Морской ангел. Часть - 2. Глава - 7, 8, 9, 10

Реймен

Начало: https://dzen.ru/media/id/5ef6c9e66624e262c74c40eb/morskoi-angel-chast-2-glava-4-5-6-652bfef2adb51b31312c5aa0

Глава 7. Тамбовский волк

«Идет охота    на волков, идет охота! На серых хищников - матерых и щенков. Кричат загонщики и лают псы - до рвоты. Кровь на снегу и пятна красные флажков.
Рвусь из сил, из всех сухожилий, но сегодня - не так, как вчера! Обложили меня, обложили, но остались ни с чем егеря…!

(из песни)

       Уже почти месяц Дим жил на новом месте.
       По ночам разгружал  вагоны и платформы на грузовой станции, до полудня спал в своей пристройке на цыганском хуторе,  а  потом уходил на безлюдную  косу к морю, где вволю купался и  загорал под  тихое шуршание прибоя.
       Когда жара спадала, он  удил бычков  со свай  старой заброшенной пристани, что было для него и хозяйки дополнительным приварком.
       Работа грузчика Дима  не обременяла (силы хватало с избытком), случайные напарники  его прошлым не интересовались,  и все  вроде складывалось удачно.
       За исключением одного. В городе и его окрестностях  часто грабили  и убивали. Недавно закончившаяся война выбросила на поверхность множество шпаны, которая  не желала честно жить и трудиться.
       Местная  власть   в лице милиции   регулярно устраивала  на нее облавы в порту, на рынках и железнодорожном вокзале.
       Попал в такую и Дим. В одну из ночей, когда бригада ударно трудилась, разгружая очередной вагон с  цементом,  вокзал и грузовую станцию  оцепили  милицейские  патрули с военными, которые организовали проверку документов.
       А поскольку таковых у старшины не было, ему пришлось  вспомнить  боевое прошлое. Сигая по платформам и меж вагонами, он умело оторвался от преследователей, которые, не особо церемонясь,  пальнули    пару раз вслед,   и затерялся  среди окраинных, погруженных  во мрак улиц.
       Вернувшись  домой,  Дим жадно напился и ополоснулся  холодной водой, а затем, стянув сапоги, улегся на жесткую  кровать,  предавшись размышлениям.
       То, что работу он потерял, сомнений не вызывало, а посему следовало искать  другую. И тут в голове возникла мысль «грабь награбленное».  Это был старый тезис большевиков, его озвучил в 1918  году сам Ленин, а пролетарского вождя Дим глубоко уважал и решил  ему последовать.
       Несколько позже, задвинув на окошке занавеску и достав  из печки припрятанный там  «вальтер», Дим, при свете потрескивающего каганца,  чистил оружие и  тихо мугикал* песню.

«Темная ночь, только пули свистят  по степи,
Только ветер гудит в проводах,
Тускло звезды мерцают…»

фальшиво выводил он, занавесив   чубом глаза  и пощелкивая деталями.
       Затем, для полноты ощущений, вынув из сапога финку, подточил ее на обломке оселка*, после чего  проверил пальцем остроту жала. 
       - Ну, держитесь, гады, -  подбросил финку на руке. - Я вам покажу, как грабить население.
       В поиск отправился  на следующую ночь. Когда  в небе  зажглись   звезды.
       Здесь они были не такие как в России, а яркие и пушистые.
       В кустах акации пели цикады,  со стороны моря угадывался шум порта, где-то в посадке за хутором защелкал соловей.  Дробно  и звонко.
       Миновав овраг, а потом церковь, Дим  вышел в город и пошел по его улицам, придерживаясь темной стороны. В   окнах отдельных домов брезжил свет, по проезжей части, переваливаясь на колдобинах,  изредка проезжали грузовики,  на тротуарах  порой мелькали тени запоздалых прохожих.
       Прогулка по центру закончилась ничем, и Дим направился в сторону приморского района  именуемого  «Лиски».  Со слов местных аборигенов, в старое время  то был рыбацкий  поселок на берегу, где держала  шинок* некая Лизка, а потом ее именем власти нарекли район.  Не иначе за заслуги.
       Было так на самом деле или нет,   старшина   не  знал,  но  то, что  в Лисках  грабили чаще, чем в других, слышал от грузчиков, с которыми  работал.
Те оказались правы.
       Спустя час после  блужданий  в хитросплетении улиц,  остановившись у афишной тумбы,  Дим услышал  далекую трель милицейского свистка, вслед за которой щелкнул выстрел.
       - Наган, -  сразу же определил он и насторожился.
       Минут через пять  впереди замаячили тени  (Дим прижался  к  теплому бетону), а потом, сопя, мимо  него пробежали двое мужчин, свернувшие в ближайший переулок.
       Старшина скользнул за ними.
       Оставив переулок позади, незнакомцы  остановились и прислушались, а потом тихо переговариваясь, направились в сторону  небольшого пляжа,   окаймленного по краям зарослями  краснотала.
       Дим  нырнул туда, а мужчины уселись на перевернутую лодку  метрах в трех от них и закурили.
       -  Не хилая оказалась хата, - донесся до подползшего  почти вплотную  старшины хриплый голос.
       -  Старый поп, богатый - рассмеялся второй. - Ну что, будем  дуванить?*
       После этого  раздался  металлический щелчок  и  оба над чем-то наклонились.
       В ту же секунду  Дим прыгнул на сидящего к нему спиной и саданул того рукояткой «вальтера» по затылку. Второй, успевший вскочить, получил  молниеносный удар ногой в пах, а  затем еще - ребром ладони  по шее.
       -  Так-то лучше, - сплюнул на песок  Дим, сунув пистолет за пояс.
       Затем он обшмонал бесчувственные тела,  защелкнул стоявший на днище лодки кожаный саквояж и, прихватив его с собой, быстро ретировался.
       По дороге домой  выбросил  с мостика в  овраг обнаруженные в карманах   бандитов револьвер  с финкой, а потом,  закрывшись в пристройке, зажег  каганец и  вывалил на стол содержимое саквояжа.
       Оно впечатляло.
       Кроме  пары золоченых подсвечников, такого же наперсного креста и лампады, в полумраке матово отсвечивали столовое серебро и  несколько  царских червонцев.
       - Да, не бедный поп, - подумал Дим, рассматривая добычу.
       На следующий день, купив на морском вокзале билет на пароход «Николай Островский»»,  он   отправился  в Мариуполь, где  сдал в скупки  все, за исключением червонцев.
       Образовалась  изрядная сумма, часть из которой он тут же решил потратить, поскольку его армейское обмундирование изрядно обветшало.
       На  шумном мариупольском рынке, задержавшись на день, он сторговал   отличный бостоновый костюм, цвета кофе  с золотистой ниткой, пару рубах, кепку - восьмиклинку и  хромовые сапожки «джимми».  Хозяйке купил   малороссийскую хустку* с маками  и отрез на платье.
       По приезду жильца назад, бабка несказанно обрадовалась его возвращению и подаркам, а Дим сообщил ей, что  устроился на новую работу и получил  аванс. От начальства.
       - И шо ж то за робота? - поглаживая накинутый на плечи платок, вопросила  Одарка.
       - Экспедитором. Ездить в командировки и сопровождать грузы.  Так что, если буду иногда отсутствовать день-два, вы не беспокойтесь.
       - Добре, - кивнула бабка, после чего угостила Дима  только что сваренными варениками  с черешней.
       После этого  работа «экспедитором» продолжилась.
       А поскольку  в следующих  ночных вояжах  подлежащих экспроприации  больше не попадалось, бывший разведчик решил изменить тактику.
       Он стал посещать городской базар  с барахолкой,  выискивая барыг  и спекулянтов. Определить тех не составило большого труда. Если обедневший послевоенный люд  продавал последнее и покупал  крохи, эти делали все с размахом. У мордастых мужиков, благообразных старичков и  разбитных   молодиц с  бегающими глазами, можно было купить или обменять многое, но только  себе в убыток.
       Редкие стражи порядка  к ним не касались, и, отворачивая головы, проходили мимо.
       Одни из «коммерсантов» были местными, и Дим тут же исключал их из своих планов, а другие приезжими, из ближайших местечек и сел, которых вокруг Бердянска хватало.
       В течение лета, в поездах местного направления и на пустынных шляхах,  старшина провел еще несколько успешных операций,  а затем пришлось сматываться  в просторы Таврии.
       Тем вечером, когда он вернулся из  кинотеатра на Приморской площади, где шла довоенная  комедия  «Веселые ребята»,  хозяйка сообщила, что к ней заходил местный участковый и расспрашивал о постояльце.
       - И что вы ему сказали? - внешне безразлично поинтересовался Дим.
       -  Тилькы тэ, шо ты живэшь у мэнэ и справно сплачуешь за кимнату.
       -  А он?
       -  Просыв  зайты до нього на участок, колы будэш вдома.
       -  Обязательно зайду, - сказал Дим. - А пока пойду отдыхать. Доброй ночи.
       Когда  сквозь облака проглянул  серп месяца  и хутор уснул, одетый по - дорожному  Дим тихо вышел из пристройки  и прислушался. В остывающем воздухе скрипели сверчки, со стороны оврага   доносило хор  лягушек.
       - Прощевай, тетка Одарка, - кивнул Дим в сторону темных окошек хаты  и, вскинув на плечо вещмешок, пошагал  через зады усадьбы   к  темнеющей на фоне  неба посадке.
       Спустя сутки  он  приехал поездом в Херсон, где занялся поиском жилья в пригороде. При наличии дензнаков  особого труда в этом  не составляло,   и уже к вечеру приезжий снял хибарку на берегу  Днепра  у одного из местных  рыбаков,  занимавшегося ловом  тарани и леща на своей шаланде  в лимане.
В этом месте он был необычайно широк и полноводен,  имел выход к морю и веселил глаз  живописными пейзажами.
       После провинциального Бердянска, город впечатлял своими размерами  и многолюдьем. Он еще носил многочисленные следы войны, но уже активно восстанавливался.  Работал порт, заводы и фабрики,  из других краев все еще возвращались разбросанные лихолетьем жители.
       Обосновавшись на новом месте, Дим тут же занялся изучением  объекта  своих будущих действий,  знакомясь с городом и его окрестностями.
       Для начала он  побывал в порту, на вокзале и  местных рынках с барахолками (последних здесь было  намного больше),  а  потом  стал  знакомиться с ними более детально.
       В один из таких дней, когда  после полудня Дим возвращался  домой, прикупив  зелени и продуктов,  в старом  парке, спускающемуся по склону в сторону реки, он услышал  возбужденные голоса - мужской и женский.
       А когда  по аллее подошел ближе, увидел как  парень примерно его лет, хлещет ладонью  по лицу, сидящую   на скамейке девушку.
Та активно оборонялась, царапаясь и кусаясь, но силы были явно неравные.
       Шмякнув бумажный пакет в траву, Дим   тут же вмешался  и, уцепив наглеца спереди за ворот, а сзади за  штаны, перебросил его через скамейку в кусты, где тот  с треском приземлился.
       Через секунду  малый выскочил  оттуда  с зажатой в кулаке бритвой, хрипя «попишу падла!», но в следующий миг  его запястье попало в стальной зажим, а голова дернулась от сильнейшего удара.
       - Отдохни, - вывернул  из безвольной руки  бритву Дим, после чего   оттолкнул парня, и тот  свалился  наземь.
       -  За что он тебя?  - обратился к девушке, кивнув на бесчувственное тело.
       В ответ та вскочила со скамейки и с криком «так тебе и надо, козел!»  - пнула носком туфельки  валяющегося  хулигана.
       - Ну-ну, -  успокоил  незнакомку  Дим. -  Зачем столько эмоций?
       - Так он же кот, -  сказала та непонятное, кривя губы и поправляя   разорванное на плече платье. 
       - Ладно, - взял с травы свой пакет старшина.- Я живу тут  рядом. Если хочешь, можешь зайти и привести себя в порядок.
       Потом  они шли  рядом по тропе, и Дим украдкой рассматривал  Риту (так звали) девушку.
       Она была  стройной, южного типа и  довольно миловидная.
       - А вот и  моя обитель - открыл   скрипучую калитку хозяин. - Прошу любить и жаловать.
       - Небогато живешь, - сказала Рита, когда, когда миновав небольшой, заросший полынью дворик,  они вошли внутрь хибары.
       - Мне хватает, - ответил Дим. - Вон там  рукомойник и полотенце, - показал рукой  за перегородку, - а иголку с ниткой я тебе сейчас организую.
       Пока гостья приводила себя в порядок, он прихватил ведро и  спустился к  реке за водой, а  вернувшись, обнаружил Риту сидящей обнаженной  на кровати.
       - Иди ко мне, -  блеснули черные глаза, и случилось то, что должно было случиться.
       Когда пыл страсти спал, и они  лежали рядом, глядя в потолок,  Дим спросил, кто такой  «кот»,  и девушка звонко рассмеялась.
       -  Так ты не из блатных? -  погладила   наколки у парня  на груди. - А я   думала из них.  Выходит, ошиблась.
       А кот - это сутенер.  Теперь понял?
       - Понял, - нахмурился Дим. - Так ты…
       -  Да, -  последовал ответ. - И нас у него еще трое.
       -  А за что он тебе бил?
       - Не хотела работать, как Светка. - Ей  Жмур порезал лицо. Уже неделю лежит в больнице.
       -  Не знал, - скрипнул зубами Дим. - Иначе  свернул бы тому Жмуру шею.
       -   То же он грозился проделать и со мной,  жестокий гад,  - сжала кулачки  Рита.
       Внезапно у Дима возникла мысль, и он  приподнялся на локте.
       - Слушай, а где живет  эта тварь?  Которая любит резать девушек.
       -  Зачем это тебе? - насторожилась Рита. - С ним лучше не связываться.
       -  Я просто хочу помочь,- пожал плечами Дим. -  Иначе он так просто не отстанет.
       На некоторое время  в комнате возникла тишина, нарушаемая зуденьем мухи, а потом девушка  прошептала, -   улица Гоголя  дом три, квартира  четыре.   
       - Ну, вот и ладненько, - обнял ее Дим,  после чего пара снова занялась любовью.
       Когда  он проснулся, за окном  розовел рассвет и чирикали воробьи. Риты не было.
       -  Как  пришла, так и ушла, - зевнул старшина, чувствуя приятную истому в теле. 
       За квартирой  «кота» он следил двое суток. 
       Тот жил один, спал до полудня, а  после отправлялся в город.
       Возвращался тоже сам,  ближе к утру,  насвистывая «Мурку».   
       На третью ночь Жмур пришел раньше и, дождавшись, когда в окнах дома погас свет, Дим  поднялся на второй этаж, остановившись у нужной двери. 
       Затем он  прислушался - тишина, чуть провернул торчащую на стене в цоколе  лампу (площадка погрузилась в полумрак)  и   постучал в дверь.
       Через  пару минут за ней  послышались шаги, а потом голос. - Чего надо?
       -  Вам срочная телеграмма, -   прошамкал Дим.  И по - стариковски закашлялся.
       Изнутри  щелкнул замок,  наружу высунулась голова,  и тут же хрустнули позвонки - старшина  свернул ее набок.
       Уцепив жертву подмышки, он шагнул  внутрь, тихо прикрыл за собой дверь и опустил тело на пол.
       Потом скользнул из прихожей в  комнату, через два окна которой   струился лунный свет, осмотрелся.
       В полумраке, у стены, белела разобранная кровать, в центре стоял  круглый стол в окружении стульев,  по углам  высились  шкаф с зеркалом  и буфет на вычурных ножках.
       На  его полках и в ящиках   ничего  ценного  не обнаружилось, а вот в шкафу оказался целый  гардероб, судя по всему  ворованный.
       Здесь висели  шубка из песца и норковое манто,  кожаный мужской  плащ,  а также несколько добротных  мужских и женских костюмов. Внизу стоял пустой фибровый чемодан, куда Дим определил то, что вместилось.
       Вслед за этим налетчик  протер взятым здесь же платком  все, за что брался и ретировался из квартиры.
       Рассвет он встретил в своей хибаре.
       Спустя несколько дней, загнав экспроприированное барыгам,  Дим сидел в одной из рыночных забегаловок,  пил пиво  с сушками и размышлял о жизни.  Он понимал, что понемногу становится бандитом,  но выхода не  видел.   
       - Может свалить за бугор? - думал он. - В Румынию или Болгарию.  Но там все чужое.
       -  Или сдаться властям?   Этого не позволяли гордость и обиженное самолюбие.
       -  Да, куда ни кинь, всюду клин, -  бормотнул  старшина и раскрошил в руке сушку.
       Затем он допил пиво, сунул  оборванному пацану, бродившему меж посетителей мятый червонец,   и вышел  наружу.
       Приморский рынок жил своей жизнью.
       Вокруг бурлила   разноголосая толпа, продавцы  зазывали покупателей,  где-то в порту гудел пароход,  сверху лились потоки солнца.
       Полюбовавшись работой грузчиков,  артистически перебрасывавших   неподалеку  гору полосатых арбузов и золотистых канталуп*, паруся широченными клешами, Дим неспешно двинулся к выходу с базара.
       Его глаза привычно  выхватывали из толпы  спекулянтов и карманников, цветастых цыганок - гадалок  и   наперсточников, делавших свой  «гешефт»*, как говорили местные евреи.
       Внезапно  сбоку мелькнуло  чем-то знакомое лицо,  старшина  остановился.
       Метрах в трех от него, среди снующего люда, виднелась в ряду таких же, дощатая будка, в которой работал сапожник.
       -  Не может быть,- прошептал Дим, и   сердце учащенно забилось.
       В просторном окошке, щуря узкие глаза  и сжав губы,  набивал подковку на сапог  младший лейтенант  Пак - его инструктор по парашютному батальону.
Словно чувствуя  посторонний взгляд, мастер  поднял голову, и его глаза округлились.
       -  Лейтенант! - рассекая плечом народ,  бросился   к будке старшина,  и в следующее мгновение они  тискали друг друга в объятиях.
       - Димка, черт! -   смахнул набежавшую слезу  Пак. -  Откуда? Каким ветром?
       -  Я, Сергей, -  проглотил застрявший ком в горле  бывший  курсант. -  Попутным.
       - Так, мужик, на твои хромачи,   - протянул сапоги  заказчику лейтенант. - Щас закроюсь, и пойдем ко мне, - улыбнулся Диму. 
       Потом он исчез в полумраке будки,  далее    скрипнула дверь,  и Пак появился перед Димом на тележке.
       У   него  не было обеих ног. По колено.
       -  Как же это?  - прошептал Дим, глядя сверху вниз. - А? Сережа.
       -  Так получилось, - нахмурился инвалид.- Могло быть хуже.
       Далее, под его руководством,  Дим  опустил верхний щит и запер   на замок, а чуть позже шел рядом  с  гремящей по булыжникам тележкой. Сергей дымил зажатой в губах цигаркой и отталкивался от  них двумя зажатыми в кулаках утюжками.
       По дороге Дим заскочил в коммерческий магазин, где купил  водки, колбасы и сыра, а потом они  последовали дальше.   
       Домик Пака  прятался в небольшом саду,  на одной из припортовых улиц, мощеный плитняком двор сверху был затенен шпалерой винограда,  а у  веранды стояли  накрытый клеенкой стол и две лавки.
       - Зина! - громко крикнул Сергей,  когда  Дим затворил  за ними дощатую калитку. 
       Из - за дома  тут же выкатил  лохматый щенок, а за ним, из глубины сада показалась женщина с корзиной груш,  худенькая и  глазастая.
       - Вот, встретил  однополчанина! - радостно сказал Пак. -  Вместе воевали в Крыму, в парашютном батальоне.
       - Зинаида, - протянула  руку женщина, подойдя ближе.
       - Дмитрий, - осторожно пожал ее гость.-  Ваш муж был одним из моих командиров.
       - Ясно,  по - доброму улыбнулась хозяйка. -  Так чего стоим?  Такое событие надо отметить.
       -  Гаф-ф! -  заюлили у ее ног щенок,   и все весело рассмеялись.
       Несколько позже,  они сидели за празднично накрытым столом, где кроме  того, что купил Дим, искрился  графин  красного домашнего вина,  золотилась жареная камбала, и исходил паром  молодой  вареный картофель. Здесь же стояла ваза бергамот*, изумрудно сиял арбуз  и  блестел коричневой коркой хлеб, нарезанный крупными ломтями.
       Как когда-то с Петей Морозовым, первый  тост  подняли за встречу, а  вторым помянули друзей, не вернувшихся с фронта.
       Затем  Сергей рассказал, что потерял ноги  на подступах к  Берлину, а в госпитале, где лежал, познакомился с  Зинаидой
       - Лейтенант Круглова была моим лечащим врачом, -  положил  свою руку на руку жены.  - Потом мы расписались и приехали сюда,  на ее родину. Теперь Зина работает в больнице,  а я  чиню обувь.
       -  Спустя час, извинившись, хозяйка покинула  друзей  (нужно было идти на ночное дежурство), а  они остались за столом и продолжили беседу.
       Сквозь листья винограда над головой, дрожали солнечные блики, дневной зной спадал,  откуда-то доносило звуки  довоенного танго

