Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Хотите верьте, хотите - нет, но наша долгоиграющая головоломка начинает как-то сама собою складываться. Впрочем, как скоро выяснится, мало определиться с персоналиями. Хорошо бы ещё понять - как из всего этого выпутаться? Ведь, загоняя одного хищника, охотники, похоже, сами попали в чужую западню - и кого-то покрупнее и посильнее...
ГЛАВА ВТОРАЯ
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
- И что же это за чурочка такая? – спросил Гаврила Васильевич Аристов, сидя в коляске рядом с Козловым и недоуменно осматривая отданный ему только что Мусиным «предмет искусства». Вещь эта, столь желанная для загадочного господина Макарова, стояла в горнице пристава прямо на полочке, на самом видном месте, и была столь невзрачна, и в самом деле так походила на чурку, что никому в голову не могло бы прийти изымать её при обыске.
- Дрянь какая-то, - продолжал Аристов, вертя чурочку так и сяк и даже обнюхивая её. – Пахнет еще чем-то. Вон, глянь, Илларион Палыч, здесь вроде как жгли её – до сих пор сажа. И баба-то страшная какая – не приведи господь! Чего эти сектанты на неё молились – понять не могу. Чокнутые, ей-богу – чокнутые!
- Есть, значит, в ней что-то, - в задумчивости молвил Козлов, тоже косясь на предмет. – Макаров тот неспроста за ней к Мусину приезжал. Да и Тучков…
- А вот мы сейчас его и спросим, - угрожающе прогудел настоящим basso profondo исправник.
- Только уж, Гаврила Васильич, давай уговоримся – теперь моя очередь. Чувствую, с ним иначе надо, этот поручик не так прост, с двойным дном человек…, - мягко осадил его Козлов, предвкушая уже, как после всего он придет к себе в номер и скажет литографии… Что же он ей скажет? Вот так: ну, здравствуй, Карл! Или даже нет, вот так скажет: что, Карл, дела нынче не задались? Вот кто скрывался за черной полумаской с огромным клювом – поручик Тучков Иван Иванович!
Увидев входящих к нему Козлова и Аристова, Тучков отложил в сторону книжку и, поднявшись навстречу, с негодованием начал:
- Караул усиленный – это зачем? Двое под окном – это почему? Да вы, господа, что себе позволяете? Я – русский офицер, меня сам Государь на смотре отличил. Совсем вы тут в дыре своей с ума посходили?..
Илларион Павлович осторожно – как пса-пустобреха - обошел его, уселся на табурет возле окна и, демонстративно зевнув, забарабанил пальцами по столу.
- Не стану скрывать, поручик, с сегодняшнего утра статус ваш изменился, а именно – из свидетеля вы стали подозреваемым, и, поверьте, чтобы вы сделались обвиняемым, дело за самым малым - за нехваткой времени. Писанины много, боюсь, неделю строчить без передыху придется.
- Вот, значит, как? – Тучков присел на кровать и выжидающе прищурился. – Это даже любопытно, продолжайте.
- Благодарю, - бесстрастно молвил Козлов. – Начну с главного. Гаврила Васильевич, покажи нашему персонажу цель его миссии!
Ухмыляясь, Аристов извлек из недр пыльника чурку, поставил её на стол подле Иллариона Павловича и сел рядом, широко расставив ноги и упершись кулаками в ляжки. При словах «персонаж» и «миссия» поручик еле заметно моргнул, однако же деревяшка не произвела на него ни малейшего впечатления. Оглядев её, он не без удовольствия заметил: - Мне кажется, господа, вы запамятовали - в моей палате нет печки. Впрочем, вам обоим это вполне извинительно – столько хлопот, и всё впустую!
- Ну, нет – значит нет, так и передадим господину Макарову: мол, получать его заказ поручик Тучков отказался, - миролюбиво не стал спорить следователь. – А в остроумии упражняться, господин Тучков, кажется, время ваше вышло. Положение ваше, голубчик, крайне серьезное. Лжесвидетельство под протокол. Показания пристава первого стана Мусина. Соучастие в покушении на убийство. И, наконец, убийство. Это, знаете ли, хорошо, коли каторгой отделаетесь.
