила его всю жизнь".
Мы все из детства
Таял теплый августовский вечер. Из-за лесозащитной полосы со стороны совхозного яблоневого сада на пасеку сползала ночь. У ЗИЛа-Мармона четверо мужиков радовались долгожданной встрече, болтали наперебой и не замечали, как стрекотанием кузнечиков и жужжаньем запоздалых пчел с ними прощалось лето.
- «157-ой» напоминает нам Витьку Назарова (шеф не любил его прозвище Сазан), потому что уважал он сильно эту машину, и всегда вставлял в свои анекдоты, – подключился к разговору главный пчеловод, стоявший в двух шагах от братьев!
- Точно! - щелкнул пальцем Игорь, - Еду на «Мормоне» и пою: «Широка страна моя родная», а передо мной бедолага на «Запорожце»: «Напрасно старушка ждет сына домой».
- Точно, точно! – смеялись мужики, вспоминая старого балагура.
Шеф пасеки, сухой жилистый старик среднего росточка, в шутку называвший семейное предприятие - Артель "Напрасный Труд", пытался быть в стороне от скалозубов: сына и двух племянников. С деловым видом, руки в боки, он смотрел в сторону пчел и угасающей зари за лесом, но уши-то его смеялись.
- Мы с Сазаном здоровались как в "Кабачке..." (13 стульев), - продолжал старший из братьев, - я ему: "Приветствую Вас, Пан Гималайский!" И он мне: "Здорово, Пан Спортсмен!"
- Игорь, а помнишь, как под Красными Ключами, в твой последний год на пасеке, ВЧЕТВЕРОМ гоняли с горы на одном велосипеде?! – не унимался младший.
- "Урал" тот двухколесный купили весной 73-го вместе с моим "Орленком", - вставил Виктор небольшую уточняющую справку.
- А кто был четвертым? – повернулся шеф.
- Да, у Мишки в тот год чуть было не появился сводный брат Серега, - напомнил Виктор.
- Да, было дело. Так вот. Я – на руле, Витек – на раме, Серега – на багажнике, а Игорь – на седле! Несемся мы под горку по лесной дороге, в конце – овраг и резкий поворот к запруде. Так разогнались, что Игорь не смог вывернуть из колеи и зацепил правою педалью за край бревна. - Ха-ха-ха! Все разлетелись - кто куда! - Ха-ха-ха! А ВитькУ на раме больше всех досталось!
- Зато, какую трассу мы потом построили на этом месте?! Все сровняли лопатами заподлицо, - здорово было! – вспомнил с удовольствием Игорь свое инженерное творенье.
- Игорь! А почему ты ВитькА Врубелем назвал? - заинтересовался Михаил, довольный воспоминаниями о своих детских подвигах.
- Да, не Врубель, а Брумель! Ну, ты Пикасо!
- Я такого прозвища за ним не помню, - отрезал Михаил.
- Как же ты можешь помнить? Тебе тогда два года было. Алексей Гаврилыч (друг деда) его так окрестил. Сидим, как-то, под навесом – приемник слушаем. Смотрим, товарищ этот со знанием дела гвозди в деревья заколачивает. Потом удочку из орешника на них ставит и отходит наизготовку. Больше всего Гаврилычу нравилось, как он раскачивался перед разбежкой, поставит руки на колено, и давай разминаться: вперед-назад, вперед-назад, - очень выразительно, как Брумель. А после истории с лошадью и Сашка согласился: «Точно – Брумель».
- Игорь, где сейчас Сашка-то? – поинтересовался глава артели.
- Играет за СК имени Урицкого в Казане. Так вот. Витьке – пять, мне – восемь, Сашке – тринадцать. Пошли мы к пастухам в сторожку у леса, возле летней калды. За пол-литровую банку забруса (воск с медом) можно было кататься и колхозное стадо пасти два дня, пока новая смена ни прибудет. Договорились, не помню с кем - с Сергеечем, с Лёшкой... Сашка, тот первый на коня - и рысью, и галопом. Мне - шагом разрешал. Витёк с кнутом сначала бегал, все пытался хлопать, - да где там. Надоело ему, стал просить нас - покататься. Сашок давай его прикалывать:
- Ты, хоть знаешь, как конем-то управлять? – этот: "Ну, конечно, знаю! Туда - сюда потянешь, «Но-но!» - скажешь".
- Как останавливать-то будешь? – этот: "Да-да, все знаю, уздечку натяну, «Тпру-тпру!» - скажу".
- Ну, раз все знаешь, молодца! Садись на коня, проведу тебя под уздцы верхом сто метров, - изобразил Игорь в лицах диалог братьев.