В парке Чаир распускаются розы,
В парке Чаир расцветает миндаль.
Снятся твои золотистые косы,
Снится весёлая, звонкая даль…

медово пел  тоскующий голос, и оба задумались.
       - Ну, а  ты как живешь? - спросил  Пак,  когда  мелодия растворилась в воздухе, и в  очередной раз наполнил рюмки.
       -  Не особо, - вздохнул Дим, беря свою. - Давай, лейтенант,  выпьем.
       Они выпили не чокаясь, после чего  Пак закурил,  а гость нахмурился.
       -  Я в бегах, - сказал,   глядя в глаза  хозяину. И рассказал тому все. Без утайки.
       -   Да-а, дела,- протянул  Сергей, когда Дим закончил.   - Что думаешь делать дальше?
       - По правде говоря, еще не решил, - скрипнул лавкой  старшина. - Но  с повинной не пойду. Это точно.
       -  С повинной никак нельзя, -  согласился Пак. - При таком раскладе. И, погасив в блюдце папиросу, зажег вторую.
       -  Вот и я так думаю, - плеснул себе еще водки Дим,  после чего выпил залпом.
       Несколько минут оба молчали.  Гость сидел,  опустив голову, хозяин же    плавал в клубах дыма,  чем-то напоминая Будду.
       -  Все нужно изменить, - первым нарушил он молчание. - Начать жизнь с чистого листа  и писать ее  без ошибок.
       - Как это с чистого листа?  - поднял голову Дим. - Она же не тетрадь, не перепишешь.
       -  Я сказал с чистого, - поднял вверх смуглый палец  Сергей.  И изложил свое видение вопроса.
       По нему Диму  надлежало обзавестись документами, а затем уехать в Сибирь или на Дальний  Восток, где легализоваться.
       - Там бескрайние просторы, - мечтательно прищурился  Пак. -  Крепкие и надежные люди.  Среди них ты  найдешь себя, а что было - останется в прошлом.
       -  Дальние страны, это по мне, -  посветлел лицом  Дим. - И хорошие люди тоже.   Но как быть с документами?
       -  В этом я тебе помогу, - наклонившись к   нему, заговорщицки  сказал  Сергей. - У меня земляк  в паспортном столе  милиции.  Правда сволочь он  еще та, но за деньги  организует любой документ.  Знаю точно.
       - Деньги у меня есть, -  сглотнул слюну  Дим. - Восемь  царских червонцев.
       -  Ну, от восьми его будет подташнивать, -  шутливо изрек  Пак. - А трех хватит за глаза. Остальные тебе пригодятся на новом месте.
       Бывшие сослуживцы проговорили  далеко за полночь, а потом Дим отправился домой, несмотря  на уговоры приятеля остаться. При этом они  условились встретиться через два дня,  за это время Сергей обещал  выяснить все точно.
       Спустя назначенное  время Дим заглянул к нему на работу.
       У будки стоял  очередной клиент, Пак активно трудился.
       -  Привет,- возник Дим  у окошка, когда выдав заказ,  мастер освободился. - Бог в помощь.
       -   На бога надейся, а сам не плошай - протянул руку Сергей и улыбнулся. - Заходи, там открыто.
       В полумраке будки пахло кожей, варом*  и сухим деревом.
       -  Значит так, -  тихо сказал Пак, когда Дим  материализовался  рядом.
       - Все на мази. С тебя карточка три на четыре,  новая фамилия с именем и три кругляшки. Фотография в переулке рядом с рынком, можешь сразу сняться, а установочные данные запишешь мне на бумажке.
       -  Когда все занести?  - наклонился к нему Дим.
       -  Чем скорее, тем лучше.
       Через  десять минут  он сидел перед объективом  высящегося впереди на штативе фотоаппарата.
       - Замгите, щас вылетит птичка! -  с видом факира прокаркал седой еврей. 
- Все. Сеанс окончен.
       Сославшись на экстренность заказа и доплатив за срочность («факир» обещал сделать все за час),  Дим вышел из ателье и  поспешил домой.
       Там,  достав из тайника  припрятанные червонцы, он отсчитал три,  положив их в карман,  а остальные вернул на место, после чего  вооружившись огрызком  карандаша и клочком бумаги, присел  к столу на шаткую табуретку.
       «Вавилов Дмитрий  Михайлович, 1920 года рождения,  русский, уроженец деревни  Гусево Тверской области»  написал он на клочке, изменив почерк.
       Фамилию старшина  взял  дедушкину по линии мамы, имя -  оставил свое,  отчество  придумал.  А о тверской деревне Гусево он читал  в 44-м,  в армейской газете. Ее фашисты сожгли дотла. Вместе с жителями.  Это врубилось в память и не забылось.
       На следующее утро  Дим передал  все Паку,  а спустя три дня, у себя дома, тот вручил  ему новенький, пахнущий типографской краской паспорт. 
       - Ну что? - обмоем мое второе рождение?  - полюбовавшись фотографией и пролистав  странички с водяными знаками, извлек из кармана бутылку  водки, а из другого  хомут «одесской»  Дим.
       -  Обмоем, -  кивнул Пак. - Только хозяйничай сам, Зина снова на дежурстве.
       Вскоре они сидели  под виноградом, закусывая  пахнущей чесноком колбасой с хлебом и вареной кукурузой.
Неподалеку чавкал свой кусок зубками щенок, урча  по-взрослому.
       - А вот это тебе, Сереж,  - сказал  Дим,    положив перед Паком на стол  две монеты с профилем последнего царя.  Тускло блеснувших  на солнце.
       - Убери, -  покосился на них Сергей. - Обижаешь.
       -  Не уберу, -  мотнул головой  Дим. - Закажешь себе протезы.
       Утром он уезжал с шумного вокзала.
       К новой жизни....

