Друзья, недавно я познакомилась с замечательным директором школы. Школа государственная, хочется сказать, обычная, но нет. Она (в смысле школа) молодая и совсем не обычная. Директор с первого дня решила, что школа должна быть живой и про людей. В школе действительно заботятся о детях и об учителях. Я провела с коллективом школы несколько дней. Мы учились и тут же применяли изученное на практике. Поверьте, я много вижу школ. Такой живой, молодой, гибкий, лёгкий на подъём, ищущий, жаждущий самых эффективных методов работы коллектив ещё поискать. Очень показательным был опыт того, как в школе решили непростой и деликатный вопрос особенного ребёнка. Об этом я вам и расскажу. Я бы очень хотела назвать город, но из-за специфики истории, а также во избежание злорадных завистливых комментариев от сотрудников других школ этого города я не могу этого сделать. Скажем так, это обычный городок на 250 тысяч жителей. Но в нём совершенно точно работают необычные люди. Ниже история от лица директора.
Меня пригласили руководить новой школой, которая только открылась в городе. В школу пришёл мальчик, назовём его Максим, сразу во второй класс. Специально для попадания в нашу школу мама прописала мальчика у бабушки, которая живёт в нашем районе. Так как вся школа была новая и весь второй класс Максима только укомплектовался, то и коллектив тоже весь был новый.
С Максимом и его историей я познакомилась буквально через 2 дня после начала учебного года. Ко мне пришла учительница этого класса и сказала, что в классе есть неадекватный ребёнок, который кричит, матерится, обзывает учителя, кидается в одноклассников и в учителей острыми предметами (например, острозаточенный карандаш), тяжёлыми предметами (например, стульями).
Что было известно про Максима на тот момент. Что у него ОВЗ по опорно-двигательному аппарату. Справку мама предъявила сразу. Ребёнку была рекомендована в документах и реализовывалась нами адаптированная программа. Ни про какие другие нарушения в документах речи не шло. Также было известно, что мальчик до нас просидел два года в первом классе.
Мы начали исследовать ситуацию. Поговорили с мамой. Мама сказала, что никаких других диагнозов нет, и что ребёнку просто нужно адаптироваться. Мы обратились в предыдущую школу. Выяснили, что он пришёл туда в середине года, а до этого был в другой школе по прописке. Там его гнобили, травили за неадекватное поведение. Во второй школе всё повторилось. Мальчик вёл себя, как дикарь, по советам мамы его пытались адаптировать, отправили на комиссию ПМПК. Маме предложили коррекционный класс. Мама полгода не соглашалась, как-то эти 6 месяцев все промучались, и учителя, и Максим, и другие дети. Программу Максим не освоил. В итоге его оставили снова в первом, но теперь уже коррекционном классе. После этого всего мама забрала Максима, так он появился у нас.
Узнав про весь этот образовательный опыт, мы снова стали разговаривать с мамой. Узнали дополнительно, что мама с папой развелись, у мамы появился новый молодой человек. Папа почти не занимается ребёнком, редко в самых стрессовых ситуациях с ним общается. Мама работает парикмахером на дому, как она объяснила, именно из-за всей этой ситуации с Максимом она может работать только из дома. По мнению мамы, Максима сломали в самой первой школе, и что до этого таким диким он не был. Сказала, что в этой самой первой школе его сильно травили дети и учителя. Во второй школе, по её мнению, всё пошло по тому же сценарию, учителя говорили, что он не обучаем, директор просила просто забрать документы и уйти из школы, но в классе коррекции всё стало ещё хуже, в итоге, когда она увидела анонс открытия новой школы, то просто сбежала из коррекционного класса к нам. При этом не рассказала нам про проблемы двух лет. Хотя понять её можно, не осталось доверия к сотрудникам школы.
В какой-то момент я решила поговорить с ней лично. Сначала я, по сути дела, начала ту же песню, которую она уже слышала в двух предыдущих школах, что ребёнку не место в обычном классе, что он социально опасен. И это объективно так. Родители в новом классе Максима возмущались, и их можно понять. Он чуть не задушил девочку, например. Он кидался в окна. Он материл меня. Я сказала маме, что не могу больше допустить Максима в обычные условия обучения. Это просто опасно для других. Мне пришлось волевым решением сказать маме: «Вы завтра в школу не приходите! Я не могу пустить Максима в класс. Давайте искать другие варианты». Я предложила домашнее обучение.