- Какое еще убийство? - Тучков снова сморгнул, на этот раз уже заметнее. Насмешливые искорки в его глазах исчезли, и Илларион Павлович вдруг почувствовал исходящий от него ледяной холод.
- Убийство штабс-капитана Шульца, товарища вашего, - просто ответил следователь.
- Вы тут все сумасшедшие, - процедил поручик.
- О, вы даже не представляете – до какой степени, - подхватил Козлов. – Сначала мы сходили с ума, сличая ваш дневник с записями неизвестного в пикетажной книжке. Затем едва не спятили вместе с уже и без того безумным рядовым Кошкиным. Он, кстати, многое нам поведал в минуты просветления. После чуть мозги себе не свернули, вычисляя – кто же здесь верховодит незаконной золотодобычей. А уж когда узнали – чего ради произошел весь этот кровавый цирк – так и вовсе обезумели… Правда – от радости. Только от радости. Что скоро, наконец, всё это закончится. Но только не для вас. Вам, господин Тучков, я самым настоятельным образом рекомендую готовиться к закату вашей карьеры на жалованье у господина Макарова – или как он там в столице на самом деле зовется… а еще - почаще предаваться сладострастным воспоминаниям о Катиш и Зи Вощанской, потому как более общаться с женским полом вам едва ли доведется. А вот развивать свои несомненные эпистолярные таланты я вам точно советую – правда, лучше только на русском языке, немецкого в вашем будущем кругу общения могут и не понять. Ну и – выбор руки для писания показаний и прошений о помиловании – за вами, здесь вам никто воспрепятствовать не станет.
По мере того, как небольшой, но яркий монолог следователя, который тот по всем правилам театрального искусства произносил, вкусно чеканя каждое слово, делая в нужных местах паузы и отточия, и даже немного жестикулируя, подходил к заключительной фразе, на лице Тучкова отображалась целая гамма чувств. Сначала у него растянулись губы в презрительной улыбке. Затем – когда Козлов дошел до женских имен – поручик улыбаться перестал и в уголках рта у него обозначились злые морщины. А при рекомендациях Илларионом Павловичем развивать писательский дар на русском языке лицо Тучкова сделалось вдруг безучастным и странно похожим на лицо глядящей из чурки древней бабы, словно поручик телепатическим образом пытался войти с ней в контакт.
- Ну… насчет Кошкина вы, пожалуй, блефуете, - после значительнейших раздумий, хрипло произнес Тучков. – Расскажи он, что видел на самом деле или хотя бы мог видеть, пожалуй, вы повели бы разговор несколько иным образом. Дневники… Ну да – оба дневника писал я. Такой уж, знаете ли, у меня талант – писать разными руками и разными почерками. Но, согласитесь, никакого преступления в этом нет. И хоть я и отдаю должное вашей проницательности, но, полагаю, времени на эту белиберду вы затратили немало, не говоря уж о том, что в подозрении у вас наверняка перебывали и Шульц, и Ларионов, и даже бедный профессор… Могу, кстати, представить себе, что вы там напереводили из пикетажной книжки! А я так старался… Ладно, господин следователь, давайте начистоту. То, что вы мне здесь пытаетесь вменить, – недоказуемо, это во-первых. А во-вторых же… Вы, господа, даже в самом примерном отдалении не представляете себе – с чем имеете дело! Ваши казенные уездные головы просто не в состоянии правильно оценить истинного положения вещей. А истина, господа, такова: само собой, вы не сможете предъявить мне никаких обвинений. Чтобы окончательно в этом убедиться, я прошу вас немедленно выслать в Павлослав нарочного - телеграфировать в любое из министерств по вашему выбору – хоть в ваше, хоть в мое – о том, что я арестован, и что в вашем распоряжении находится некоторый оккультный предмет. Готов биться об заклад – развязка нашей чиновной комедии наступит много быстрее, чем вы можете предположить, а гоголевский ревизор прибудет вовремя и к самому занавесу. Если же вы, господа, предпочтете упрямиться и поступить по-своему, то есть – как диктуют вам ваши мундиры и служебный долг, убежден – вас ждет жестокое разочарование. Более того, не уверен, что ваши карьеры не закончатся раньше, чем вы закроете последний лист этого дела. Вы же, как я понял, успели столковаться с приставом Мусиным? Я очень за вас рад, этот поступок будет самым мудрым за обе ваши жизни, потому что иных источников к существованию в преддверии нерадостной встречи с надвигающейся старостью у вас точно не будет. Истина, господа, в том, что вы оба – в полнейшем дерьме. Не я – вы. И только я одии могу посодействовать скорейшему вашему высвобождению из сладкого плена заблуждения. Для этого, господа, я прошу вас всего лишь телеграфировать в Петербург и ничего более не предпринимать – ни в отношении меня, ни в каких-либо иных направлениях. Поверьте – ждать вас заставят недолго, но после вы будете признательны мне до гробовой доски.
