Сегодня Вашему вниманию предлагаются отрывки из документальной книги «Ленинград». Ее автор — известный английский журналист, бывший корреспондент газеты «Санди таймс» Александр Верт. Книга написана по живым впечатлениям от двух его поездок в город на Неве — в сентябре 1943 года, когда еще продолжалась блокада, и в феврале 1944 года, после разгрома гитлеровцев под Ленинградом.
Впервые книга увидела свет в свое время в Лондоне. Советские читатели могли познакомиться с несколькими эпизодами из нее в другой книге А. Верта «Россия в войне 1941— 1945 гг.», вышедшей впервые в русском переводе в 1967 году. В дни, когда исполнялось сорокалетие освобождения города Ленина от вражеской блокады, был подготовлен перевод «Ленинграда». Он был опубликован в журнале «Звезда» в январском номере за 1984 год.
Можно лишь улыбнуться пессимистическому выводу А. Верта, когда он, пораженный руинами на месте знаменитых дворцов Пушкина и Павловска, восклицает: «Все это уже никогда не восстановить!» Заслуживает внимания и вывод А. Верта о том, что «Россия будет требовать надежных гарантий безопасности».
Верт родился и до 1912 года жил в Петербурге (скончался в 1969 году в Париже), провел там свои юные годы и поэтому часто пользовался дореволюционными названиями.
ЛЕНИНГРАДУ принадлежит огромная доля в славе России и свое особое человеческое величие. Ни в одном другом городе, исключая разве Севастополь, армия и горожане, то есть просто мужчины, женщины и дети, не были так нераздельно слиты в своей борьбе и своей судьбе. В этой книге я подробно рассказал обо всем, что видел и слышал, стараясь делать поменьше обобщений. Пусть факты говорят сами за себя.
...За Нарвскими воротами мы подъехали к районному Совету, большому зданию из бетона и стекла футов двести пятьдесят высотой, которые завершала прямоугольная башня. Мы поднялись по длинной витой лестнице. Здесь на верхней площадке находился один из наблюдательных пунктов Ленинградского фронта, оснащенный дальномерами, стереотрубами и другими оптическими приборами. Их обслуживали два офицера: один — в звании майора, другой — капитана и несколько солдат. У капитана была забинтована голова, левый глаз был закрыт черной повязкой. Отсюда с одной стороны открывалась панорама города, а с другой — фронта.
— Вон Урицк, — сказал капитан с черной повязкой на глазу, — бывшее Лигово.
Лигово! Я хорошо помнил его. Дачное место, нечто вроде поселка, первая остановка по железной дороге на Петергоф и Ораниенбаум. Теперь Урицк, или Лигово, в руках у гитлеровцев. С вышки, где мы находились, мне было отлично видно, чем стал этот поселок за истекшие двадцать с лишком лет — один из промышленных районов Ленинграда. Особенно выделялось большое белое строение на берегу залива.
— Это Пишмаш, завод пишущих машинок, — пояснил капитан, — крупнейший завод. Фрицы превратили его в крепость. Они захватили километров двадцать пять вдоль берега — Урицк, Стрельну, часть Петергофа — Новый Петергоф.
Дальше был Ораниенбаумский «пятачок» — плацдарм, удерживаемый русскими на побережье против Кронштадта. Двадцать, а то и все двадцать пять миль от Старого Петергофа до Красной Горки. По заливу расстилался туман, и теперь с башни виднелись только неясные очертания Кронштадта и Кронштадтского собора. Я вглядывался в темно-зеленый — их — берег, тянувшийся на запад.
— А там что? — спросил я, указывая на высокий купол, поднимавшийся над гребнем небольшой возвышенности.
— Петергофская церковь, вернее, ее остов, — ответил капитан. — Все, что осталось от Петергофа, — добавил он с горечью. — Дворец сожжен, парк вырублен, фонтаны уничтожены либо отправлены в Германию как лом, либо просто сровнены с землей. Сил нет смотреть! Самсона помните? Эти гады распилили его на части и отправили на переплавку.
Самсон! Конечно, я его помнил, самый большой петергофский фонтан. По красоте ему не было равных даже в Версале. Я помнил лунки с водой на гравийных дорожках вокруг Самсона, помнил неповторимый, завораживающий запах, исходивший от петергофских прудов и фонтанов: влажный, свежий запах моря, помнил старые темнозеленые липы в парке и великолепный, в стиле барокко, дворец — густо-красный с белым.
— Вы даже себе представить не можете, с каким благоговением наша молодежь ступала по паркетам дворца, — сказал капитан. — Не перед памятью царей благоговели — чтили наше национальное богатство! Это наш дворец, часть нашей культуры, русской культуры, понимаете? А они превратили его в груды обломков и щебня. И так повсюду. — Он кивнул налево, в сторону горизонта.
Мы как раз собирались распрощаться, когда начался очередной обстрел. На той стороне залива, у Пишмаша, взвилось белое облачко — дымовая завеса.
— Ну, пошло-поехало, — сказал капитан. — Рассчитывают скрыть свои огневые точки.
Немецкие орудия дали несколько залпов — из-за дымовой завесы вспышки были почти не видны. Русские приготовились ответить. Высоко над нами просвистел снаряд, безобидный комариный писк. Но, взглянув на город, над которым возвышался купол Исаакиевского собора, мы увидели, что снаряд лег в миле от нас в самой гуще домов — коричневато-бурый столб — дыма? пыли? — взметнулся ввысь.
— У Фонтанки, — сказал кто-то.
Майор, капитан и солдаты приникли к приборам, капитан тут же стал по телефону отдавать приказания в соседние батареи. И батареи, так превосходно замаскированные, что обнаружить их местонахождение было совершенно невозможно, открыли ответный огонь...