И после этого мама раскрылась. Сыграло роль то, что я предложила хоть какой-то вариант, не просто выгнать ребёнка. Я видела, что мама не хотела изначально идти в диалог, не было доверия, но что-то переломилось, она обмякла, начала говорить. Рассказала всю грустную историю о том, как Максима гнобили и иначе как дебилом и идиотом не называли. Гнобили её. Она прошла кучу психологов и социальных педагогов. Призналась, что понимает, что он не такой, как все, но при этом также осознаёт, что что-то с ним надо делать, как-то надо учить, тем более что интеллект сохранен. Но никаких вариантов никто не предлагал. В какой-то момент она расплакалась, сказала, что тоже хочет жить, и ей нужно хотя бы два-три часа без сына, целыми днями быть с ним – это совсем непросто. Она пыталась ходить с ним в малые группы, в кружки, секции, но Максима выгнали отовсюду.
Мне так и не стало понятно, почему нет никакого диагноза, кроме ОВЗ. Максим несколько лет занимался с психологом из ПМПК, психолог на протяжении всех этих лет сопровождала Максима, работала с ним индивидуально, именно она постоянно говорила и продолжает говорить маме, что к нему просто не могут найти подход. Мама, конечно же, верит, ловит каждое её слово, потому что, кажется, долгое время это был единственный человек, который давал ей надежду, что ребёнок не дебил. Я предложила маме устроить комиссию, на которой будет наша психолог и психолог ПМПК, чтобы она нам подсказала, как найти к Максиму подход, раз ни у кого уже в третьей школе это не получается. Я озвучила на комиссии свою позицию: я не против Максима, но надо смотреть правде в глаза, он социально опасен, нужен какой-то нестандартный подход, чтобы и маму услышать, и Максиму что-то дать, и чтобы при этом не страдали другие дети.
Психолог ПМПК пояснила, как она работала с Максимом, сказала, что с ним нужно разговаривать очень спокойно, он плохо принимает незнакомых людей, ему нужно больше времени на адаптацию и привыкание. Услышав всё это, я сказала: «Вы понимаете, что с учётом всех этих потребностей Максима, поместив его в обычный класс массовой школы, мы все делаем ровно наоборот? Мы ставим его в суперстрессовую ситуацию. Четыре раза поменялась учительница. Столько же раз поменялись дети. Сейчас опять всё новое, более того, он попал не в отлаженный коллектив, а в только что собранный». Именно поэтому я настаивала на домашнем обучении хотя бы как первом этапе. Но это не решало проблему мамы в том, что ей тоже надо иногда жить. И тогда у нас родилась творческая идея. Домашнее обучение предполагает приход учителя к ребёнку домой. Я предложила оформить это как домашнее обучение, но, чтобы Максима приводили к назначенному учителю в школу. Так, у него появился шанс начать привыкать к школе, к стенам, к звонкам, к тому, что есть другие дети. Психолог одобрила этот вариант, и мама, которая видит в ней спасителя, конечно, тоже согласилась. У меня есть в штате педагог-библиотекарь, которая раньше работала в классах коррекции. Она как раз не очень успешно работает с обычными массовыми классами, а с коррекцией у неё получается. Плюс, у неё проблемы со связками, в классе она работать не может. Мы попросили её, она согласилась.
