Анатолий Гринь
Володя Харузов! В Тюмени ждали пилота-инспектора, в
гостинице вспоминали курсантские годы. Вместе сдавали на
второй класс: он со мной интересным случаем поделился из своей летной практики. Сейчас вспомнил, в голове все прокручивается вместе с этой, медленно уходящей назад картиной. Такое сразу забывать надо — нет, не уходит, сидит в голове.
Володя, помню, с какой он горечью и тоской все рассказал,
все невыдуманное всегда ярко, со всеми подробностями,
поэтому и запомнил.
«На “Яках” летали, в училище, самолеты старые уже были,
сложный пилотаж запретили. Я в зоне, в задней кабине товарищ, курсант-одногруппник. Виражи, пологие пикирования, горки.
Все. Кружусь, ввод-вывод отрабатываю, шарик в центре,
скорость — шлифую технику пилотирования.
Вошел в пикирование, разогнал, вывод. Плавно потянул
ручку. Сектор газа вперед, на ручке усилие небольшое, пытаюсь
перегрузкой особенно не увлекаться — все-таки инструкторов
готовили и, что такое аэродинамика и вертикальная перегрузка,
хорошо знали. Только капот через линию горизонта прошел,
удар — и все. Сразу темно стало.
Очнулся, ветер в лицо, воздух свищет. С правой стороны
бортовая панель сорвана — дыра. Почему-то в нее смотрю.
Крыло, правая консоль на болтах верхних развернулась, ударила
по фонарю, ну и, естественно, по голове. Потом комиссия
установила, парня сзади сразу убило.
Самолет немного вверх носом. Двигатель работает, правые
бочки сам крутит в сторону задранной плоскости.
Земля, небо, опять земля. Пока соображал, что это такое,
земля мелькнула. Смотрю — уже деревья хорошо вижу.
Выбираться нужно. Отстегнулся, фонарь сдвинуть не могу.
Крыло прижало фонарь, на нем лежит.
Следующая бочка — очень низко, вижу дорогу
проселочную. Рассмотрел отдельные детали — все быстро
пролетает. Решил выбираться через дыру в фюзеляже, в проем
трубчатой фермы — согнуться не могу. На следующем витке
уже траву увидел. Рванулся, руками ухватился за трубу фермы и
вылетел, даже не понял, как между крылом и фюзеляжем
проскочил. Оказался за бортом, кольцо нащупал, рванул. Купол
моментально раскрылся. Хлопок, меня подбросило, и сразу
земля, ногами на нее. Упал, поднялся. Самолет впереди на части
разваливается, куски разлетаются. Двигатель сорвало с
моторамы, и он дальше по земле катится.
Посмотрел я на все это. Парашют отстегнул. Подхожу.
“Самолет на животе лежит — запах бензина. Поднял крыло и
как на дверных петлях развернул, с фонаря сбросил. Фонарь
разбит, но задний колпак сдвинул.
Парень мертвый, кровь из-под шлемофона. Ремни отстегнул,
вытащил его, на свежую травку положил. Принес парашют,
накрыл. Сижу соображаю: нижние стыковочные болты
оборвались, и всю плоскость, на верхних, потоком развернуло, и
она ударила по кабине.
Что-то мокрое хлюпает в правом ботинке, правая
разорванная штанина в крови. Задрал выше колена: все
разорвано от ступни до колена. Забинтовать надо. Вспомнил: в
задней кабине аптечка — небольшой металлический ящик на
правом борту с красным крестом. К самолету подходить
страшно: жара, а от него бензином тянет. Снял куртку, рубашку
разорвал, перевязал кое-как.
Самолет появился, в круг стал, смотрит; снизился, прошел!
Я стою, мысли в голове разные. Через полчаса Ан-2 зашел, сел.
Площадка — поле, как по заказу.
Деревенских понаехало на велосипедах, мотоциклах. Кое-
кто из них все видел. Вопросы задаются: как летал, что летал?
Рассказать особенно нечего, ничего лишнего я не позволял.
Потом следователю все подробно описал.
Через месяц все улеглось, к полетам допустили. Училище
закончил, но в памяти остались: какая-то вина за того парня, его
мать вся в черном. И шрам на ноге».
Это, наверное, на всю жизнь. Не забудешь.
Потом познакомились с пилотом-инспектором: приятный
парень нашего возраста. На второй класс мы тогда без проблем
сдали. Работа в транспортной авиации не позволяла часто
встречаться, но уважение к Володе на всю жизнь осталась.
Встречаемся: «Здравствуй, старик!..» — хорошо понимали друг
друга, без лишних разговоров. Пары фраз достаточно, чтобы
понять, как дела у человека! Все, кто летал, достаточно всего
этого видели, поэтому и не расспрашивают, поэтому и не
рассказывают. Его рассказ — это эпизод, которым не с каждым
поделиться можно. В жизни такое у всех может быть, на любой
работе, при любой специальности. Это рубцы на душе, это
шрамы, это то, что забыть бы надо, да не забывается, так и
живешь с этим. Со временем отпускает, стирается в памяти,
вроде даже и не с тобой было. Такие случаи в жизни обычно по
молодости, по неопытности случаются.
***
Поля, лесопосадки, ручьи в оврагах, мелкие речушки, дороги
— все медленно проплывает. Местность очень красивая,
облачность сплошная, фонарем почти цепляешь облака. Нижний
край ровный, скорость чувствуется, а на этой высоте
относительно земли почти висишь. Идешь по снежной равнине,
только вверх ногами. Слой тонкий, начинают попадаться окна,
иногда видишь солнце, опять тень. Идем на запад, облачности
все меньше, но солнце не мешает; точно под девяносто слева.