...Когда мы добрались до Морской и машина остановилась у старинного богатого особняка — можно сказать, маленького дворца, а теперь Дома архитектора, — в очередной раз возобновился обстрел.
В больших, просторных комнатах, склонившись над кульманами, трудились несколько архитекторов. Повсюду царила деловая атмосфера. Никто, по-видимому, не обращал внимания на обстрел, не думал о том, что работает вблизи сияющих полированными стеклами высоких окон, выходящих на солнечную — опасную! — сторону Морской. Стены были увешаны чертежами и планами. Один из архитекторов взялся быть нашим гидом. Он стал показывать мне различные проекты новых улиц на южной окраине — застройка предполагалась сразу же после войны.
У архитекторов уже были готовы проекты трехсот больших новых сооружений и стольких же зданий «местного значения». Разрабатывались также проекты восстановления архитектурных памятников, поврежденных во время блокады, — Инженерного (или Михайловского) замка, возведенного для себя Павлом I, Эрмитажа, Католической церкви на Невском и многих других. Я с интересом узнал, что еще до войны ленинградские зодчие изготовили подробные планы — так называемые «синьки»— почти всех знаменитых зданий, и по ним любое из них можно будет в точности реставрировать. В распоряжении архитектурного управления имелись «синьки» дворцов Павловска, Пушкина, Гатчины. К несчастью, не успели сделать план Петергофского дворца — самой большой потери!
— Главная проблема, как восстановить интерьер, — сказал один из архитекторов. — У нас полный реестр всего, что уничтожено или разграблено гитлеровцами. Но вернуть все вряд ли удастся.
— Видите ли, — сказал другой, — мы занимались этими чертежами в блокадную зиму 1941 — 1942 гг. Наша работа принесла двойную пользу. С одной стороны, к началу войны набор «синек» в управлении был далеко не полным, и все, что нам сейчас удалось переснять, оказалось очень кстати. А с другой стороны, эта работа нас, архитекторов, спасла. Да-да, она была лучшим средством поддержать в умирающих от голода людях силу духа.
В НАЧАЛЕ февраля я вторично приехал в Ленинград в составе группы корреспондентов... Ленинградцы сияли от счастья. Крайне измотанные, они были полны энергии и планов на будущее. Сотни две солдат работали на восстановлении Мариинского театра, пострадавшего еще в 1941 году от взрыва полутонной фугасной бомбы и позднее от снарядов. Мариинский театр, где танцевали Павлова и Нижинский, где пел Шаляпин. Его восстанавливали солдаты, потому что рабочих рук не хватало.
— Нам понадобится несколько лет, чтобы восстановить Ленинград, — сказал главный архитектор города Баранов. — Вопрос упирается в рабочую силу. Все зависит от того, когда кончится война и демобилизованные солдаты вернутся к мирному труду. Во всяком случае, восстановление Ленинграда внесено в план реконструкции. Ведь нам понадобится стекло для миллионов окон. Только для Зимнего дворца требуется несколько железнодорожных составов зеркального стекла.
Трагическое зрелище представляют собой окрестности Ленинграда. Город сейчас стоит буквально посреди выжженной пустыни. Ничего не осталось от тысяч домов и дач, окружавших Ленинград; Петергоф полностью разрушен, Царское Село, Павловск, Гатчина превращены в груду развалин. Из всех ленинградских пригородов более или менее уцелели лишь исторически и художественно наименее ценные — северо-восточные. Всемирно же известные царские дворцы, окружавшие их изумительные парки — все эти предместья, где каждая пядь земли исполнена исторических и литературных ассоциаций, — практически не существуют...
Прелестный своей тишиной Павловск и величественное Царское Село с его прекрасным дворцом, построенным Растрелли для Екатерины, классической колоннадой галереи — творение шотландского архитектора Камерона — и всеми другими зданиями, составляющими бесподобный ансамбль XVIII века, — все лежало в развалинах. Правда, часть Екатерининского дворца избежала полного уничтожения: удалось схватить несколько немецких саперов и заставить их разрядить одиннадцать мин замедленного действия, подведенных под покои дворца. Но внутри все было разграблено. Павловский дворец немцы, отступал, подожгли. Большая часть деревьев в поэтических парках Царского и Павловска, воспетых великим Державиным, а потом юным Пушкиным и уже много позднее Иннокентием Анненским, известным поэтом-символистом, была срублена. Все это уже никогда не восстановить!..
В ЭТОЙ книге я намеренно не касался политических вопросов. Она посвящена другому — истории человеческого подвига. Но в заключение мне хотелось бы все-таки сказать следующее.
Когда я вижу разрушения, которые причинила России война, и пытаюсь представить себе, какие огромные восстановительные работы здесь предстоят и какие усилия потребуются на это восстановление, — не говоря о необходимости завершить намеченные до войны планы по экономическому развитию страны, — когда я вижу и представляю себе все это, мне трудно с пониманием отнестись к разговорам о «захватнических устремлениях русских». Совершенно ясно, что России нужен долгий и прочный мир, без которого она не сможет ни восстановить свои разрушенные города и села, ни добиться экономического процветания. По вкусу нам это или нет, но Россия будет требовать надежных гарантий безопасности, даже если в процессе переговоров возникнут между нею и союзниками острые моменты.
Среди прочих послевоенных целей России — обеспечить безопасность Ленинграду... Если бы гитлеровские войска вошли в Ленинград, он разделил бы участь Царского Села и Петергофа. Опасность была очень велика, и цена, которую пришлось заплатить, чтобы отвратить опасность, чудовищно высока. Ленинградцы считают, что заслужили мир и счастье. И не только сегодняшние ленинградцы, но в особенности дети тех, кто погиб, защищая Ленинград, или умер в блокаду.