Какое-то время заняло оформление. Октябрь он совсем не ходил в школу, пока мы уговаривали маму на комиссию. Ноябрь мы всё оформляли, Максим потихоньку начал ходить. К концу ноября он уже ходил в школу системно. Примерно через полтора месяца педагог, которая взяла Максима, пришла ко мне и сказала, что он усваивает программу 2 класса на 4 и 5. В начале у него была проблема с письмом, он не мог писать из-за проблем в опорно-двигательным аппаратом и из-за педагогической запущенности, в прошлых школах ему так и не поставили руку на письмо. К тому же он левша. Мы решили, что это не станет барьером к обучению, начали с ним печатать на компьютере. Ему понравилось. Дело сдвинулось. Мы смогли увидеть, что он обучаем, что интеллект действительно сохранен, как это и указано в документах ПМПК. Месяца три Максим печатал. Параллельно к педагогу-библиотекарю я подключила логопеда. Она занималась с Максимом еще в октябре, пока он не ходил в школу. Я также подключила нашего психолога, которая читала с ним книжки. Он сначала не высиживал 40 минут, мог только 20 минут, мы шли на это. Потом постепенно стали добавлять 1 урок, 2 урока. Он начал писать. Так, понемногу у Максима пошли все предметы, которые идут у обычных детей во 2 классе. И он всю программу 2 класса освоил.
В плане социализации мы что-то тоже постоянно пробуем. Сводили его на школьную новогоднюю ёлку, там он показывал всем средний палец и матерился. Мы поняли, что рано, и больше на школьные мероприятия его не водили. Иногда, когда у социального педагога-психолога были нахлёсты, если Максима приводили во время классных часов, которые она вела, она брала его с собой. Это было пределом социальной интеграции с другими детьми, на который мы пока пошли.
Учитель Максима стала ему другом. Она уговорила его ходить в столовую, когда там нет детей, раньше он отказывался. Она нашла для Максима всероссийский конкурс рисунка для детей с ОВЗ, он в нём даже победил, счастью Максима и мамы не было предела.
Ещё один результат всех этих действий – мама выдохнула, увидела, что сына не выкидывают, что он учится, она нам поверила. Мы стали одной командой. Я посоветовала маме найти в том числе медикаментозное лечение. И она ко мне прислушалась, свозила его в столицу региона, где психиатр подобрал лекарства. А до этого все городские врачи выписывали только глицин. Лекарство тоже помогло, как мне кажется, снизить градус агрессии, Максим стал реже материться, начал здороваться. При этом появился ли после похода к психиатру диагноз, мы не знаем. В наших документах так и стоит ОВЗ.
В конце мая в сухом остатке мы имели стабильно ходящего в школу ребёнка, который выполнял домашние задания, раньше его невозможно было усадить за уроки. Он закончил 2 класс на 4 и 5. У него нет отвращения к школе, есть доверие к нескольким взрослым. Посмотрим, как он придёт после летних каникул, но у нас вполне оптимистичные ожидания. В планах - вводить его в малые группы, а дальше, если получится, то и в класс.
Друзья, в очередной раз убеждаюсь, что в школе от директора зависит буквально всё. Каждый раз, когда вы задаёте мне вопрос, как выбрать школу, я повторяю одну и ту же мысль. Идите на встречу к директору. Задавайте ему разные вопросы, по его ответам вы обязательно поймёте, про что эта школа. Про детей, про учителей, про семьи, другими словами, про человека? Или про отчётность, поддержание хозяйственной деятельности, внешнего имиджа и формализм. С директором из этой истории мы много говорили о персонале, о том, как сложно найти своих людей, какая это филигранная работа, подобрать учителей с такими же гуманистическими ценностями, как у тебя. Но это реально. Более того, люди с иными ценностями просто не будут держаться, отпадут сами. Важно, чтобы эти ценности ты, как лидер, артикулировал, доносил и подтверждал каждым своим действием. Просто для сравнения, когда я ходила к директору школы, в которой травили моего сына, я постоянно слышала от него (очень известного, медийного персонажа, который часто мелькает на радио и ТВ), что школа, конечно, рейтинговая, но не стоит ждать, что все учителя поддерживают ту идеологию, которую он озвучивает в публичном пространстве, что работает, кто придётся (это в Москве-то!), и что в младшем блоке у него серпентарий, потому что рейтинги ему делает средний и старший блоки. Классный директор школы – это тот, который не будет с этим мириться, ликвидирует серпентарий и своих людей обязательно найдёт.
Неравнодушных педагогов и осознанных родителей я приглашаю в Телеграмм-канал «Учимся учить иначе» и в привязанную к каналу Группу.
Книгу «Травля: со взрослыми согласовано» можно заказать тут.