Отдельные облака выше полета, все-таки дают впечатления
полета и скорости, когда проходишь под ними, и в этот момент
очень захватывающее чувство высоты.
Но все равно ползем медленно. В молодости интересно
между облаками где-то походить, около шапок кучевки, между
ними проскочить, пройти над ровным слоем облаков. Всегда у
человека возникает желание скорость почувствовать.
Захватывающее чувство на скорости 500–600 км/ час, когда
проносится все, несется навстречу, главное знаешь, что это
безопасно, при ошибке не будет никакого удара. Особенно,
когда идешь ведомым и видишь рядом ведущего: самолет,
скользящий на сумасшедшей скорости, блестящий, сверкающий
на фоне ослепительно белых облаков.
Самостоятельный полет по учебному маршруту. Лето,
средина дня. В задней кабине курсант из нашей группы.
Развивается кучевая облачность. После первого поворотного
пункта разворот на заданный курс. Инструктор подходит ближе,
пристроился справа. Явно ждет моих действий. Впереди
нагромождение кучевых облаков. Увеличиваю режим до
максимального, перехожу в набор — нос на вершину облака.
Заданная высота три тысячи.
Скорость полета не снижается, мощности двигателя вполне
хватает перетянуть через облака. Инструктор строго держится
справа. Мне необходимо доложить руководителю полетов о
смене высоты и о погоде. Я молчу. Молчит инструктор.
На высоте четыре пятьсот перевожу в горизонтальный
полет, и мы парой проходим рядом, очень близко с клубами
мощного кучевого облака. Сзади во весь голос кричит Саша — в
прошлом задира и хулиган. Воспитанный улицей, из дворовой
шпаны, но сейчас отличник, спортсмен.
— Толя. Смотри! Я такого никогда не видел, — режет слух
восторженный голос в наушниках моего шлемофона, — опусти
очки!
Дыхание перехватило — я опускаю на глаза темные очки. И
даже через очки очень яркая картина, которую никто и никогда
не увидит с земли: блестящий самолет на фоне ослепительно-
белых облаков.
Надо работать, мы на удалении сто с лишним километров от
аэродрома. Слежу за временем, выставляю курс на аэродром.
Стрелка АРК совмещается с указателем УГР-1: под нами
поворотный пункт, но я его не вижу — внизу облака.
Инструктор качнул в мою сторону крылом, дает знать: под нами
поворотный пункт. Выполняю левый разворот, докладываю
пролет, умалчиваю высоту. Курс на аэродром.
После посадки инструктор, молодой парень-белорус,
смотрит на меня, улыбается.
— Ты почему не доложил РП об облачности, о смене
высоты? — он тоже сейчас под впечатлением от увиденного.
— Я надеялся на тебя. Нам бы РП дал курс на точку, и мы
ничего не увидели.
Даже в иллюминатор, будучи пассажиром, при всех
необычных красках заката на фоне бескрайной равнины,
никогда не увидишь того, что видит человек из кабины.
Мне нравятся картины летчика-космонавта Леонова,
человека-художника, который смог передать те краски и тот
мир, который увидеть можно только в полете. Картины и
неповторимые моменты этой прекрасной, необычной жизни в
небе остаются в памяти человека навсегда и преследуют до
конца!
Очень красиво!
Что такое скорость? Это относительно. На самолете скорость
— это угловое перемещение: чем ниже, тем быстрее
относительно тебя проворачивается земля. Конечно, летать это
прекрасно, неужели этого другие не хотят? Не хотят! Редко, кто
в восторге от этого. Приезжают на аэродром группами:
шашлыки, музыка, мяч с детьми гоняют. Летают, смотрят с
удовольствием в основном женщины и дети — им интересно!
Авиация — это особый мир! Громадная территория и
города, бесконечный простор; перелеты и много нового, что
приходится увидеть и с чем познакомиться!
Мой знакомый привез на аэродром компанию взрослых
мужчин. Прибывшая из Москвы к ним на завод комиссия из
какого-то главка. Все моего возраста. Все с неподдельным
интересом и удовольствием полетали, посмотрели. Вопросы,
впечатления. Все с техническим образованием, с ними и мне
интересно было.
Приятно пообщались, они впервые в моем лице увидели
«деда русской авиации». Удивились, не думали, что такие
летчики бывают.
— А как же Якубович? Мясников? Федоров?
Ну да, конечно, это отдельный случай! Серьезные люди,
непростые! А здесь все живьем. После всей рутины; такое в
командировке, во взрослом возрасте — неподдельные
впечатления!
Много интересных людей за штурвалы садятся, все больше
— это грамотные, всесторонне развитые люди. Многие полет
воспринимают как искусство. Самолет — это очень
совершенное и красивое, это почти живое и умное, с ним
хочется дружить и общаться. Это то, что обязательно надо
любить. И очень многие живут этим!
«Это всегда интересно. Внизу движется земля, наверху
движутся звезды, погода меняется, и иногда очень резко, одна из десяти тысяч частей, составляющих тело самолета, перестает
нормально работать. Полет для летчика никогда не представляет опасности, ведь человек либо должен быть немного сумасшедшим, либо на него должен давить долг, иначе он не будет оставаться в положении, которое действительно опасно.
Иногда самолеты разбиваются, летчики иногда погибают, но
летать не опасно, летать интересно» (Ричард Бах).