- Санёк только его подсадил, узду не успел взять... Слепень ее укусил или пчела - лошадь как взбрыкнет, как помчит! Мы бежим сзади, орем: Тормози! Узду тяни на себя! - Да где там?! – замотал головой Игорь, заново переживая детские эмоции.
- Я тянул, - смеялся Виктор, - честно тянул, изо всех сил, только лошадь меня не слушала и несла вдоль поля. Я ее и дергал, и показывал рукой дорогу, уговаривал: «Лошадка, поворачивай - туда! Туда - к дедушке на пасеку!» Хорошо, что не уговорил, а то не известно еще, чем бы кончилась джигитовка между ульев.
- Мы с Сашкой по полю по эспарцету несемся наперерез, пчелы жалят, выбежали на пригорок, смотрим, а лошадь вдали уже без всадника бежит. Все! – думаем, - Убили брата! Выходим на дорогу, оба - поникшие, а тут этот бежит, счастливый такой. Из-за придорожной травы тебя и не видно было.
До сих пор не пойму, как ты с нее сорвался? – вспоминал события Игорь.
- Я, когда стал сползать левой ногой, чтобы дотянуться до стремени, - объяснил Виктор, - лошадь почувствовала, спокойнее пошла, так и спрыгнул в густую траву, даже не ушибся.
- Потом с пастухами пошли лошадь искать. Хорошо, что она прибилась к стаду на колхозном стане, а не рванула домой в деревню, - вспомнил Игорь детали.
- И все же, не понятно, почему Брумель? – не убедил рассказ Михаила, недовольного, что такие события, и без него, - ведь были же чемпионы верховой езды.
- Бог, его знает, Брумель тогда был очень знаменитым, - ответил Игорь, - как-то все одно к одному сошлось.
- Мужики, - хватит балагурить, - прервал воспоминания шеф, - Володька едет, пора крышки с ульев снимать.
В лесной вечерней тишине нарастал шум мотора, и где-то рядом на ухабах хлопали борта.
- Помнишь, Ревыч, как в Хворостянке мы так же ждали Володьку? - рассмеялся Мишка, - он заехал на посеку, заглушил движок и не выходит. Время идет, мы ждем, пригляделись, а он спит на руле.
- Сазан тогда сразу определил: водитель - "вдребоган"! - подхватил тему Игорь, - он дверцу-то и открыл, - Володька на него и выпал. Вы, говорит, не переживайте, я его отлично знаю: нужно завести мотор, Вован очнется и поведет машину, как ни в чем не бывало.
- Да уж, - скептически добавил шеф, - как он вообще доехал? - На сутки задержали переезд домой.
На пасеку въехал ГАЗ-51 и остановился, открылась водительская дверь. Мишка первый подошел к машине:
- Здорово, Володя! Тебе там не икалось? Помнишь Хворостянку?
- Здорово, мужики! - на землю спрыгнул смеющийся старик, - хорош, уже! Я ж теперь вообще не пью.
- Не пьет он! - не унимался Игорь, - а ведро на горловине бака почему по-прежнему висит?
Рукопожатия переходили в дружеские объятия и похлопывания по спине. Народ понемногу стал униматься от смеха, и вскоре работа закипела.
Сначала взялись грузить ГАЗ-51. Нехитрый скарб, исправно служивший весь сезон: разборный домик - модуль из фанеры, буржуйка с трубами - на случай холодов, доски от настилов, бак для душа, рубероид - с навеса над столовой, палатки, медогонки, фляги, прочий пчеловодный инвентарь, - все стало барахлом до сведущего лета.
Ближе к полуночи началась погрузка пчел.
Глава артели - коммунист, родившийся в Симбирске, командовал из кузова Мармона, как с броневика:
- Так! Сейчас несите третий - желтый справа! Теперь семнадцатый – зеленый, рядом! Я же русским языком сказал – зеленый! Вот - бестолочи!
- Ревка, да ладно! Сначала этот принесем, он тут мешает, потом уж - тот! Какая разница?! – задирал боцмана матрос (Игорь).
- Как какая разница?!! Я сказал – семнадцатый!!! – Неси его сюда!!! – такой убедительности мог бы позавидовать и адмирал.
- Ревыч, как ты их ночью различаешь по номерам, по цвету, - смеялся Мишка, не видно же ни зги, если ни сказать печище.
- Да, он не то, что ульи, - отвечал ему со смехом Игорь, - каждую матку и многих пчел знает в лицо.
- Мелишь языком! - отбивал приколы боцман, - видишь, тринадцатый в углу полез! Хватай ведро! Мажь скорее глиной!