- Либо вы самый лучший карточный игрок, которого я когда-либо видел, либо безнадежный радужный идиот, - подумав, ответил Козлов. – Вы что же – всерьез предполагаете, что можно вот так, запросто, закрыть дело о незаконной многомиллионной добыче золота? О нескольких жестоких убийствах? Ну, допустим, на прииск наложит руку кто-то из высшего круга, может быть, даже особы, приближенные к Императорскому двору. Но что делать с убийством поручика Лобанова? Штабс-капитана Шульца? Рядового сапера? Проводника Воложанина? С похищением профессора Кенига? А что с остальными участниками экспедиции Армфельдта?
- При чем здесь я, господин следователь? – к поручику вновь вернулись его обычные насмешливые интонации. – Шито белыми нитками. И, позвольте, покойный поручик Лобанов и бедолага Кениг уж точно не имеют ко мне никакого отношения. Это вы, знаете ли, адресуйте претензии к Можару - прямиком в ад. Как многозначительно говаривал наш проводник Карп Назарыч – тайга, знаете ли… Теперь об остальных. Не могу утверждать со стопроцентной вероятностью, но, по-видимому, они живы. И жизнь их зависит только от вас. Телеграфируйте как можно скорее, делайте же как прошу, иначе, клянусь, вы не успеете потратить ни рубля из тайников господина Мусина, и сами загремите на каторгу в наилучшем виде!
- Ну это уже…, - не выдержав, побагровевший Аристов вскочил с табурета, вознамерившись, видимо, применить к наглому поручику те самые меры, которыми еще недавно развязал язык молчаливому поначалу приставу.
- Ай, Гаврила Васильевич, - поморщился Тучков. – Вы-то уж тут точно как ваш табурет. Можно и прочь вынести, а коли притерпеться – то пусть постоит. Вы еще не поняли, что здесь – большая игра, ставки в которой – не те рупь с полтиной, что всегда позвякивают у вас в кармане?
- Убедили, я телеграфирую, - Козлов в задумчивости куснул ноготь, но после голос его зазвучал увереннее. – В конце концов, я ничем не рискую. Но берегитесь, если ответ будет малоутешительным для вас. Я еще никогда так не злился, а, смею заверить, к моему мнению в губернии прислушиваются...
- А уж я-то!.. – насупился Аристов, сжимая кулаки до белизны в костяшках.
- Не сомневаюсь, - вежливо осклабился поручик. – Всецело доверюсь вашим, Илларион Павлович, слову и репутации. И прошу с величайшей осторожностью и бережением отнестись к… этому… Как вы, Гаврила Васильевич, именуете сей предмет? Баба? Чурка? Штукенция? Вот-вот, к штукенции – с осторожностью, да. И лучше её вообще не лапать, а упрятать в надежное место до прибытия господина Макарова. А сейчас – извините, господа, до получения ответа из Петербурга я, пожалуй, не скажу более ни слова, да и устал что-то… Наша словесная дуэль, хоть и доставила мне несказанное удовольствие, однако силы мои еще не восстановились, увы…
- …Нет, ну каков наглец! Ну наглец…, - Гаврила Васильевич даже слов не мог найти, чтобы выразить чувства, захватившие его после визита в больницу. Он до сих пор сжимал и разжимал перед собою кулаки, будто хотел задушить какую-то, видимую лишь ему одному, гидру, не мог успокоиться, а потому ходил беспрестанно взад-вперед, поминутно задевая бедром собственный стол и чертыхаясь; он, наконец, был так красен лицом, что Илларион Павлович всерьез обеспокоился о состоянии его здоровья. – Ну ты… Ну… Да я б его… Прямо – ух, как охота!..