Глава 8. Под чужим именем

Производственное объединение "Маяк" выросло на базе Комбината № 817 — первого в СССР предприятия по промышленному получению делящихся материалов — урана-235 и плутония-239 — для ядерной бомбы.
Комбинат построен на Южном Урале, недалеко от старинных уральских городов Кыштыма и Касли. На южном берегу небольшого озера Иртяш было выбрано место для строительства жилого массива, а рядом, на южном берегу озера Кызыл-Таш, соорудили первый промышленный объект Комбината — урано-графитовый реактор для наработки оружейного плутония. В настоящее время город, в котором живут работники ПО "Маяк" и члены их семей, носит название Озерск.
                (из  публикации)

       «Поезд  Херсон-Москва, прибывает на второй путь!»  металлически донеслось снаружи, потом сцепки вагонов лязгнули, по  составу прошла  частая дробь, и он  остановился.
       Веснушчатая девушка - проводник открыла ключом дверь, спустившись на перрон,  шаркнула по поручням фланелью и  пригласила пассажиров  к выходу.
       -  Спасибо, -  кивнул ей на прощание Дим и, покачивая чемоданом, двинулся вперед,  под арочным перекрытием дебаркадера.
       Неразличимый в густой  толпе,  он вышел из здания  вокзала  и остановился у колонн, трепетно вдыхая ноздрями,  знакомый с детства воздух.
Чуть в стороне, по площади, катили вереницы автомашин,  и высились дома  Драгомиловки,   над Москвой-рекой  висел Бородинский мост,  а по водной глади рассекали прогулочные трамвайчики. 
       Полюбовавшись идиллией,  Дим спустился  в  прохладу метро,  где   в мелькании станций  доехал до Площади трех вокзалов, а там,  простояв час в очереди, взял  плацкартный  билет  до Челябинска. 
       На Урале, начиналось строительство промышленного гиганта, о чем сообщала  газета «Правда», и он решил принять участие в социалистическом созидании.
       Сдав чемодан в багаж  и подкрепившись тройкой пирожков с ливером, купленных с лотка, Дим взглянул на  свои «кировские».   До отправления поезда оставался час с гаком.
       - Успею, -  промокнув губы бумагой, швырнул ее в урну  и снова спустился в метро, довезшее его до  улицы Горького.
       Оттуда Дим  прошел   к Главпочтамту, где заполнив за стойкой серый бланк, отправил матери перевод на сумму три тысячи.
       - Вам проще и дешевле   отвезти их самому, -  пробежав глазами бланк, - сказала кассирша.
       -  Меня попросил друг, - тут же нашелся  Дим. - Я в Москве проездом и совсем ее не знаю.
       Потом он вышел  из зала и окинул взглядом центр столицы. Очень хотелось навестить родной дом на Чистых прудах  и Марию Михайловну, но это было  чревато.  Дим снова вернулся на вокзал, купил несколько газет и скоротал время   в зале ожидания.
       Соседями по  купе оказались  двое командировочных, студент и пожилая, интеллигентного вида пара,  которые не особо интересовались  его личностью.
       - Вот и хорошо, - подумал Дим, расположившись на верхней полке, вслед за чем погрузился в сон.  Чуткий и  неспокойный.
       Проснулся он от  тишины, нарушаемый храпом и сонным бормотаньем пассажиров.
       За вагонным окном  тускло светил фонарь, освещая  пустой перрон и темнеющие за ним   вокзальные постройки.  Изредка проходили  ночные  пассажиры,  железнодорожник с  молотком  осматривал колесные пары.
       - Что за станция?  -  спустившись с полки и  выйдя на свежий воздух, поинтересовался Дим  у  проводника,  молча стоявшего у вагона.
       - Рязань -  зевнув, ответил тот. - Не спится?
       - Да нет, я  вздремнул.  Просто интересно.
       Утром командировочные  ушли в вагон - ресторан, студент отправился в другой вагон к приятелям, а пожилая чета и Дим,  заказав чаю,  приступили к завтраку
       Супруги (мужчину звали Иван Кузьмич, а женщину Ольга Петровна), угостили попутчика  котлетами и домашними пирогами, а он  их, в свою очередь,  украинским салом.
       - Давно такого не пробовал, -  оценил   продукт  Иван Кузьмич.   - Настоящее хлебное.  Вы, наверное, с  Юга?
       -  Навещал там приятеля,- кивнул Дим. - Берите еще, не стесняйтесь.
       - А куда едете, если не секрет? - помешивая  ложечкой чай,- спросила Ольга Петровна
       -  Не секрет.    В Челябинск, на строительство нового объекта.
       -  Есть такой, под Кыштымом, - переглянулась чета. - По оргнабору?
       - Да нет, - улыбнулся Дим. - По велению сердца.
       - Похвально, весьма похвально, -  одобрили его супруги. - Мы сами  когда-то  так сделали.
       Оказалось, что они коренные москвичи,  в середине двадцатых,  после окончания  МИСИ* распределились на Урал,  который  стал им второй родиной. 
       За время пути  новые знакомые рассказали  Диму  многое об Урале, о котором тот имел весьма смутное представление: его промышленном значении и  экономическом потенциале, людях и природе. А еще сообщили адрес треста в Челябинске,   который  занимался набором рабочих  на строительство объекта под Кыштымом.
       Между тем, оставив позади европейскую часть страны,  поезд  уже стучал колесами по бескрайним просторам  Приуралья.  Они простиралась от берегов  Северного Ледовитого океана  до  казахских  полупустынь,  на  несколько тысяч километров.
       Равнины чередовались с горным ландшафтом,  степная растительность  с лесной, реки сменялись  небесной голубизны  озерами.
       - Да, чудный край,- глядя в окно, удивлялся Дим. - Велика матушка Россия.
       К месту назначения  поезд прибыл   спустя двое суток поутру, которое здесь было намного прохладнее, чем на юге.
       Распрощавшись  с  попутчиками, пожелавшими ему удачи, Дим тут же отправился в трест,  по известному ему адресу.
       Туда, а точнее в центр Челябинска, его подвез следующий от вокзала автобус, а остальные два квартала старшина прошел пешком, с интересом разглядывая город.
       Архитектурными красотами он не впечатлял,  их заменяли промышленные предприятия.
       Искомый трест располагался   рядом с одним,  в  неприметном двухэтажном здании.
       Несмотря на ранний час,  в его фойе у окошка, с  пришпиленным рядом листком «Набор» уже стояли несколько  посетителей. Судя по виду - приезжих. Как и Дим.
       Заняв очередь за последним,  он  вскоре оказался у окошка,  и оттуда буркнули,  - паспорт.
       Дим протянул,  документ исчез, а через пару минут  вернулся  со  словами «кабинет  пятнадцать.  Следующий!».
       В  указанном помещении, на втором этаже, Дима пригласили сесть на свободный стул  (рядом  опрашивали еще двоих таких же),  и  лысый дядя в очках, снова потребовал документы.
       -  Кто по  специальности? -   пролистнув листки,  уставился он  на посетителя.
       -  Автослесарь    -    ответил Дим. -  К тому же могу водить автомобили.
      - Такие профессии нам нужны, - благосклонно кивнул кадровик, после чего стал выписывать направление.
      - Так, - шлепнул на него штамп и протянул  Диму вместе с паспортом. - Через час внизу будет машина на Кыштым. Там, в  ГОКе,*   обратишься к начальнику  транспортного отдела.
      Через некоторое время, вместе с десятком других получивших  такие же направления,  Дим трясся в будке  полуторки  по  одной из городских улиц.
      Оставив позади центр, она спустилась к  реке,  перекрытой  мостом, потом миновала заводские цеха, в окнах которой искрила сварка   и  окраинные дома частного сектора.
       - Ну, теперь держись, - натянув картуз на уши и втянув голову в ворот фуфайки, - сказал сосед Дима, разбитной небритый малый.
       -  Что вы имеете в виду? -  вопросил другой сосед, в  брезентовом плаще и видавшей виды шляпе.
       -    А то, что дорога здесь полный  облом, -  харкнул за борт небритый.
Его слова вскоре оправдались.
       Сразу же за городом тряска  возросла, а скорость поубавилась. Ныряя в лесистые распадки  и ревя на подъемах, полуторка дрожала всем телом, ее зад  вихлял из стороны в сторону,  а будка угрожающе скрипела.
       - Т- так недолго и ш-шею сломать, - клацал зубами  лесного вида мужик с котомкой на крайней лавке.
       -  Держись за воздух, дядя,-  ухмылялся  небритый. Остальные  покрепче цеплялись за что могли  и  молчали.
       Зато природа впечатляла.
       Могучие, до самого неба деревья с густым подлеском, таких Дим не встречал в средней полосе, изумрудные  мари* с  пятнами озер,  каменные,  в синеватой дымке и облаках,  горы.
       На середине пути мотор полуторки закипел, и пока водитель ходил к весело прыгающей по камням речушке за водой,  все вылезли из кузова размять ноги.
       Спустя еще полтора часа грузовик прибыл на место.
       Ко времени описываемых событий, Кыштым  был одним из  малых городов Урала, основанных   при  императрице Екатерине  Великой заводчиком Демидовым.
       Окруженный  лесистыми горами   и  озерами,  он имел порядка тридцати тысяч жителей из местных «чалдонов» и  вербованных. Часть из них трудилась на  машиностроительном,  медеплавильном  и абразивном заводах,  другая -  на каолиновом комбинате, а также трикотажной и обувной фабриках.
       Имелись в  Кыштыме  исторические и культурные  объекты.
       Основными из них были  расположенный на центральной городской площади   архитектурный ансамбль  Белого дома,  две старинных   церкви,   здания народного Дома    и  гимназии с госпиталем.
       Главная улица,  именуемая Советской, сохранила в себе  целый комплекс  каменных и деревянных построек прошлого века.
       -  Ничего городок, - подумал про себя Дим,  когда  проследовав по мощеному булыжником  центру,  грузовик  спустился в   его нижнюю часть, а потом, миновав  сквер с чугунным памятником, остановился  у краснокирпичного, с соснами у фасада  дома. 
       -   Приехали, вылазь! - хлопнул  дверцей шофер. - Вот наша контора.
       «Контора» оказалась управлением строящегося в окрестностях горно-обогатительного комбината, куда Дима  в ближайший час оформили на работу.
Начальник транспортного отдела  оказался  бывшим  фронтовиком  и отнесся к Диму доброжелательно.
       -  На машину поставить тебя  не могу, сам понимаешь - сказал внимательно выслушав.   Поработаешь пока слесарем  и  сдашь на права. У нас  на автобазе есть курсы.
       Затем  он созвонился  с ее директором, приказав тому  разместить  нового автослесаря,  а заодно записать его на курсы вождения.
       - Давай, трудись солдат. Удачи.    Пожал на прощание руку. 
       Автобаза оказалась  в  пятнадцати минутах хода от управления,  и вскоре Дим сидел  в кабинете  директора.
       С ним тоже состоялся профессиональный разговор, результатами которого тот   удовлетворился, после чего Дим получил  записку к коменданту  и  указание   утром приступить к труду.  В качестве слесаря ремонтного цеха.
       -  А курсы будешь посещать  по вечерам  -  сказал директор на прощание. - В свободное, так сказать время.
       И началась новая жизнь.  О которой  Дим мечтал давно. Мирная  и  без приключений.
       В комнате общежития, где новый работник получил койку, жили еще двое молодых парней  и средних лет бобыль*, с которыми у  Дима  установились дружеские отношения.
       По утрам они завтракали в комнате или   ближайшей столовке, после чего отправлялись на работу. Соседи  на один из строительных объектов комбината за город, а вновь испеченный слесарь  в гараж автобазы.
       Там, с перерывом на обед,  вместе с другими ремонтниками Дим  активно  чинил    отечественные «газоны» и «зисы», а вечерами, после смены, зубрил на курсах правила вождения  и   рулил  на полигоне сначала с инструктором, а потом без.
       - Могешь, - сказал тот после первого раза. - Чувствуется, есть практика. А опыт, дело наживное.
       Спустя месяц   Дим  успешно сдал экзамены  в  Кыштымском  ОРУДе*,   получив новенькие права  на имя Дмитрия Михайловича Вавилова, что  укрепило  у него веру в светлое будущее.
       Поскольку  стройка непрерывно росла и ширилась,  что требовало новых трудовых резервов, Дима вскоре пересадили на  автомобиль. Видавший виды ЗИС - 5 с запредельным пробегом.
       Впрочем, его это  не смутило.