Молодые парни хохотали, уважая дедовщину, и таскали тяжелые «пчелиные сундуки», с пристегнутыми сетками вместо крышек. Самые неприподъемные из них закидывали на борт вчетвером. Шеф сортировал улья в кузове по габаритам и составлял в два яруса. Двукрылый пролетариат негодовал против произвола, требовал свобод, грозил расправой, облепив сетки изнутри. Запоздалые пчелы, напротив, стремились отыскать свои семьи, и тоже донимали пчеловодов. В конце концов, борта были подняты, улья - расклинены крышками и перевязаны канатом, - команда могла трогать в путь.
Сколько себя помнил Виктор, - так было всегда, - словно, и не было перерыва в пять лет.
- С кем поедешь? – спросил Игорь.
- Раз уж у каждого из вас по персональному автомобилю, - поеду с отцом на Мормоне, - развел руками Виктор.
Братья похлопали друг друга на прощание и разошлись по машинам.
- Погнали пчел в Одессу! – хрипло крикнул избитую коронку Володька, как и десять лет назад.
- Поехали! – утвердил команду шеф.
Колонна двинула в путь. Михаил впереди на «Москвиче» освещал дорогу, Игорь на «Ниве» прикрывал тылы: следил, чтобы на ухабах из Мормона ничего не вывалилось. Через два километра, на шоссе, легковые машины и «газон» моргнули на прощание фарами и ушли вперед, а "157-ой", не спеша, поплыл в ночь, не нарушая знаков.
Синева
На обшарпанных сидушках некогда военного Мормона отец и сын катили по ночному тракту. Сквозь узкие щелки маскировочных ресничек в темноту пробивался свет фар. Старик за рулем щурился, вглядываясь в бездну ночи, с трудом находил дорогу, временами цепляя обочину. Авдеев смотрел вперед и краем глаза на отца. В темной побитой временем кабине, за большим колесом руля, тот выглядел особенно худым и изможденным. "Когда же он успел так постареть? Меня ведь не было рядом всего пять лет!" - спрашивал себя Виктор и не находил ответа.
"157-ой", как он считал, всю жизнь верой и правдой служил армии, и вот теперь, получив отставку за ненадобностью, тащил на себе каких-то пасечников из леса. С лысой, облупившейся от морозов и дождей кабиной ЗИЛ плыл в потемках, мягко покачиваясь на трех осях, как старый бот по тихой воде. Сам себе он казался подсевшим на обиды стариком, бредущим неведомо куда по пустынной дороге с полузакрытыми глазами: "Надо же - так опуститься?! И это после всего, что было!"
И лишь мелодия мотора, вполне приличный тарахтящий соул, скрашивала невеселый путь.
В его полудреме, или былом воспоминании, дорога с цветущими липами была запружена "Москвичками", "Победами", "21-ыми Волгами". В модных костюмчиках и цветных платьях, сверкая никелированными пряжками и колпаками, дамочки сновали, суетились и норовили обогнать бравого военного Мормона, смешливо звеня клаксонами на разные голоса, особенно на перекрестках. А он снисходительно улыбался сверху вниз и уступал кокетливым барышням дорогу. "157-ой" забылся в прошлом.
- Пап, откуда у Назарова взялось такое прозвище: 'Сазан'? Вроде, рыбаком он был обычным, не больше, чем другие, - решил прервать молчание сын.
- Серьезные рыбаки сазанов не любят, - немного помолчав, ответил отец, - считается, что они чуют, где у сети слабое гнилое место, рвут их, а за ними вся рыба уходит. Они, своего рода, противоположность козлам, которые ведут баранов на убой. Назаров Сазаном с отсидки пришел. Он на Мормоне зацепил колхозную телегу, тогда еще они ездили по городу на рынок, попортил товар, кучер отделался испугом, а Назаров 'трешник' схлопотал.
- Да, никогда он про это не рассказывал, - удивился сын.
- Так больше за руль он и не сел, стал после автослесарем и неплохим, - добавил отец с грустью.
На спуске с Алексеевской горы водитель не на шутку раскочегарил колымагу, и сын заволновался за отца, но решил спрятать беспокойство в шутку:
- Пап, держи дистанцию, а то снесем того "жигуля" с дороги. Получится, как у Сазана в истории про "запорожец".
Отец юмора не оценил, но стал притормаживать.
Пневматические тормоза с шумом травили воздух. Мормон упрямился и не спешил сдаваться. И только за мостом, задыхаясь от отсутствия бензиново-воздушной смеси его сердце застучало, забарахлило, и он недовольно сбавил ход.
- Поедем через Падовку (река) под мост, - решительно сказал отец, - срежем пару километров, а заодно объедем переезд и пост ГАИ.