- А я, Гаврила Васильевич, боюсь, что прав он, - вздохнул Козлов, неторопливо помешивая в стакане с чаем сахар, - Сам знаешь, всяк сверчок… Вот мы с тобой эти сверчки и есть. Покуда дозволяют – сидим себе за печкой, свиристим. Закон – он ведь для того придуман, чтобы те, что пониже, вели себя по правилам. А для тех, кто повыше – правила иные.
- Эх, мать твою!.. – Аристов вдруг остановился бродить по кабинету и звонко хлопнул себя по голове. – Мы же с тобой совсем про Жукова забыли! Уйдет ведь «Николай Угодник». Без золота, правда, но уйдет же!..
- Да и черт с ним, - махнул вялой рукою Илларион Павлович. – Куда он денется, старый хитрован? Ну – задержим мы его на основании показаний приказчика и Мусина. Дальше что? У нас и так скоро полным полна коробочка будет, того гляди - в «Империале» преступников селить станем на казенный счет. А там вдруг из столицы кто важный прибудет и скажет – дело закрываем, всех выпускаем, не было ничего этого! Ты, Гаврила Васильевич, не беспокойся, я с Черным в Павлослав еще одну бумажку отправил: мол, держу капитана «Николая Угодника» Жукова Федора Лукича на особом подозрении, но подтверждающих то доказательств пока не имею, прошу установить негласное наблюдение. Так что, даже если Жуков неладное что почует, никуда ему не уйти.
- А как ты про убийство штабс-капитана Шульца-то додумался? – Аристов внезапно успокоился, полез в тумбу массивного своего стола, ливанул из пузатого графина чего-то красного и, выпив залпом, довольно полупал глазами. - Откуда узнал?
- По рапорту пристава твоего, Мусина. Пули после вскрытия тела револьверными оказались. Он хоть и вор, пристав-то, но всё верно указал. Видно, не соврал нам – и взаправду не хотел такого кровопролития. Тут-то я и подумал: если Тучков – не тот, за кого себя выдает, и даже более того – в пикетажной книжке всё сочинил для того, чтобы подозрение на Шульца или кого другого пало, отчего бы ему самому Шульца не застрелить? Ведь не варнак же вроде Гамзы будет из пистолетика в людей палить? Ему уж точно – из ружья попривычнее будет, либо вовсе голову отрезать. Думаю, Шульц или что-то заподозрил, или не в планах Тучкова было, чтобы он ушел. И вообще – что там произошло, где остальной народ, жив ли – это только Гамза ведает, да Тучков, а он расскажет ли нам что или нет – это мы дальше будем смотреть.
- Я, Илларион Палыч, вот чего в толк взять не могу…, - Аристов снова исчез под столом, повозился там и, выпрямившись, заглотил еще одну пузатую рюмку своего красного зелья. – Как ты себе мыслишь всю эту историю с самого начала, еще с первой экспедиции? Допустим, Мусин нам правду рассказал. А дальше – что? Вот не укладывается у меня в голове вся эта чертовщина!
Козлов почесал переносье и подвинул ближе к себе чистый лист бумаги.
- Да ведь и мне тоже многое неясно, но, думаю… вернее – хочется думать, что Мусин не лгал… что с первой экспедицией так оно всё и было. Только вот с Ларионовым пропавшим петрушка какая-то выходит, - следователь написал «Ларионов» и обвел в кружок. – Что это его снова сюда же понесло? Ведь не семь же жизней у него – как у кошки? Ты бы стал еще раз соваться в ту же болотину, где едва давеча не потоп? Вот то-то! А он – стал. Выходит, или дело у него тут какое-то осталось, или попросил кто-то. Если первое – что за дело? Можару отомстить? Так он вроде как не знает ничего про товарищей своих. Про золото – со слов Мусина – тоже знать не должен, не было его там. Чурочка наша… Мог он про неё тогда узнать или нет – про то нам не ведомо. Если Ларионову велели снова в экспедицию идти – за какой надобностью? Или за чурочкой, или за золотом, так? Это нам только сам Ларионов открыть может, более некому.