       Посулив ремонтникам из  своей бывшей бригады накрыть стол  в одном из местных кабаков,  Дим с их помощью  за  несколько сверхурочных вечеров  привел  машину в идеальный  порядок  и   занялся  перевозкой  народно - хозяйственных  грузов.
       Сначала  «молодого» посылали  на  железнодорожную  станцию, откуда он доставлял их  на  городские склады,   а когда он  как говорят «обтерся»,  доверили  более ответственные рейсы на строящиеся объекты.
       Они  располагались   у   озера  Иртяш,  в  часе езды  от города по старой, еще демидовских времен дороге.
       Среди десятка наиболее крупных  природных водоемов региона, озеро   занимало  второе место, разлив свои прозрачные воды  более чем на шестьдесят квадратных километров.
       На его берегах и   островах  рос   вековой хвойный лес, в котором было полно зверья, грибов и ягод,  в  прохладных глубинах водились пелядь с карпом, щука,  сиг, а также другая рыба, на  Травакульском и Линевом плесах  жили целые колонии раков.
       Первые строители, в числе которых были заключенные, прибыли на Иртяш    весной 45-го  и,  возведя  там первые цеха комбината с землянками и дощатыми бараками, теперь созидали   вторую очередь, включая новый город со всей полагающейся инфраструктурой.
       Стройка впечатляла грандиозность и размахом.
       В окружающих горах то и дело гремели взрывы, экскаваторы с бульдозерами, а также сотни землекопов  вгрызались в скальный грунт, на бетонных площадках искрили сваркой строительные леса,  меж ними сновали  груженые и порожние  самосвалы,    запряженные в телеги лошади  и люди с носилками.
       - Ну, прямо, как в фильме  «Трактористы» удивлялся Дим,  заражаясь трудовым порывом.
       По прошествии трех месяцев он вырвался в передовики, оставив позади многих опытных шофером  автобазы,  и портрет  «ударника» появился на доске почета комбината. 
       - Двужильный, черт, - подшучивали над  Димом товарищи по работе. - Не иначе хочешь все деньги заработать.
       -  Деньги пыль,- отвечал тот. -  Просто люблю дорогу. И чтоб ветер в лицо. И свобода!
       Дим  понял, что здесь он  снова обрел себя,  как в свое время на фронте.
       Природная любознательность усилилась, и  несостоявшегося офицера  обуяла жажда новых знаний, необходимых в  мирной жизни.
       Дим  записался в городскую библиотеку, поглощая по ночам русских и зарубежных классиков,  а  на следующий год поступил на заочные курсы  «ответственников»* в Челябинский автотранспортный  техникум.
       - И на хрена  тебе это  надо?  - вопрошали соседи по комнате, отправляясь по выходным в  пивную, кино или на танцы.
       - Для полноты ощущений, - отвечал  Дим,  листая очередной учебник.
       Впрочем, случались выходные и у него.  Такие он проводил с толком.
Посещал  городской музей, а также   местные достопримечательности, знакомясь с историей края.
       А еще, прихватив с собой  Юнгу,  выезжал  на природу  в окрестности Кыштыма. 
       Юнга был  сибирской лайкой,  его Дим  подобрал щенком год назад на трассе  и  определил на жительство в гараж, а точнее будку за ним, которую соорудил собственными руками.  Вскоре  щенок стал любимцем шоферов, но  признавал только Дима, который  всячески его холил и брал с собой в рейсы.
       На природу, то был,     как правило,   Травакульский плес,  друзья добирались на перекладных, что не составляло особой сложности.
       Там разбивали  временный бивак, а потом Дим  удил рыбу.  Юнга  же  обследовав  берега  и возвестив о своем прибытии,  возвращался назад,  после чего с философским видом усаживался рядом.
       Каждую новую добычу он встречал одобрительным лаем,  а когда той  набиралось на добрую уху, начиналось действо.
       Человек  цеплял на рожны котелок с   водой,  разжигал костер и шкерил окуней с карпами, «брат мешьший», хрупал  их головы   и облизывался.
       Потом, опустив все в закипавший, с парой картофелин и луковицей  котелок,  Дим ложился рядом на траву и,  заложив  руки за голову, смотрел в  бездонную синеву неба.
       Юнга ловил влажным носом все усиливающийся вкусный запах, изредка настораживал топорки ушей, а потом убегал в лес, откуда вскоре возвращался. 
       - Ну что, врагов нету? - улыбался хозяин. 
       В ответ  пес  располагался рядом, опускал голову на лапы и прищуривал янтарные глаза, -  нету.
       Уху Дим хлебал из котелка,  вприкуску с хлебом и черемшой, а Юнга  лакал  наваристую вкусноту из  оловянной миски.
       Окончив трапезу и вздремнув, друзья бродили  среди деревьев, где  Дим слушал   пенье птиц  и цокот бурундуков,  а  лайка  искала в изумрудных  мхах мышей и лягушек. 
       Когда солнце опускалась за  дальние гольцы*, окрашивая их  в причудливые тона, бивак убирался, и друзья  выходили на тракт, ожидая  попутную машину.
       В город добирались в сумерках,  пропахшие запахами леса и обновленные.
После окончания технических курсов Дима назначили бригадиром,  и он решил построить дом. Общага надоела до чертиков.
       Написал заявление в профком, тот вошел с ходатайством  выше,   а   спустя месяц передовику и ударнику комтруда  выделили участок в пригороде, на берегу  Кыштымки.
       Тут подошел выпавший на лето отпуск (первый год  старшина работал без него),  и  привыкший разрушать Дим  впервые занялся созиданием.
       В лесхозе  он прикупил лесу, благо заработки  были неплохие, завез  на участок несколько машин  песка, цемента  и бутового камня,  а потом  нанял  в соседнем районе бригаду шабашников   из местных.
       За  три недели,  выведя   фундамент,  те  срубили  хозяину просторный пятистенок, сложив в нем печь-голландку и настелив полы, а далее  занялись отделкой.
       К ноябрьским праздникам дом  был, что называется  готов и, рассчитавшись с бригадой, Дим  вселился  в него вместе с Юнгой, которому  весьма понравилось  новое жилье и место.
       Теперь рядом не было  пахнущего бензином и соляркой гаража,  исчезли непрерывно урчащие на его территории автомобили.  Справа  золотилась осенним листом березовая роща, позади дома  тихо струилась река, слева  стучали топоры и вжикали пилы. Возводились еще несколько.
       Изрядно поиздержавшись на строительстве,  Дим  приобрел в дом самое  необходимое.
       Железную полутора спальную кровать с платяным шкафом, столом и тремя стульями, производства местных фабрик,  кухонную утварь  и  шерстяной коврик для Юнги.
       А еще он соорудил  несколько полок для книг. Которые покупал с первых дней приезда в Кыштым.  Они были его страстью.
       В небольшой библиотеке были произведения Пушкина с Лермонтовым, Чехова Гоголя, Шолохова и Островского;  из зарубежных писателей  - Джека Лондона,   Гюго и Стендаля. 
       Короче было  почти все, о чем они с ребятами мечтали на фронте. Кроме домашнего уюта и хозяйки. Питались «большой и малый братья» абы как, часто в столовках и  придорожных забегаловках,  а дома только ночевали, всю зиму и весну проведя в рейсах   да командировках.   
       Монахом Дим не был  и, отличаясь видной статью, пользовался  у прекрасного пола успехом, но судьбу ни с кем не связывал. Не было большого чувства.
       - Непорядок, - сказал он, в  один из редких выходных, когда они с Юнгой занимались стиркой.
       Точнее стирал Дим, в жестяном корыте. А пес сидел рядом  и щелкал зубами   мыльные пузыри. Рождающиеся из пены. В отличие от хозяина  он  был материалистом  и к чувствам  относился снисходительно.
       Дим  же решил взять «быка за рога» и найти подругу жизни. 
       И, как часто с ним бывало, помог случай.
       Вечером, зайдя к бывшим сожителям в общежитие,  он отправился вместе с двумя из них - Генкой и  Костяном,  в городской дом культуры на танцы.
       Тот располагался  в парке,  где стояли мороженицы с лотками, а  у тележек  с надписью «Соки-воды», можно было попить газировки.
       На танцплощадке, увенчанной  с тыльной части    эстрадой, в свете фонарей играл духовой оркестр, и  кружились празднично одетые пары. 
Вокруг, там и здесь стояли    группы  девушек и парней, другие солидно дефилировали по прилегающим аллеям или сидели на скамейках.
       Купив три билета, Дим, Генка  и  Костян  зашли на площадку, приняли независимый вид, после чего стали обозревать контингент в поиске подруг, с которыми можно было скоротать вечер.
       Сначала  повезло  молодым - они «сняли» двух  смешливых  двойняшек, и с каменными лицами затоптались  среди танцующих.  Дим же остался  внимать звукам танго «Брызги шампанского».
       Внезапно  в стороне, под  кроной ивы, он увидел девушку,  и   сердце сменило ритм. Со спокойного, на учащенный. Она  была похожа на Наталку, но только более зрелую  и возмужавшую. На незнакомке было модное платье, туфельки на высоких каблуках,  а в руке ветка сирени.
       Рядом  стояли  двое парней   с папиросами в зубах,  сунув руки в карманы клешей и  тоже на нее пялились. По виду они напоминали блатных, таких в городе было немало.
       Со времен Петра  на Урал, который в то время именовался «Каменный пояс»,  отправляли партии  каторжан,  где те ломали руду в горах, добывали золото и трудились на демидовских заводах. Впоследствии эстафету приняли большевики и теперь на стройки народного хозяйства  эшелонами доставляли заключенных.
       Часть из них, выйдя на свободу, становилась на честный путь и продолжала трудиться в качестве вольнонаемных, другая  имитировала его, получив  желанную свободу.
       Возможно,  парни были из  тех или других, но это Дима интересовало мало.
       Его внимание заполонила девушка.
       А когда танго закончилось,  и оркестр заиграл «Амурские волны»,  Дим  размашисто прошагал вперед  и    пригласил девушку на вальс. 
       - Она не танцует, - перебросил беломорину  во рту один из тех, что стояли рядом.
       -  Ага,-  ухмыльнулся второй. - Канай   приятель дальше.
       - Разрешите? - не обращая на них внимания, снова повторил Дим,  вслед за чем девушка  тихо сказала «да» и  протянула  ему руку.
       - Борзой, - услышал  кавалер за спиной, когда они закружились  в танце.
       Что-что, а вальсировать Дим умел. Этому, помимо военных дисциплин, его когда-то учили на Каспии.
       -  Как вас зовут? - завершив очередной круг  и чувствуя под рукой гибкую талию,- спросил бывший курсант.
       - Ольга.
       - А я Дим.
       - Смешное имя, - рассмеялась девушка.
       Под заключительные аккорды они манерно кивнули друг другу, после чего Дим провел  Ольгу к  тому месту, где она стояла. Парней  не было.
       - Испарились ваши ухажеры, - притворно вздохнул он.
       -  Я их впервые вижу, -  последовал ответ. И оба рассмеялись
       Затем был  еще вальс, а  потом  танго, после которых пара перешла на «ты», а чуть позже они сидели на скамейке в аллее и грызли мороженое.
      - Почему я не встречала тебя здесь раньше? - откусив от вафельного стаканчика, поинтересовалась Ольга.
      -  Недосуг было, - хрустнул своим Дим. -  Днем работал, по вечерам учился.
      Как выяснилось из дальнейшего разговора,  Ольга  приехала в Кыштым по оргнабору  из  Архангельска, работала на городском узле связи телефонисткой и жила в общежитии.
      - Можно я тебя провожу?  - сказал Дим  после окончания танцев, когда публика стала расходиться.
      - Можно, - опустила ресницы Ольга,  и они пошли по одной из аллей к выходу.
      Когда парк остался позади,  и пара оказалась на безлюдной, освещенной редкими фонарями улице, из придорожных кустов нарисовались двое.
      -  Я ж тебе говорил, она не танцует, - подойдя ближе,  дохнул водочным перегаром  первый, играя  зажатым в руке кастетом.
      - Говорил, -  пожал плечами Дим, заступая собой Ольгу.
      -  А я, чтобы   канал, - ощерился второй, заходя чуть сбоку.
      -  Было и это.
      - Ну, тогда  полу… - хекнул  первый и  обрушился на дорогу.
      Через секунду второй, клацнув челюстью, полетел в кусты, а потом наступила тишина,  нарушаемая  треском сверчков  и смехом Ольги.
      -  Здорово ты их,  -  округлила она глаза. - Никогда такого не видела.
      -  Случайно получилось, -  снял с себя пиджак  Дим, после чего накинул  его девушке на плечи, и они пошли дальше.