- Там же дорога никакая. Ее что, отремонтировали? - поинтересовался сын.
- Нормальная дорога, я там даже на Москвиче проеду, - привел неоспоримый довод старший.
Отец остановил грузовик, вывернул руль влево, пропуская, слепящую встречную машину, и сразу после ярких фар дал газу в темноту. ЗИЛ пересек дорогу поперек, съехал с асфальта и покатил с ускорением вниз по грунтовой. Выжав сцепление, водитель решил переключить рычаг передач с третьей скорости на вторую для торможения двигателем.
Мормон только этого и ждал. Он сразу врубился, как сможет отыграться на гражданских. Это они забрали его из любимого бокса за бесценок. Это они мучили его все лето в сыром капонире без движения, без смазки, с расстегнутым кузовом, с жужжащими пчелиными ульями за шиворотом. "А если бы мыши сгрызли у меня в моторе все сосуды?! А если бы... А в Армии нас красили ароматной краской самого лучшего на свете цвета, мыли до блеска в боксе, и санаторный регламент строго - каждые полгода!"
Скорость не включалась. Отец жал на тормоз. Мормон с презрением фыркнул остатком воздуха в тормозной системе и со злорадным тихим хохотом понесся вниз. Водитель судорожно пытался воткнуть хоть какую-то скорость, - все было тщетно. Тонны железа и пчел неслись по крутому спуску под откос. Отец вцепился в руль и старался удержать машину прямо. Сын уперся в пол ногами, схватился правой рукой за круглую металлическую ручку перед собой, пытаясь найти, за что бы зацепиться второй рукой.
Самое время гадать, что их ждет внизу. Они врежутся в опору моста? И ульи превратят кабину вместе с людьми в медовый штрудель. Или они как прыгающий танк махнут, не глядя, в реку со всего размаху? Тут, однако, есть шанс...
Справа в метре от Авдеева увернулся столб электропередач. "Повезло деревянному балбесу. Ну, куда поперся, в третьем-то часу ночи с одной-то бетонной ногой на привязи, да супротив Мормона?!" - проскочила сумасшедшая мысль у сына на краю бездны.
Дорога, поняв в чем тут дело, сбежала на девяносто влево, а артель на ЗИЛе неслась теперь по густой траве, не меняя курса. После небольшой канавы перед кабиной сразу вырос забор из штакетника и сплошной вишневый сад.
На деревянную ограду Мормон даже не обратил внимания: "Не таких ломали!" А вот сопротивление молодой вишни оказалось старику не по зубам. Годы давали о себе знать. Сила инерции затухла, скорость упала, неровный сад добавил крена влево. "157-ой" чуть не свернулся на бок, устоял, но нервные контакты подкачали, сердце заглохло, и бродяга потерял сознание.
Внезапно все стихло и громыхание машины, и треск ломающейся вишни. И только в двигателе шипела и пахла словно кровь вода.
- Остановились, что ли? - оптимистично, как ни в чем не бывало, спросил отец. Будто они именно сюда спешили, боялись не успеть.
- Пап, у грузовика при движении под таким углом скорости нельзя переключать! - выдохнул Авдеев, сделав отцу замечание, впервые в жизни.
Старый пасечник улыбался и был счастлив, что не убил сына, что пчелы, отрада его жизни, не задавили их обоих.
Мормон считал, что для него все кончено - он умер. В лучшем случае его смерть была клинической. Теперь счастливый, в грезах, как только что с конвейера, он катил по широкому длинному тоннелю в небо на скорости 120, а впереди его манил зеленый чистый свет. Нет, к гражданским он не вернется, ни за что!
Отец в потемках суетился, открывал капот, что-то смотрел, трогал внутри, но когда он сел за руль и повернул ключ зажигания, на приборной доске не появлялось даже малейшего признака жизни. В открытые боковые окна шумели только пчелы, возмущаясь, что их везли этой ночью как дрова.
- До дома тут от силы километров пять, - сказал спокойно старый пчеловод сыну, - у соседа в конце улицы тягач, пойду договорюсь, ты здесь покарауль, я часа через два приеду.
- Давай, - ответил сын. Он тоже был благодарен судьбе и не испытывал особенной печали, все могло бы завершиться совершенно по-другому.
Отец пошел наверх к дороге, сын уселся за баранку и стал в темноте на ощупь изучать машину. За водительским сидением он неожиданно нашел маленький радиоприемник в кожаной сетчатой рубашке. Авдеев покрутил ручки, аппарат щелкнул и хрипло отозвался. Видно было, что батарейки работали на последнем издыхании, но новые звуки прибавили оптимизма. Сквозь скрипы эфира, наконец, донеслась песня:
Расплескалась синева, расплескалась,
По петлицам разлилась, по погонам,
Я хочу, чтоб наша жизнь продолжалась
По суровым, по десантным законам.