Илларион Павлович закончил рисовать стрелки, отходящие от кружка, и против каждой поставил знак вопроса.
- Дальше, как я думаю, вот что произошло. У Тучкова – своя цель. Он интригует, путает следы и заодно путает всех, пишет сразу два дневника, хотя второй, может быть, - уже после нападения Гамзы, которого преподносит нам как Можара. Именем Можара, кстати, понятно для чего поручик прикрывается: дескать, не человек это, а дьявол, вся тайга по его живет. Можара мы все знаем, он профессора Кёнига убил, может, даже навхи эти – будь они неладны – под ним ходят. Зачем он пишет сразу два дневника и разбрасывает их по тайге? Первый – свой собственный – для того, чтобы – если что случится – подумали, что второй дневник писал точно не поручик Тучков. Второй – по-немецки – сочиняет, путая нас и смущая подозрениями на Шульца – главным образом. А вообще он сочиняет их для того, чтобы их точно нашли после дела. Значит, он или знал, что на них нападут, либо предчувствовал это – мол, не могут не напасть. И когда Гамза действительно напал на экспедицию, Тучков единственный был к этому готов. Он запросто мог вступить в сговор с Гамзой, например, ссылаясь на Мусина. Имя пристава, выходит, было для него как прикрытие от Гамзы, просчитать действия которого даже Тучкову было не под силу. Возможно даже, что Тучков, чтобы окончательно убедить Гамзу, сам показательно застрелил Шульца… Кто ж его знает? Ясно одно: вторая экспедиция была снаряжена кем-то там наверху для виду… То есть, одни думали, что и в самом деле будут золото там искать, металлы всякие, карты рисовать, навхов изучать. А те, кто похитрее, знали наверняка, что цель экспедиции – другая: чтобы Тучков и сам не сгинул, и чурку свою в итоге получил, и почву для того, чтобы после когда-нибудь прииск у Гамзы и Мусина отнять, подготовил. Ведь что такое эти оба? Пристав – тьфу, червяк уездный, пропадет – и бог с ним. А Гамзы как бы вообще никакого в природе не существует, есть только Можар, покойный на деле, но живой – для всех. Я, Гаврила Васильевич, вовсе не удивлюсь, если, скажем, через неделю тебе указ пришлют: снаряжать карательный отряд, да хоть Гамзу, хоть Можара – без разницы – в тайге сыскать, прямо там на месте изничтожить, да так, чтобы и тел от них не осталось, а прииск самочинный взять под караул до особых распоряжений. И что-то мне подсказывает – так оно и случится, шестой десяток на свете живу!
- Как у тебя всё складно-то выходит! – изумился Аристов, вскинувшись бровями. – Эх, и голова у тебя, Илларион Палыч! Будь я министр какой – первым бы делом в Петербург востребовал, по каждому вопросу бы советовался – а что там господин Козлов по этому поводу мыслит?
- Как бы мне эту голову не снесли, - и Козлов по-особому взглянул на исправника. – Хватит, Гаврила Васильевич, напитки всякие пить. Делом надо заняться. Давай думать, что с показаниями Мусина и Агеева делать будем?
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Предыдущие публикации "Литературныхъ прибавленiй" к циклу "Однажды 200 лет назад", а также много ещё чего - в иллюстрированном каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE или в нарочно для того сделанном КАТАЛОГЕ АВТОРСКОЙ ПРОЗЫ "РУССКАГО РЕЗОНЕРА"
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ЛУЧШЕЕ. Сокращённый гид по каналу
"Младший брат" "Русскаго Резонера" в ЖЖ - "РУССКiЙ ДИВАНЪ" нуждается в вашем внимании