Снова замерло все до рассвета,
Дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь.
Только слышно, на улице где-то,
Одинокая бродит гармонь…

доносило откуда-то с окраины, и Дим нежно привлек Ольгу к себе.
       Так в его душе   снова затеплилась любовь, когда-то оборванная войною.
       Постепенно она перешла в большое чувство,  на которое Ольга ответила взаимностью, и спустя  месяц  молодые люди расписались в ЗАГСе.
       Было  веселое застолье  с друзьями  в новом доме,  шампанское, цветы, тосты и крики «горько!».
       Друзья подарили молодым  шикарную радиолу  «Ленинград» с набором пластинок, а начальство  дало три дня отпуска.
       Отпуск, прихватив собой Юнгу,  чета Вавиловых  провела   в палатке  у  горного озера  Сугомак.
       Его берега дышали  негой и покоем,  в  окружающих  лесах  август золотил первые листья,  а по утрам на траву падали медовые росы.
       Жизнь была прекрасной и удивительной...

Глава 9. В стране Лимонии

Я помню тот Ванинский порт, и рёв пароходов угрюмый. Как шли мы по трапу на борт, в  холодные мрачные трюмы. На море спускался туман, ревела стихия морская. Лежал впереди Магадан, Столица Колымского края…

(Из старой лагерной песни).


       Новый,  1950-й,   Страна встречала  новыми трудовыми победами.
       За истекшее время было  восстановлено, построено и введено в действие более шести  тысяч крупных промышленных предприятий -  в их числе Днепрогэс, металлургия, заводы Юга и шахты Донбасса.  Уровень производства достиг довоенных показателей и рос как на дрожжах. Из пепла возрождались  города, строились новые посёлки, села и деревни.
В  пику агрессивному империализму  Советский Союз обзавелся собственной атомной бомбой.   
       Шел в ногу с жизнью  и  Дим.
       Уже полгода он работал    заместителем  директора автобазы  по эксплуатации, дом был полной чашей,  а  коллеги и подчиненные уважительно называли его  Михалычем.
       Ольга, закончив по настоянию мужа техникум, стала  мастером смены, и чета  Вавиловых  заняла достойное место в  городе. 
       В дни революционных праздников  она шла в знаменных рядах  строителей светлого будущего, по выходным принимала гостей или отправлялась в походы,  а также, повышая свой культурный уровень,  регулярно выезжала в  областной центр, где посещала областной драмтеатр и  филармонию.
       Всесоюзная   же стройка шла полным ходом.
       На южном берегу  озера Кызыл-Таш   заработал   первый промышленный объект комбината,  на  Иртяше, как грибы,   росли дома будущего города.
Промзону вскоре  посетил  Лаврентий  Берия, после чего она была обнесена забором из колючей проволоки, а на ведущих туда дорогах возникли  армейские КПП, что вызвало у Дима смутное беспокойство.   
       Как - то вечером,  гоняя радиолу по разным частотам в поисках  новомодного джаза, который часто звучал на зарубежных станциях, он наткнулся на «Голос Америки» и обеспокоился еще больше.
       Русскоязычный диктор  вещал о Кыштыме.  Что, мол, вблизи него  большевиками возводится  секретный  атомный объект. Начальник строительства  - генерал - лейтенант Царевский, его заместитель - генерал-лейтенант Раппопорт. И так  далее. Вплоть до прорабов. Затем голос забили помехи  и он исчез. Как   не было.
       - Твою мать, -  в сердцах выругался «Вавилов», после выключил  приемник и задумался. Дело пахло керосином.
       Секретный атомный объект  предопределял  режимность, что было чревато проверками всех,  кто там работал. Рано или поздно его разоблачат, а посему следовало  «делать ноги».
       - А может, и нет,  -  подумал Дим. -  Погляжу пока, а там будет видно.
Ошибся.
       В один из вьюжных февральских вечеров, когда задержавшись на работе,  он оформлял наряды, в кабинет постучали, а потом зашли трое.
       Первый, в мерлушковой шапке и кожаном реглане, шагнув к столу,  ткнул Диму в нос малиновое удостоверение, - майор госбезопасности Шнайдер. Вы арестованы! - а  остальные, скользнув с двух сторон  и  уцепив за локти, профессионально обыскали.
       - Да вы что, товарищи?!  - изобразил негодование  Дим. - Я зам директора  Вавилов. Это какая-то ошибка!
       - Знаем, какой ты Вавилов, -  процедил  Шнайдер. - Выводите.
       За дверью ждали еще  двое, с хмурыми лицами, а во дворе черный «ЗИМ», тихо работавший мотором.
       Чуть позже,  в одном из кабинетов   городского отдела МГБ*, арестованный в наручниках стоял перед сидевшим напротив подполковником (он представился следователем Серебряковым), а тот пристально его разглядывал.  У зашторенного окна, сбоку, на диване пристроился второй, в чине капитана.
       - Так говоришь Вавилов?  - пыхнув «Герцеговиной флор», забарабанил пальцами по столу подполковник.
       - Ну да, - кивнул головой Дим. - Уроженец  деревни Гусево, Тверской области.
       - А что скажешь на это?  - извлек из лежащей перед ним  папки Серебряков фотографию и продемонстрировал ее Диму.
       Она была из семейного альбома Вонлярских.
       А потом  следователь  перечислили  всю его родню, до пятого колена.
Монолог свой закончил укоризной:
       - Ты, Вонлярский, не просто один ушел. Ты с собой троих увел. Они на Печоре  уже давно свой срок досиживают. А мы тебя по всему Союзу, считай, пять лет искали.  Даже в Польше и Венгрии шарили. А еще думали - может в американскую зону ушел. Знаешь, сколько денег на твой розыск государство потратило?
       Тут подполковнику и капитан подтявкнул:
       - Ты ведь не от немцев, не от американцев. Ты от советских людей ушел. Да как ловко…
       - А ты капитан, в его личное дело загляни, -  бросил  коллеге  подполковник. - Он же всю войну сначала в парашютистах, а потом в разведке морской пехоты. Диверсионную подготовку имеет.
       «Горбатого лепить» с такими знатоками было, конечно, глупо.
       И «Вавилов» не без облегчения скинул с себя личину, снова превратившись в Дмитрия Дмитриевича Вонлярского.
       - Ну что мне? -  саркастически  усмехнулся он. - Я ж Уголовный кодекс знаю. Мне за побег светит от двух до трех лет. К тому, что было.
       А  следователи в ответ аж залоснились.
       - Э нет, гражданин «Вавилов». Отстали вы от нашей социалистической действительности.  «Червончик»  вам полагается. И статья ваша - 58, пункт 14 «контрреволюционный саботаж».
       У Дима от обиды даже скулы свело. «Контрреволюционный саботаж»! Ему, который на фронте…
       - Так ты же в советской тюрьме сидеть отказываешься! - снизошел до объяснения Серебряков. - Уже давно постановление вышло: побег - акция  антисоветская и карается десятью годами лишения.
       Судили  «контрреволюционера» в  областном центре.
       А за неделю до процесса  разрешили свидание с женой. В следственном изоляторе.
       - Вся в слезах, та сообщила, что от нее требуют осудить мужа и отречься от него. Как от врага народа.
       - Прости меня, Оля, - глядя ей в глаза, сказал  Дим. - Что не рассказал тебе всего. А что я не враг, ты знаешь. Но сделай, как они сказали.
       -  А как потом жить? Ведь это подло!
       - Ты молодая, начнешь все сначала  - отвел глаза   Дим  и опустил голову. 
       - Свидание закончено, -  бесцветным голосом сказал охранник.
       После чего они расстались навсегда. Так случалось со многими.
       Дело рассматривали  в закрытом заседании суда и при усиленной охране.
       А чтобы создать видимость законности, дали бесплатного адвоката.
       - Он мне не нужен, - отказался Дим. -  Защищал Родину, а теперь буду себя. Сдаваться не собираюсь.
       На процессе бил в одну точку.  - Не контрреволюционер, я. Не могу быть «контрой».У меня  два десятка разведпоисков и шесть орденов. Первый - лично от Ворошилова!
       Отзывчивая, как мороженная репа, «рабоче - крестьянская юстиция»  дело вела обстоятельно и внимала подсудимому терпеливо.
       Но срок впаяла со всей революционной строгостью, то - есть на полную катушку.
       И тут взъяренный Дим себя  не удержал: ушел с пересыльной тюрьмы  в побег. Да так лихо, что аж две запретные зоны промахнул. Глядишь, так и растворился бы на бескрайних  родных просторах, если бы не натасканные собаки - ищейки.
       С их помощью погоня взяла след, настигла, затравила злобными псами.
       Потом, избив до полусмерти,  чекистские костоломы долго допытывались, как это он смог так ловко «запретку вскрыть»?  Первым, между прочим. До него такое никому не удавалось.
       Как удалось, Вонлярский  под подписку о неразглашении  все же рассказал. Но назвать, кто ему помог, наотрез отказался.
       В «благодарность»  за ценную для охранников информацию прибавили к уже отпущенной беглецу  десятке еще и  «по рогам», то - есть  с последующим поражением в правах на пять лет. Добрыми оказались.
       А ведь вполне могли и расстрелять. Вот что значит, пролетарская справедливость!
       От всей этой эпопеи с арестом, судом и неудачным побегом, Диму одно только облегчение вышло.
       Ведь все прошедшие годы, начиная с харьковского побега, он не только близко не подошел к родному дому, но даже строчки не написал. Потому как не сомневался: «родовое гнездо» под особым приглядом у чекистов и  любая связь с ним больно ударит по дорогим людям.
       А мать с той поры тайком в церковь  наладилась ходить: все молила Бога вернуть ей сына, которого с войны ждала - дождаться не могла, а дождавшись - бесследно потеряла.
       Теперь «без вести пропавший» в мирное время сын  мог подать голос. И снова вроде бы обретал право на свое подлинное прошлое, на свою настоящую фамилию.
       Однако вот какая  странность.
       Во время следствия, по приговору суда, а потом и в зоне, проходил Дим по - прежнему, только как «Вавилов».
       Почему так случилось, он понял  несколько позже, во время мучительных раздумий, когда повезли его через  полстраны в столыпинском вагоне (такой чести удостаивались только особо опасные для державы преступники)  на самый краешек земли, именуемый Дальним Востоком.
       А дошло до осужденного вот что:  не сильно - то был страшен властям «Вавилов».Ни вынужденно скромный на воле. Ни крепко укороченный в тюрьме.
       Гораздо опасней был  ей бывший  гвардии старшина 1 статьи Дмитрий Вонлярский. Уж больно он боевой, гордый и непокладистый.
       Таким Родина место на войне, на передовой держала.
       А теперь требовались только работящие да безропотные. Для трудовых будней и свершений.
       В порту Ванино, куда прибыл  состав, партию заключенных уже поджидал  стоявший у причала пароход с весьма подходящим к случаю названием  - «Феликс Дзержинский».
       Со второй половины тридцатых годов этот арестантский  «спецлайнер» последовательно носил на своих бортах звонкие фамилии других Первых чекистов:  сначала Ягоды, а потом Ежова.
       Через пролив Лаперуза  плавучая тюрьма, дымя трубами и оглашая  туманные дали редкими гудками,   повлекла  арестантов в «солнечный Магадан».  Жемчужину Колымского края.