Я хочу, чтоб наша жизнь продолжалась
По гвардейским, по десантным законам.
- Эх, Виктор Степаныч, - вслух произнёс и улыбнулся Авдеев, обращаясь по имени отчеству к Мормону, Витьке Сазану, - жаль, что куплет последний. Небось, ты и не слышал этой песни?! У нас в Джелалабаде у Витьков она в большом почете. Это я про Витю Абрамова тебе рассказываю. Понимаешь, подстрелили духи нашего тезку в горах. Мы с Давыдовым приехали его навестить в медроту на 23 февраля, а он нас просит: "Не могу я без этой песни, запала она мне в душу, запишите мне ее на кассету, буду на мыльнице ее слушать". А через пару дней вбегает к нам в комнату батальонный фельдшер Сан Саныч: "А ну-ка, Вороненок, лети шементом на аэродром, Абрамова твоего в Кабул переводят, не срастаются в здешнем климате его кости в ступне. Очень он тебя увидеть хотел". Я, первым делом, - к зампотеховскому Шарпу двухкассетному, "Три топора", как Вермут, ну, ты знаешь. Переписал несколько раз эту песню. Бегу в штаб, там майор Кондратьев, начальник, мировой мужик(!) по такому случаю дал дежурный БТР, и я полетел на аэродром. Влетаю на перрон, а Абрамыч уже перед рампой самолета на носилках. Обнялись мы с ним, включили "Синеву..." и чуть не плачем оба от радости, что живы остались, что ДШК тот гребаный в Черных горах взяли, а главное, что успел я эту песню ему на аэродром притащить...
Понесли его санитары на носилках в самолет, а он на полную мыльницу врубил и поёт: "Расплескалась синева расплескалась..." и на меня смотрит.
Это еще не все, Виктор Степаныч.
Дождался я, когда Ан-26 скроется за Дарунтой и в обратный путь рванул, а вечерело в конце февраля рано.
Несемся мы с водилой на дежурном БТРе под восемьдесят, подъезжаем к апельсиновым садам, они там у нас Соловьиной рощей зовутся. А перед мостом через сухую речку детишки большенькие у дороги сидят, с двух сторон, лица у них не добрые, а прямо перед носом нашего БТРа стали перебегать дорогу по очереди, видимо, кто будет последним, тот и победитель. Водитель мой чуть вильнул рулем, чтобы не зацепить мальчишку справа, тот в последний миг остановился.
Слева от насыпи - сухой арык полтора метра, за ним сад, справа - обрыв с дамбы метров десять и сухое русло. А нас давай таскать по асфальту из стороны в сторону с юзом, и амплитуда с каждым разом все шире и шире. Водитель еле вытянул машину с правой обочины, и мы ушли в арык налево.
Признаюсь честно, у меня наверху не выдержали нервы, и я на ходу спрыгнул с БТРа, ну, и прокатился кубарем с вытаращенными глазами, разглядывая правое огромное колесо перед своим носом. Так оба и остановились.
С этой самой дамбы, Виктор Степанович, в русло улетел УАЗик в конце января. Погибла девушка, которая ох как была мне не безразлична, и офицер, сидевший за рулем, Пашка, кажется, его звали. Никто не мог понять, как же он не справился с управлением на хорошем-то сухом асфальте? Мы в Черных горах выжили, а они в Соловьиной роще погибли.
Вот как детки постарались. Ты, Степаныч, нас в их возрасте с деревьев стаскивал, мы все шалаши плели, а они технику норовят под откос пустить. Кто-то же их такому научил? Думаешь вырастут героями? И я не знаю.
Такие вот бывают повороты там, где уж совсем не ожидаешь, а ты пеняешь: "Воздуху мол в тормозах не хватило".
Авдеев повернул ключ зажигания, загорелась маленькая красненькая лампочка.
- Спасибо, старина! Я знал, военные друг друга не бросают.
Виктор выжал сцепление, чтобы у машины хватило мочи прокрутить движок, воткнул заднюю передачу и повернул ключ на стартер...
Через десять минут "157-ой Мормон" подъехал к дому. Виктор благодарно заглушил машину, по молодецки выпрыгнул из кабины и тут только заметил под сидением зеленое яблоко среднего размера. Он взял его, с улыбкой повертел в руке:
- Что там баба Лена говорила? Cегодня Яблочный Спас?
Август из года в год преподносил сюрпризы...