       Путешествие в «санаторий» имени    достойного последователя Железного Феликса - товарища Лаврентия Берии проходило так, как они и указывал. То- есть, в холоде, голоде, удушающей тесноте и выматывающей душу морской болтанке.
       Впрочем, повидавший разные виды Дим, эти неудобства  воспринял  философски.
       Ударно разобрался он и с блатными «шестерками», которых по обычаю подсылали к новичкам бывалые урки, дабы сразу же установить над «контингентом» свою воровскую гегемонию.
       Без всяких разговоров и лишних движений «Вавилов» быстренько уравнял количество наиболее активных с числом сильно изуродованных.  «Авторитетов» такая работа впечатлила. И они сказали своим клевретам «засунуть до поры хайло за пазуху».
       Правда, все это - и скотские условия транспортировки, и гнусные наскоки тюремной шпаны - были  для тертого Дима отнюдь не потрясением. Он и не такие виды видывал.
       Гораздо тяжелее оказался сам факт нахождения в неволе, ощущение того, что вырваться отсюда в нормальную  жизнь - большой вопрос.
       Опыт предшественников  в этом плане оптимизма не внушал.
       По свидетельствам бывалых, еще в конце сороковых годов арестанты с парохода «Джурма» - самого крупного из флотилии судов, специально выделенных для этапирования в Магадан - перебили в открытом море конвой, захватили  корабль и направили его курсом на Хоккайдо. Попытка достичь этот принадлежащий Японии «Остров Свободы» сорвалась из -за  упертого радиста - шифровальщика.    Задраившись в радиорубке, он передал на материк координаты  и курс взбунтовавшегося корабля.
       Наведенные добросовестным служакой торпедные катера Тихоокеанского флота перехватили пароход чуть ли не в нейтральных водах и под угрозой  немедленно отправить его на дно со всем содержимым, включая добросовестного радиста, заставили мятежников выбросить белый флаг.
       На ржаво - железном «Феликсе» ничего подобного не случилось.
       Хотя и не без потерь, но в пределах «естественной пятидесятипроцентной убыли» он штатно доставил  свой полудохлый груз на Колыму.
       На пересылке в Магадане контингент «второй свежести»  уже поджидал начальник оперчасти (или «абвера», как называли зеки  эту хитрую  контору исправительно - трудового лагеря).
       Гадливо оглядев  угрюмо стоящую перед ним партию, которую предварительно обшмонала  охрана, «кум»* сразу же предупредил:
       - Вы мне с ножичками, чтобы ни-ни. Мне неприятностей не надо. Мне звездочки надо…
       И для ясности постучал по капитанскому погону.
       Возражений, естественно, не последовало. Каждый уже был наслышан, что опер - только пожелай - мог сосватать срок любому. Хоть телеграфному столбу…
       Следующей инстанцией, решающей незавидную зековскую судьбу, оказалась медкомиссия. Процедура осмотра живо напомнила Диму сцену рабовладельческого рынка из детской книжки «Хижина дяди Тома».
       Та же вереница совершенно голых рабов мужского пола. То же подстегивающее покрикивание надсмотрщиц - энкеведешных врачих  в несвежих халатах («Подойдите! Нагнитесь! Расширьте! Следующий!)
       Унизительную процедуру  обследования рабочего скота от зубов до заднего прохода венчал невзрачный, канцелярского вида майор в очечках.
       - Специальность? - бесцветным голосом спросил он Вонлярского.
       - Пчеловод! - нагло ответил Дим.
       Начальник остро блеснул окулярами. В их зеркальной поверхности   бывший морпех на миг уловил собственное отражение: мощный торс, бугры мышц, пороховая синь наколок. И понял, что непыльная халява  в сельхоз колонии ему не светит.
       - Первое ТТ - огласил свое решение начальник и, притушив окуляры, переключился на следующего.
       «Первое ТТ» означало самый тяжелый труд на  самой глубокой шахте.
       Таковая нашлась поближе к Полярному кругу, за тысячу с гаком километров к северу от Магадана - в районе Усть-Неры.
       Шахта находилась на территории золотодобывающего прииска  с дорогим для Дима названием «Разведчик». Обслуживал ее, а заодно и еще целый ряд других производств - пестрый контингент заключенных Индигирского исправительно-трудового  лагеря, расположенного во владении самого мощного подразделения гулаговской империи - «Дальстроя».
       Лагерь встретил «Вавилова» с большой надеждой. Колючий колымский ветерок зло трепал над его входом кумачовый транспарант  «Победили в бою, победим и в работе!».
       Побеждать  Диму предстояло опять с автоматом. Но уже не в своих, а в чужих, вохровских* руках.
       Вооруженной охраны вокруг зоны - по грубому определению арестантов, было «как дерьма на мухе».
       Утро очередного рабочего дня вохра любила встречать игрой «в последнего».
       Проигравшим считался тот  из зеков, кто  зазевавшись по сигналу «на вахту» и оттертый в давке  у барачных дверей, вываливался на перекличку последним.
       Его тут же оформляли  «злостным саботажником», за что - как потом сообщалось в рапорте - пристреливали.
       По дороге на работу и с работы воспитанием занимался конвой. И опять же на расстрельных условиях. «Шаг влево - агитация. Шаг вправо - провокация. Прыжок вверх - считается побегом!»
       Еще вчера робковатые и темноватые пареньки, призванные в вохру из российской глубинки, просто упивались своей безграничной властью. И в этой безраздельности для них была главная  услада. Главней пайка, теплого угла и прочих особых условий, которые, в сущности, были ненамного лучше, чем у подконвойных.
       Лагерное начальство такую ретивость всячески поощряло. Зеки должны были знать, что жалкую ежедневную пайку они могут заслужить лишь ударной, ломовой работой. А коль забудут - вохра кулаком и пулей напомнит.
       Вся эта убийственная «трудотерапия» в условиях «курортного» колымского климата, сплошь тяжелого ручного труда, к тому же обременялась «блатным налогом».
       Существование последнего объяснялось тем, что в отличие от соседних зон в Сусумане и Ягодном, где во внутрилагерной жизни правили бал «перековавшиеся -ссученные», Индирлаг носил гордое название «воровского».
       На практике это означало, что на таких зонах за спинами всесильного лагерного начальства во главе с самим начальником ГУЛАГа генералом Иваном Ильичем Долгих и подчиненной ему многочисленной вохры,  распоряжался еще и отягощенный рецидивом уголовный элемент.
       Работа «на дядю»  понятиям блатных противоречила. А вот заставить на себя пахать других - это они умели виртуозно. Что, собственно, и делало зеков - уголовников «классово близкими» для руководящих гулаговских кадров.
       Наиболее «авторитетные из этих близких»  даже разгуливали по ИТЛ, щеголяя «энкеведешными» кителями.
       Сами командиры «Индирлага» на откровенное захребетничество  блатных - если они знали свое место и размер присвоенного - смотрели сквозь пальцы. А по поводу ухудшения и без того горькой доли почти безликой для них зековской массы не сильно беспокоилась. Тут их мог озадачить разве что всеобщий мор.
А без него главным оставалось лишь одно - план добычи. Стране нужно было золото. Много золота. И армия дешевых рабов для его извлечения из глубоких недр.
       Такую армию - если не зарываться - всегда можно было пополнить без особой головной боли.
       Поэтому этапы с Магадана шли без передыха. Один за другим.
       В ответ  на отеческую заботу верхов зеки косили от работы как могли.     Многие при этом доходили до крайности: уходили в «отказ» и даже занимались членовредительством.
       С этим «Вавилов» столкнулся буквально с первого своего рабочего дня  на лесоповале, куда  он попал  сначала вместо шахты.
       В их пересыльный барак  наведался один из    местных авторитетных «бугров», то -  бишь бригадиров.
       Имел он лагерную кличку «Рудый"  и пришел подобрать себе  «ударников труда», вместо выбывших  по смерти или увечью. А поскольку  в зону дошел слух  о  побоище, которое учинил «Вавилов» на пароходе,  плотно им заинтересовался.
       - Из фронтовиков?  - спросил, усевшись напротив.
       -  Воевал в морской пехоте.
       - Пойдешь ко мне в бригаду?
       - Да  меня вроде сосватали  в забой,- пожал плечами новичок. - Граждане начальники.
       -  С ними я договорюсь,-  прозрачно взглянул на него  «бугор». - А мне нужны ребята с «душком*», чтобы давать  план и кубометры.
       - Хрен редьки не слаще,- подумал Дим, после чего дал добро. Согласились еще трое.
       Когда же   бригадир ушел, поинтересовался у нарядчика из старожилов, что он за птица.
       -  Из бывших офицеров, - прошамкал тот. - В сорок пятом, в Бреслау,  укокошил по пьянке в кабаке  польского капитана. Сидит пять лет.  Осенью готовится на волю.
       - А почему  такое погоняло*? Потому что рыжий?
       -  Это его так поляки с бандеровцами прозвали, - оголил десны  нарядчик. - Как заловит в темном углу какого, бьет смертным боем. А что ты в бригаду к Рудому согласился,  так то правильно. У него всегда «кубики»,  пайка посытней и живут дольше.
       -   Ясно, - сказал Дим, а в голове мелькнуло  «похожие у нас судьбы».
       И вот теперь  он  наяву увидел,  что такое лесоповал  по - колымски.
       Вместе с их бригадой  на  таежной делянке, окруженной охраной с собаками, трудились еще две. Орудуя  пилами, вагами и топорами.
       С хряском  валились высокие сосны и ели, с них на плечи осыпался снег, слышались крики «поберегись!» и маты.
       В один из коротких перекуров, когда Дим  сидя на  комле только что спиленного кедра перематывал портянку, из-за  его  ветвей  вынырнул истощенный шнырь  и, водя по сторонам  глазами,  продемонстрировал  хлебную  пайку.
       -  Слышь, отруби мне руку, - прохрипел запекшимися губами. - А я тебе «трехсотку». За работу.
       У Дима от голода спазм в желудке. Пайку  глазами уже жрать начал. Но все же себя пересилили. Послал шныря на хер.
       А спустя полчаса  в дальнем конце делянки крик, гам, шнырь вместо руки кровавым обрубком машет. Нашел-таки чудило, какого-то сговорчивого мужика. Тот отработал за пайку.
       На шум подскочила охрана. То, что у  «укороченного»  от руки осталось, стянули жгутом  в предплечье. Потом отмутузили  для анестезии и куда - то уволокли.  Пиная ногами.
       С первыми звездами, когда пригнали в лагерь, бросилась Диму в глаза  картина. Двигают навстречу пять инвалидов - снег  меж  бараков разметают. И все однорукие.
       Через сутки  на утреннем разводе новое ЧП. Вдруг из строя прямо на охрану выбегает какой-то зек. Видно взрывник из шахты. Потому как  в кулаке зажата толовая шашка с  запалом. Он  ею размахивает  и орет, - в гробу я видел всех коммунистов, а эту падлу   Сталина..!
       Зеки от  крикуна  как от чумного, кто куда. Перепуганная охрана на прицел. Очередь. От ватника только клочья полетели…

       - Ну, как тебе у нас?  - спросил как-то вечером Дима бригадир, заполнив наряды и дымя  цигаркой.
       - Полный  абзац, -  нахмурился тот. - На войне  такого не было.
       - Это что, -  сощурился   от дыма Рудый. - Тут бывало и хуже.   Помню, пригнали нас сюда зимой  сорок пятого. Тысячу двести фронтовиков. И построили на плацу  в предзоннике.
       Вышел  начальник лагеря, хромой майор с палочкой. Стал в центре, оглядел нас, а потом толкнул речь. Такого порядка.
       Мол, зона эта воровская. Работяги пашут за себя и того парня, «авторитеты» с шестерками отдыхают.
Хотите получать пайку и жить - разберитесь с ворами. Администрация вмешиваться не будет.
       За неделю, по ночам, мы  перебили в лагере  всех  «законников»*, а самых идейных повесили на обмотках.  В назидание шестеркам.  В лагере установился относительный порядок.
       Но прошло время, и все вернулось на круги своя. Часть наших разбросали по другим зонам и приискам, ворья с материка стали гнать больше, и они опять стали боговать. Хотя на фронтовиков буром не прут. Опасаются.
       Ну, а то, что ты видел  сейчас, «легкий крик на лужайке. Не забирай в голову.
       - Понял, -  зыркнул на бригадира Дим. - Не буду. А ночью задумался, что делать дальше.
       Косить от работы и, вдыхая в себя изготовленную из сахарного песка «мастырку», провоцировать этим легочное кровотечение, чтобы попасть в  медсанчасть?
       Только что потом? Ведь весь срок в больничке не перекантуешься.
       А значит, после нее или пойдешь в шахту, или еще хуже, пропишешься в «Индии».
       «Индией»  в зоне называли особый барак, где собирались до кучи изувеченных «самострелов», безнадежных «отказников» и просто доходяг, потерявших человеческий облик.
       О далекой тропической стране в нем напоминало только одно - толпы голых, предельно истощенных людей. Все остальное, включая климат, было свое - родное, колымское гулаговское. Одежды, вместо изношенной, не давали никакой.   
На работу не выводили - что толку от полудохлых?  Но зато и не кормили. Не считать же едой триста граммов  квелого хлеба и миску пустой баланды в день. Доппитание себе «индийцы» организовывали на лагерной помойке. 
       Дим не раз наблюдал, как они собирали там протухшие селедочные головы, гнилые листья от капусты, растапливали на костерках  в  пустых консервных банках снег и варили в них чудовищно зловонную похлебку.
       Для самих обитателей «Индии» процесс неизбежного угасания выглядел как одна страшная, растянутая во времени пытка голодом. Обычный путь к безымянной братской могиле на ближайшей сопке начинался, как правило, с карточной игры на собственную нищенскую пайку. А в результате в иллюзии  рискнуть, но вырвать у судьбы дополнительный кусочек хлеба, несчастные проигрывали и пайку и себя.
       Потеряв последнее, неудачники слонялись по бараку страшными призраками с собственноручно пришитыми прямо к живому телу четырьмя или шестью пуговицами (соответственно «бушлат четыре»  и  «бушлат шесть»; в зависимости от того, кто на каких условиях проиграл).
       Кроме  «обушлаченных», там водились и «обездвиженные». Вернее - пригвожденные.
       В отличие от остальных, этот тип проигравшихся нары покинуть не мог.    Согласно условиям, которые они поставили на кон и проиграли, несчастным приходилось, оттянув мошонку и пробив ее гвоздем, собственноручно пришпилить себя к шконке. Вопрос о поиске прокорма  для таких  уже не стоял. Их неизбежно ждали мучительное угасание и скорое  небытие.
       Избрать себе такую жалкую  долю, смириться с участью отработанного человеческого материала Дим не мог. Против этого восставала вся его здоровая, волевая натура, для которой потеря лица, чести и достоинства была хуже смерти.
       Иное дело - вырваться,   уйти…
       О побеге «Вавилов» грезил буквально с первых дней нахождения в лагере.
       Бывало, оказывался на грани срыва. И тогда за издевательства был готов рвать вохру голыми руками.
       С досадой вспоминал, как иногда на воле слушал радиопередачи «вражеских голосов», вещавших об очередном преступлении «кровавого режима Кремля». И костерил заокеанских политруков - агитаторов за наивность  и склонность к пустому трепу. Уж куда было бы дельней скинуть с самолетов сюда, в зону, оружие. Имевшиеся в ней в избытке бывалые солдаты, с ним до самой Москвы дошли бы.
       Уверенность, эта  у Дима не просто отличного самоощущения происходила.
       Какой только народ не  «куковал»  в  лагере.
       Рядом с такими же как он,  бывшими  фронтовиками обретались те, кто еще  совсем недавно стрелял им в спины: прибалтийские «лесные братья», лютоватые хлопцы - бандеровцы,  власовцы и бывшие полицаи.
       Тянули свой срок на соседних нарах верные члены сначала «ленинской», а потом и очень даже «сталинской» партии. Причем, ничем не поколебимые в своей вере  «стойкие большевики» трагикомично старались не перемешиваться с менее упертыми «меньшевиками».
       В одних производственных бригадах крепили трудовые ряды злостные похитители совхозных колосков, идейно вредные любители политических анекдотов и черт еще  знает к чему причастные, а - чаще всего - вообще ни к чему не причастные граждане, интересные теперь своей великой Родине только в одном качестве - неприхотливой дармовой рабсилы.
       Бывшие фронтовики в этом конгломерате заметно выделялись чувством собственного достоинства, гордой принадлежностью к боевому братству  и обостренной нетерпимостью к произволу.
       Не случайно, приключившийся в конце сороковых их    перебор  в зонах, аукнулся властям большой заварушкой.
       По рассказам Рудого и других  лагерных старожилов, группа заключенных офицеров, в том числе летчиков - подняла восстание. Перебив охрану и  хорошо вооружившись, они двинулись на Оймякон, где располагался большой военный аэродром. Оттуда, захватив самолеты, восставшие планировали перелететь с Чукотки на Аляску.
       Посланные на подавление отборные войска НКВД долгое время с ними ничего поделать не могли. Лезть под пули особо  не старались. А если активничали - несли сокрушительный  урон от бывалых, умелых  солдат, предпочитавших умереть свободными.
       Несколько раз, имитируя бой в окружении и занимая круговую оборону в распадках,  повстанцы заманивали преследователей на противоположные склоны сопок,  в сумерках профессионально уходили из зоны перекрестного огня, предоставив  дезорганизованному противнику долго вслепую молотить друг друга.
       Уничтожить мятежный отряд удалось лишь с помощью армейской авиации. Да и то, когда его случайно засекли на вершине сопки.
       Немногие уцелевшие после бомбежки, тяжело раненные мятежники, пустили себе пулю в лоб. Оставшись непокоренными....

Глава 10. Не верь, не бойся, не проси

«Мы плохо делаем, мы нарушаем работу лагерей. Освобождение этим людям, конечно, нужно, но с точки зрения государственного хозяйства это плохо.
Нельзя ли дело повернуть по-другому, чтобы люди эти оставались на работе - награды давать, ордена, может быть? А то мы их освободим, вернутся они к себе, снюхаются опять с уголовниками и пойдут по старой дорожке. В лагере атмосфера другая, там трудно испортиться.
(из выступления  Сталина  на заседании Президиума Верховного Совета СССР  в 1938 году)

       Минули короткие  весна с летом, тайга окрасилась в осенние тона, и Рудый, с которым Дим крепко сдружился, вышел на свободу. Теперь уже - Николай Леонтьевич Ковалев, он уехал в  родной Донбасс - давать стране угля, научив приятеля главным  колымским  истинам.
       «Не верь, не бойся, не проси» гласили они. И были проверены жизнью.
       К этому времени  фронтовиков в лагерях сильно поубавилось.
       За предшествующее пятилетие «естественная» лагерная убыль отправила на тот свет не одно войсковое соединение бывшей Армии - победительницы.
Оставшиеся  же продолжали вести свою последнюю войну, оставшись один на один с системой.
       Не желал сдаваться и Дим, все более ожесточаясь.
       Вскоре после  освобождения Рудого, он повздорил с новым  «бугром» (тот  сразу же лег под воров),  и  «борзого»*  перевели на  шахту. Бурильщиком.
       Золотоносный  горизонт был на глубине ста метров,  в темных забоях хлюпала, превращаясь в воду   вечная мерзлота,  потрескивали  деревянные стойки крепи.
       Труд бурильщика  являлся  ответственным и  тяжелым.
       Пневматический «баран»*, весом  в четверть центнера,  в нем трехметровая  стальная  штанга с коронкой,  и все на пуп. Такая вот механизация.   
       За смену, которая тянулась с  утра до ночи, приходилось бурить в груди забоя    многочисленные шпуры*,  которые  заряжались  и отпаливались    взрывниками,  после чего  золотоносная порода убиралась, и все начиналось сначала.
       Так что, Дим  гнал план. Чем больше шпуров - тем больше отпалов, и, соответственно,  тонн ценного сырья  поднятого на поверхность.
       А от плана добычи не только судьба жалкого зека зависела. От него карьера самого гражданина - начальника «Индирлага» полковника Смулова на ниточке повиснуть могла.
       Не зря и сам полковник и его боевые помощники зорко держали  «на прицеле» производственный процесс. И были вменяемо воинствующими реалистами.
В том смысле, что хорошо ведали, где при бессовестно  завышенной норме - выработке  была грань, за которой - хоть сгнои и замордуй в руднике всех стахановцев Советского Союза - нужной цифры не достигнешь.
       А вот с дописками, приписками, подчистками - если с умом, конечно, не по наглому - тут и «грудь в крестах, и голова не в кустах».
       Поэтому начальство в процессе материализации планового результата весьма охотно закрывало глаза на «липу» в документах, вымогало в промывочный сезон у зеков заначенное в руднике «рыжье» (в зону золотишко не  носили  - за это полагался расстрел) и прозревало лишь в исключительных случаях.
       Вроде того, анекдотичного, когда проверочная комиссия вдруг обнаружила в давно закрытых нарядах оплату «разгонки  дыма бушлатами», «кантовку фраеров» и  «вывоз пьяных десятников на тачках за зону на расстояние сто метров».
       Болезненных для себя осечек начальство «серой скотинке» не прощало. Но толковых организаторов в этой среде, знающих производство, да еще владеющих  искусством «грамотной отчетности» привечало, позволяя им жить, чуть вольнее дышать и ударно вкалывать.
       Всегда друживший с головой Дим все это - и организовывать  и оформлять - умел мастерски.
       Что убедительно доказал, когда сначала вышел в  бригадиры, а потом дорос и до мастера участка.
       А бригадирство его началось  после разборки с бандеровцами. В  «кондее»*, куда  он   попал за  пререкания  с  охраной.
       Пятерым, сидящим там  угрюмым «хлопцам»,  шестой сразу же не понравился. Независимым поведением и видом. А когда  те узрели на его руках и теле  флотские наколки,  старший, здоровенный детина, сказал:  «ось ты и прыплыв, комуняка, зараз будэмо  вбываты».
       Однако «вбываты» не получилось.
       Всю эту шоблу Дим  отходил до  поросячьего визга,  чем вызвал  изрядное удивление вертухаев. Очень уж неравное было соотношение сил,  и  впечатляли результаты. 
       Те, как положено, доложили начальству, и оно положило глаз на умелого воспитателя.
       Дело в том, что «героев УПА»* тоже определили в шахту, но пахать в забое они не желали, предпочтя  ей  кондей и штрафную пайку.
       В результате с Димом состоялся предметный разговор   по поводу  руководства новой бригадой из слегка покалеченных бандеровцев.
       -  Согласен, - чуть подумав, согласился он. - При условии,   что  «битие определяет сознание». 
       - Можешь, - тут же согласилось начальство. - Но план  вынь, да положь. Кровь из носу.
       После этого, по просьбе нового «бугра»  бригаду усилили  тройкой подобранных им фронтовиков, и она стала давать стране  золото  ударными темпами.
       Дальнейшее карьерное продвижение на должность мастера участка, в «воровском лагере» было невозможно  без согласования с блатными авторитетами.
И на состоявшемся по этому поводу  толковище*  те дали добро, поскольку удовлетворились ответом.
       Он состоял в том, что  Дим  заявил прямо:  хочу, мол,  и сам побыстрей «откинуться»  и людей за собой вывести. Имеется такой план. В мыслях.
       То, что «колымский фраер»  - это «материковый вор» (то - есть не ниже авторитета в обычной зоне),  «Вавилов» народу быстро доказал. Сразу же, как заработала его «подсистема».
       Отличалась она простотой и эффективностью.
       Первым делом к двум  вольнонаемным бурильщикам Дим «пристегнул» двух зеков. В результате -  на ломовой, но хорошо вольным  оплачиваемой работе, те получили возможность делать живые деньги. Часть суммы, через того же Дима возвращалась в бригаду, на подкормку «мужикам». Ведь у зеков с их мизерной зарплаты в «фонд освобождения»  вычитали буквально за все: «кормежку», «обмундирование», «охрану».
       Выдирали даже «за похлебку для вохровских собак» и - уж отдай не греши, в виде подписки на очередной государственный заем.
       «Подкормка» работяг в колоде Дима была важным козырем.
       Попасть под его начало считалось большой удачей. Зеки знали: у  «Вавилова» надо вкалывать. Но зато он, как никто другой умеет и организовать, и условия создать.
       После работы в сорокаградусный мороз ребята из «вавиловской» бригады возвращались в хорошо протопленный дневальным барак, где их всегда ждала жратва - хлеб, каша, сладкий чай.  Не «Метрополь», конечно. Но и  не за пустую баланду «на рекорд шли». За очередной день жизни.
       Немалые «бабки» уходили  горновому*. Для него отстегивали даже принципиально не работающие, но числящиеся в бригаде воры Мишка Лысый и Витька Колбаса. В качестве доли они тащили Диму  выигранные в карты деньги, тряпки и продукты из передач. Которые счастливчики получали с воли.
       Горновой* для Дима был ферзем, ключевой фигурой. С его помощью бригадир перепрыгивал    проклятую завышенную норму - выработку.  Ублаженный  мастер   в момент косел и,  почти не вникая, подмахивал наряды, где кроме основной значилась целая куча другой, якобы дополнительно выполненной работы:  уборка, приборка, актирование шахты, вывоз   грунта и тому подобное.
       Деньги в «подсистеме  Вавилова» были лишь средством. Самое важное заключалось в другом: в зачете рабочих дней, вычитаемых из срока, когда в зависимости от  «ударного  труда»  день неволи шел за  полтора,   два   или   три  дня отсидки.
       «День за полтора»  - получали «придурки»: дневальные, нарядчики и прочая, кантующаяся у котлов публика.
       Бригадиру  же нужен был предел - 141 процент выработки. За этой  цифирью ежесуточно стояла 800 граммовая  горбушка ржаного (очень ценная вещь для истощенных зеков).  А еще приварок и небольшая дополнительная сумма денег, которая до выхода на волю аккумулировалась  в «фонде освобождения». Тоже не последнее дело при выходе на волю.
       Главное же, именно такой  процент давал зачет одного дня  «за три».
       И поэтому самое важное, о чем мог сказать каждый ударник «вавиловской» бригады: «Ага! Двенадцать месяцев отбарабанил - два года с меня ушло». 
Это была тяжелая, но единственно возможная дорога к свободе.
       О нереальности  других путей лагерное бытие подтверждало каждый день. Как и о том, что начальственный произвол и человеческая подлость пределов не имеют. Под этим топором ходили все, даже «передовики» Дима.
       …Зимой пятьдесят второго из лагеря вдруг побежали.
       Но что странно. На улице мороз - минус пятьдесят. Хороший хозяин собаку за дверь не выгонит. А тут любители смертельного моржевания объявились. И самое интересное:  среди беглецов почти все свой срок  фактически отсидели.
       Данное обстоятельство Дима смущало больше всего. Как так? Человеку год - полгода осталось, а он вдруг на верную смерть срывается.
Непостижимо. Сумасшествие  какое - то.
       Потом понял. История с Олегом Васильевым, дружком его закадычным, глаза открыла. Да и свидетели невольные нашлись. Слышали, как один вертухай другому по пьяни болтал. В пылу откровенности. 
       Оказывается, слишком долго в зоне тихо было. Никаких тебе разборок, заварух и побегов.
       Начлаг от того нервничал, спецов из оперчасти напрягал, а те, в свою очередь, своих стукачей пришпоривали.
       От сексотов*, естественно, ничего путного не поступало. Им объективно нечего было докладывать. Да и лишний раз «светиться»   не резон. Братва  если расколет, к такому приговорит - о легкой смерти мечтать будешь.
       Одного такого сучонка  к Диму под бок подсунутого, ребята быстро вычислили. Так долго не цацкались.  Во время смены в шахте перебили ему ломом ноги и под закол -  кусок нависшей породы засунули. Тот «мама, мама!». А  мужики закол долбанули, и всю глыбу обрушили…
       Поднявшись на гора, доложили: «Обвал. Несчастный случай». В руднике такое частенько бывало.
       Начальство, конечно,  истинный подтекст    раскусило. Не пальцем деланное. Виду, однако, не показало. Не пойман - не вор. Как в той пословице. Но зуб на «контингент» нарисовало. И отыгралось, когда случай подвернулся, с довеском.
       Правда Олег Васильев вообще ни к каким делам причастен не был. Да и не заваривалось в тот период в лагере никакой бузы.
       Просто решили начальники, что давненько они не доказывали вышестоящим товарищам от какого коварного и опасного врага Отчизну  оберегают. Вот и решили оправдать перед державой свое казенное существование и численность немалую.
       Настроили соответственно вохру. А той два раза говорить не надо: вывели студеным утром подальше за зону Олега и еще несколько  зекачей -  кандидатов на скорое освобождение  (якобы этап в другой лагерь)  и в упор расстреляли. Убиенным  - в теплые еще руки - вложили оружие, а потом объявили:  «Пытались завладеть и бежать. Попытка   пресечена охраной».
       Дим со временем узнал, что подобные провокации с «без пяти минут вольными» повторялись неоднократно. И в разных лагерях. Уж больно выгодное это дело и для начальства,  и для системы. Ведь как не поверни, сразу двух зайцев убивали: и звезду себе на погон, и на воле без очередной партии отбывших срок «врагов народа»  воздух чище.
       Впрочем, чаще случались расправы и по более мелкому, бытовому расчету.
Но оттого, кстати, еще более страшные и позорные.
       Трудился у «Вавилова» в бригаде хлопчик с Украины по  фамилии Петренко.
Подходит как- то после работы  и бубнит на ухо. - Слышь, бригадир, я тут земляка встретил. С одного села мы. Вон он на вышке топчется.
       -  Ну и что?
       -  Та, когда стемнеет, я до него схожу. Може он хлеба дасть.
       Дим, уже ученый, строго его одернул.
       -  И не вздумай! Не ходи! В бригаде  и хлеб, и другая жратва имеется.
       А тот все свое.
       - Та може он и табачку дасть. Про моих шо нибудь раскажэ.
       -  Баста! - закрыл тему Дим. - Даже из головы выбрось!
       Не послушался Петренко. Ночью тайком ушел. Когда все уснули. Узнали  о том   чуть позже, когда проснулись от звуков стрельбы на «запретке».
       И уж на рассвете, когда на развод выгоняли, смотрят - лежит у проволоки Петренко. Свежий снежок лицо припорошил и не тает…
       А случилось все так. Они с вертухаем действительно односельчанами оказались. Когда- то за одной дивчиной ухаживали. Вертухай земляка среди зекачей первым приметил. И, подловив момент, дал знак:   приходи, дескать ко мне на пост. Покалякаем без лишних глаз. Петренко, дурень, ночью к нем и побежал.
       Тот его окликнул, опознал, а потом - уж близ «запретки» - хлобысь с первого выстрела. А затем еще два, но только в воздух… Командирам  доложил честь по чести. Бросился, мол, на него нарушитель. Пришлось применить оружие.    Сначала стрельнул два раза в воздух. Потом уж - на поражение.
Получил  вскоре «герой» награду. Отпуск на родину.
       Туда, где не дождавшаяся Петренко дивчина жила. В тихом закарпатском селе. У Черемоша.
       Были, впрочем, случаи  и иного порядка. По лагерному «кипиш».
Как-то зимой,  после утренней побудки, бригады первой очереди двинули  на завтрак.
       Прихрустели к столовой (была оттепель), а на ее крыльце заведующий «Хряк» с штатными придурками переминаются. И какие-то не такие.
       Хряк заорал, -   бугры ко мне! Остальные на месте!»
       Бригадиры на крыльцо и  заведующий  пригласил их за собою. Испуганно озираясь.
       В варочном цехе, в одном из котлов  с теплой водой, сидел   голый  повар.
       - Хавайте меня, братва, -  обратился к  вошедшим и заплакал. - Я  всю утреннюю закладку пробурил*. Вместе с хлебом.
       - Потемнели лицами бугры, переглянулись, а потом шлеп ему клешни  на башку и притопили.
       - Что будем делать мужики? -  прохрипел бледный Хряк, когда повар перестал булькать.
       -  Иди сука объясняйся сам, мы не при делах -  буркнули те. И все заспешили назад, к ждущим завтрака бригадам.
       Когда заведующий  сообщил, что и как,  все густевшая толпа возмутилась.
       -  Порвем   на куски  падлы..!  удавим..! мать - перемать!! -  зашумела она,  и  тут же материализовался   вооруженный  конвой, - в чем дело?!
       Видя, что пахнет жареным,  доложил  начальству, и то примчалось во главе с самим «хозяином».
       Разобравшись, что к чему, майор обещал выдать сухпай,  приказав всем следовать на работу.
       Серая масса молча села на снег, отказавшись повиноваться. И не помогли ни угрозы новых сроков,  ни  автоматные очереди  в воздух.
       На развод  пошли спустя два часа. Получив горячий завтрак.
       А  в соседнем лагере   вообще произошло из   рук вон выходящее.
       Для продолжения службы после училища, туда  прибыл  молодой лейтенант, назначенный начкаром*.
       На первой же выводке заключенных в лес, он  обратил внимание на сачкующих воров, разведших  на полянке костер и принявшихся играть в карты.
       - Что за  хрень? - кивнув на них,  поинтересовался у   сержанта - сверхсрочника.
       -  Так всегда было!-  отрапортовал тот.- Авторитеты в зоне не работают.
       -  Вот как? -  хмыкнул лейтенант, и они вместе направились к отдыхающим.
       -  Встать! Почему не  рубите лес?!  - остановился  офицер перед ворами. 
       Отложив в сторону карты, те неспешно поднялись, переглянулись, а потом один сказал, - с работы кони дохнут, гражданин начальник. И харкнул  на снег. Самоутверждаясь.
       -  Немедленно взять инструменты и работать!  - заиграл желваками начкар.
       В ответ  ноль реакции.
       После этого лейтенант приказал сержанту арестовать всех  четверых и отвести в сторону,   а сам, уточнив их  фамилии, присел на бревно у костра,  щелкнул кнопкой планшета и стал что-то писать карандашом   на листе бумаги.
       Затем  лейтенант  приостановил работу бригад,  после чего те были выстроены напротив кучки «авторитетов».
       - Всем слушать приговор! -   прошелся  перед строем.
       «Именем Российской  Советской Федеративной Социалистической республики!   - громко начал читать  с листа,  завершив речь  вполне конкретно  - «расстрелять на месте!».
       Далее последовал  соответствующий приказ  - сержант  козырнул  «есть!»,  и перед  бледными ворами встали трое  караульных.
       - Заряжай! По врагам народа огонь! - махнул рукавицей сержант,  и тишину леса разорвали  автоматные очереди.
       -  Продолжить работу! -  упрятал приговор в планшет начкар. Под сосною четверо подплывали кровью…
       Вечером «жмуров»*   на волокушах притащили в лагерь -  поднялся шум,  и  туда нагрянула  комиссия  из управления. Лейтенанта объявили шизофреником, отправив лечиться на материк,  расстрелянных же   «по - тихому»  сактировали.
       Но еще долго лагерная молва  передавала тот случай. Небывалой справедливости.
       Минул еще год, а этапам в «Индирлаг» не было конца и края.
       Новичков в свою бригаду  Дим набирал из свежего   пополнения обычно сам, лично, изредка привлекая своего друга, тоже бывшего моряка, а теперь лагерного нарядчика Сашку Згировского.
       Отбирать предпочитал людей толковых, видящих дальше лагерного корыта. И потому цепко оглядывая кандидатов, мог равнодушно пройти  мимо здоровенного амбала, а выбрать какого - нибудь щуплого, но явно содержательного парня.
       На фронте у такого, бывало, спрашивал:
       - Пойдешь ко мне в разведку?
       А тот: «Так точно!» И тут же глаза в землю: «Только это… я день как из штрафной роты…»
       - Беру, - решал в таких случаях старшина. - Этот пороху нюхал.
       Помимо производственной, была у Дима   и еще одна, личная причина встречать  новый этап.  Надеялся высмотреть  кого - нибудь из знакомых, а может близких - того же дядю Мишу. Хотел бы их взять к себе: подкормить, уберечь, помочь дотянуть до воли.
       Но дядя Миша, видно по - прежнему, отсиживал свое в Ухтпечлаге. Хотя многих старожилов любили перебрасывать с места на место.
       Так что «Вавилов» новичков привечал. Помогал как мог.
       Одного такого бедолагу - пожилого зека по фамилии Воскобойник, забрал к себе в бригаду с подачи Сашки Згировского. Тот прослышал, что  Воскобойник замечательно  поет украинские песни.
       Дима это душевно заинтересовало, и он первым делом попросил:
       - Спой - ка   нам что - нибудь на «ридной мове».
       - Хрен ли ему сразу петь, - заржал Сашка. - Да ты посмотри на этого бабая*.   Он же жрать хочет, словно волк!
       -  Хочу, - застенчиво сказал тот, сглотнув слюну. - Очень. 
       Голодного накормили от пуза. Закурили. Тут Дим  и поинтересовался у осужденного аж  на 25 лет «деда».
       - За что «четвертак» - то всучили?
       - Артистом был,  -  потупился  зек. - Немцам пел. В оккупации.
       - Да, нашел ты кому петь, - нахмурился  бригадир, а сам подумал, -  ну     в чем, собственно, виноват этот обиженный  жизнью «кобзарь» - одиночка? Пожилой, беспомощный. Сколько таких под немцем оставили, когда отступали?
       А вечером, в полумраке барака,  освещенном неверным светом коптилки, лилась  бредящая душу песня, которую многие слышали впервые.

 Дuвлюсь я на небо, та й думку гадаю,
            Чому я не сокил, чому не литаю,
            Чому мени, Боже, тu крuлив не дав?
            Я землю-б покuнув и в небо злитав!

пел мягкий баритон, заставляя сжиматься  очерствевшие сердца зеков.
       - Словно про нас написано, -  вздохнул Сашка,  и на него тут же зашикали, - не мешай слушать.
       Баритон же вел дальше,  к несбыточным мечтам      

Далеко за хмарu, подальше од свиту,
             Шукать соби доли, на горе прuвиту,
            И ласкu у зирок, у сонця просuть,
            У свити их ясним все горе втопuть;

       Так и остался Воскобойник  в бригаде.  Певцом и вечным дневальным.
Благодаря этому и дожил  до реабилитации. И домой вернулся.
       По прошествии ряда лет, когда Дим гонял  дальнобойщиком по просторам Союза, бывая на Украине   несколько раз к своему «крестнику» заворачивал.
       Так и сам Воскобойник, и его говорливая родня не знали, куда посадить, чем потчевать дорого гостя.  Помнили добро.  Такое не забывается...

Продолжение: https://dzen.ru/media/id/5ef6c9e66624e262c74c40eb/morskoi-angel-chast-3--glava-1-2-3-4-652c8ddbb24ca50a2648d035

Авиационные рассказы:

ВМФ рассказы:

Юмор на канале:

Другие рассказы автора на канале: