ПЕРВАЯ СЕРИЯ, 24 минуты
В фильме время не указано, по роману - 15.2.1945 (20 часов 30 минут)
ХОЛТОФФ. Моё начальство приказало посоветоваться с вами, тут у меня одно запутанное дело. То ли мой заключённый психически неполноценен, то ли его следует передать к вам в разведку, потому что он говорит так, как говорят по радио эти английские свиньи.
В романе Холтофф приходит по собственной инициативе:
«Но освободиться пораньше Штирлицу так и не удалось. К нему зашел Холтофф из гестапо и сказал:
– Я совсем запутался. То ли мой арестованный психически неполноценен, то ли его следует передать вам, в разведку, поскольку он повторяет то, что говорят по радио эти английские свиньи».
Выслушав вместе со Штирлицем ещё раз «истерику» Астронома, Холтофф велит его увести и отпускает стенографистку. Но магнитофонная запись их разговора продолжает осуществляться.
ШТИРЛИЦ (устало). Он в некоторой степени невменяем, разве вы не видите? Все учёные, писатели, артисты по-своему невменяемы. К ним нужен особый подход, потому что они живут своей, придуманной ими жизнью. Отправь этого чудака к нам в больницу на экспертизу. Если бы сейчас был мир, мы бы отправили его в лагерь. Он быстро бы там перековался, потом приносил бы пользу Рейху и нации, работая где-нибудь в институте или на кафедре. Ну а сейчас…
ХОЛТОФФ. Он разговаривает как проклятый англичанин. Из лондонского радио. Или социал-демократ, снюхавшийся с Москвой.
ШТИРЛИЦ. Люди выдумали радио для того, чтобы его слушать. Вот он и наслушался. Нет, это не серьёзно. Нас, как разведку это не интересует. Было бы интересно с ним встретиться через несколько дней. Чтоб пощупать, действительно ли он учёный. Или просто неврастеник. Если он серьёзный учёный, мы идём к Мюллеру или к Кальтенбруннеру, с просьбой дать ему хороший паёк и эвакуировать в горы, где сейчас цвет нашей науки. Пусть работает. Он сразу перестанет болтать. Когда не будет бомбёжек, когда будет много хлеба с маслом, хороший домик в горах в сосновом лесу. Нет?
ХОЛТОФФ. Да. Тогда бы никто не болтал. Если бы у каждого был хорший домик в сосновом лесу, много хлеба с маслом и никаких бомбёжек. Я хотел сказать…
ШТИРЛИЦ. Прошу простить, дружище. По заданию Шелленберга через двадцать минут я должен быть у начальника сто двадцать третьей тюрьмы.
(прощаются)
Дело по проверке Штирлица поручено Холтоффу и Айсману.
Холтофф в дружеских отношениях со Штирлицем, он советуется с ним как с авторитетным специалистом по контрразведке.
Это не повод для того, чтобы составлять положительный отчёт, разумеется.
Но почему же тогда Холтофф в своём отчёте не указал на то, что Штирлиц весьма лояльно решил дело Астронома? И он не сказал об этом Штирлицу, описывая ему ситуацию А ведь это был бы сильный аргумент против лояльности Штирлица.
Ведь он знал, что ведётся стенограмма, и, полагаю, догадывался, что ещё и ведётся магнитофонная запись. Он был обязан отметить, что Штирлиц фактически помиловал яростного оппозиционера Астронома, что дополнительно бросило бы подозрение на то, по какой причине он не решил такой же в точности вопрос таким же в точности путём в деле физика Рунге, а решил его иначе, что принесло вред обороне Германии?
Какого-то никому не нужного доцента по Астрономии прощают, хотя университетская астрономия явно не понадобится в ближайшем будущем, а физика, работающего над секретным оружием, не прощают? Это серьёзное обвинение против Штирлица!
12.3.1945 (02 часа 41 минута)
Опускаем начало беседы. Холтофф переходит к делу.
«– Мюллер поручил мне негласно проверить ваше дело с физиками.
– Слушайте, вы говорите со мной загадками, Холтофф! Какое отношение ко мне имеет арестованный физик? Отчего вы негласно проверяли мои дела и зачем Мюллер ищет на меня улики?
– Я не могу вам этого объяснить, сам ни черта толком не понимаю. Я знаю только, что вы под колпаком.
– Я? – поразился Штирлиц. – Это ж идиотизм! Или наши шефы потеряли голову в этой суматохе!
– Штирлиц, вы сами учили меня аналитичности и спокойствию.
– Это вы меня призываете к спокойствию? После того, что сказали мне? Да, я неспокоен. Я возмущен. Я сейчас поеду к Мюллеру…
– Он спит. И не торопитесь ехать к нему. Сначала выслушайте меня. Я расскажу вам, что мне удалось обнаружить в связи с делом физиков. Этого я пока что не рассказывал Мюллеру, я ждал вас.
Штирлицу нужно было мгновение, чтобы собраться с мыслями и перепроверить себя: не оставил ли он хоть каких-либо, самых, на первый взгляд, незначительных, компрометирующих данных – в вопросах, в форме записей ответов, в излишней заинтересованности деталями.
«Как Холтофф поведет себя? – думал Штирлиц. – Прийти и сказать, что мной негласно занимаются в гестапо, – дело, пахнущее для него расстрелом. Он убежденный наци, что с ним стало? Или он щупает меня по поручению Мюллера? Вряд ли. Здесь нет их людей, они должны понимать, что после таких разговоров мне выгоднее скрыться. Сейчас не сорок третий год, фронт рядом. Он пришел по собственной инициативе? Хм-хм… Он не так умен, чтобы играть серьезно. Хотя отменно хитер. Я не очень понимаю такую наивную хитрость, но именно такая наивная хитрость может переиграть и логику, и здравый смысл».
Штирлиц поворошил разгоравшиеся поленца и сказал:
– Ну, валяйте.
– Это все очень серьезно.
– А что в этом мире несерьезно?
– Я вызвал трех экспертов из ведомства Шумана.
Шуман, был советником вермахта по делам нового оружия, его люди занимались проблемами расщепления атома.
– Я тоже вызывал экспертов оттуда, когда вы посадили Рунге.
– Да. Рунге посадили мы, гестапо, но отчего им занимались вы, в разведке?
– А вам непонятно?
– Нет. Непонятно.
– Рунге учился во Франции и в Штатах. Разве трудно догадаться, как важны его связи там? Нас всех губит отсутствие дерзости и смелости в видении проблемы. Мы боимся позволить себе фантазировать. «От» и «до», и ни шагу в сторону. Вот наша главная ошибка».
Отметим, что порядок действий здесь, действительно, не традиционный. СД давало материал для СС, по которому они должны были производить детальные расследования. То есть СД играло роль направляющей организации, а СС – сыскной и карающей.
«– Это верно, – согласился Холтофф. – Вы правы. Что касается смелости, то спорить я не стану. А вот по частностям готов поспорить. Рунге утверждал, что надо продолжать заниматься изучением возможностей получения плутония из высокорадиоактивных веществ, а именно это вменялось ему в вину его научными оппонентами. Именно они и написали на него донос, я заставил их в этом признаться.
– Я в этом не сомневался.
– А вот теперь наши люди сообщили из Лондона, что Рунге был прав! Американцы и англичане пошли по его пути! А он сидел у нас в гестапо!
– У вас в гестапо, – поправил его Штирлиц. – У вас, Холтофф. Не мы его брали, а вы. Не мы утверждали дело, а вы – Мюллер и Кальтенбруннер. И не у меня, и не у вас, и не у Шумана бабка – еврейка, а у него, и он это скрывал…
– Да пусть бы у него и дед был трижды евреем! – взорвался Холтофф. – Неважно, кто был его дед, если он служил нам, и служил фанатично! А вы поверили негодяям!
– Негодяям?! Старым членам движения? Проверенным арийцам? Физикам, которых лично награждал фюрер?
– Хорошо, хорошо. Ладно… Все верно. Вы правы. Дайте еще коньяку.
«– Пробки вы не выбросили?
– Пробка у вас в левой руке, Штирлиц.
«– Я вас спрашиваю о пробках электрических.
– Нет. Они там, в столике, возле зеркала».
На немецком пробка-предохранитель и пробка от бутылки не звучат, конечно же, одинаково. Этот каламбур не вписывается в идею, что они говорят на немецком языке. Вообще-то пробки в смысле предохранители, это и в русском языке является сленгом, специфика определённого времени и места.
«Холтофф выпил коньяк залпом, резко запрокинув голову.
– Я стал много пить, – сказал он.
– Хотел бы я знать, кто сейчас пьет мало?
– Те, у кого нет денег, – пошутил Холтофф.
– Кто-то сказал, что деньги – это отчеканенная свобода.
– Это верно, – согласился Холтофф. – Ну а как вы думаете, что решит Кальтенбруннер, если я доложу ему результаты проверки?»
С какой стати Холтофф заговорил о Кальтенбруннере, если до этого говорил лишь о том, что ему Мюллер поручил это расследование? И почему Штирлиц принял эту игру, в целом согласен, что теоретически такое возможно, и поправляет его лишь в том смысле, что порядок действий нарушен? На самом-то деле Холтофф ни при каких обстоятельствах не имел права докладывать результаты Кальтенбруннеру, так как получил задание от Мюллера, и он именно Мюллеру и должен отчитываться, а Кальтенбруннер – это не его, Холтоффа уровень!
«– Сначала вы обязаны доложить о результатах своей проверки Мюллеру. Он давал приказ на арест Рунге.
– А вы его вели, этого самого Рунге.
– Я его вел, это точно – по указанию руководства, выполняя приказ.
– А если бы вы отпустили его, тогда мы уже полгода назад продвинулись далеко вперед в создании «оружия возмездия». Это подтверждает и штурмбанфюрер Рихтер».
На минуточку штурмбанфюрер Рихтер на две ступени ниже штандартенфюрера Штирлица. Мало ли что он подтверждает?
«– Он это может доказать?
– Я это уже доказал.
– И с вами согласны все физики?
– Большинство. Большинство из тех, кого я вызвал для бесед. Так что же может быть с вами?
– Ничего, – ответил Штирлиц. – Ровным счетом ничего. Результат научного исследования подтверждается практикой. Где эти подтверждения?
– Они у меня в кармане.
– Даже так?
– Именно так. Я кое-что получил из Лондона. Самые свежие новости. Это – смертный приговор вам».
Минуточку! Холтофф связывается с Лондоном? Допустим, с разведкой из Лондона? Но СС – не добывает военных сведений за рубежом, во всяком случае официально. Это не военная разведка. По какой линии Холтофф мог получить такие сведения? И, собственно, доказательство «пост фактум» никак не может быть «смертным приговором» тому, что не поверил в перспективность этого оружия до получения таких доказательств! Кроме того, даже США, на территории которых не было войны, смогли закончить проект лишь летом 1945 года, располагая значительно большими ресурсами. Разве можно хоть как-то предполагать, что Германия могла бы закончить проект до реального применения до начала лета 1945 года? Конечно, нет! А, следовательно, на ход войны это никак бы не повлияло. Следовательно, Штирлиц фактически тем, что даже если бы и он сам и только он был виновен в отстранении Рунге от работы, никак не оказал бы влияния на ход войны. И, кроме того, сказано далее, что Рунге от работы-то вовсе не отстранили! Он себе продолжал работать. И чего он добился в своих работах? Ничего! Ни о каких достижениях не говорится. Так что шантаж Холтоффа очень и очень неубедительный.
Вместе с тем, если бы Холтофф по заданию Мюллера хотел бы действительно проверить Штирлица, то ведь Мюллеру было известно, что Краков не был взорван, и там находился Штирлиц, и что ФАУ не был найден, хотя этим отысканием занимался Штирлиц.
Для доказательства виновности Штирлица, следовало бы не копать вглубь на тему того, как реально развиваются дела у физиков всего мира, поскольку это-то как раз ничего не доказывало бы, или, максимум, показало бы недальновидность Штирлица в единственном вопросе.
Для решения вопроса о виновности или невиновности Штирлица требовалось копать вширь! То есть Холтофф должен был просмотреть все дела Штирлица за всю его военную карьеру, и хотя бы составить табличку успехов и неудач. Если все его дела провальные, тогда вот вам и ответ! Речь шла о трёх делах. Три дела провальные, а успешных дел не называлось. Какие дела у Штирлица были успешными? Этим должен был бы заниматься Холтофф, и на отсутствии таких дел или на их крайней ничтожности он должен был бы строить своё обвинение и, соответственно, шантаж
«– Чего вы добиваетесь, Холтофф? Вы куда-то клоните, а куда? …
– Я готов повторить еще раз: вольно или невольно, но вы, именно вы, сорвали работу по созданию «оружия возмездия». Вольно или невольно, но вы, именно вы, вместо того чтобы опросить сто физиков, ограничились десятком и, основываясь на их показаниях – а они были заинтересованы в изоляции Рунге, – способствовали тому, чтобы путь Рунге был признан вредным и неперспективным!»
В этой длинной фразе есть ключевые слова «или невольно». А также необоснованные обвинения «вы, именно вы». Во-первых, может быть невольно, и тогда ну и что? Во-вторых, никак не только он. Виновны все, и Холтофф, и Мюллер, и даже Кальтенбруннер. Так что эта горячая эмоциональная речь не катит, не проходит.
Но ведь Холтофф мог бы сказать: «Припомните хорошенько! Какого-то несчастного астронома, который открыто выступал против партии и её руководителей, призывал нам уйти от власти, вы не просто оправдали, а предложили поселить на недельку в коттедже, где не слышно бомбёжек, где вдоволь хлеба и масла! А физика, работающего над оружием возмездия вы не простили за то, что он скрывал, что у него бабка – еврейка? Не кажется ли вам, Штирлиц, что вы принципиально встали на сторону врагов, действуете во вред обороноспособности Германии? Ваша либеральность распространяется на гнилую интеллигенцию, преподающую астрологию! К тому же он отрицал астрологию, которую признаёт сам фюрер! И его вы легко прощаете, когда русская армия подбирается к Берлину!
«– Значит, вы призываете меня не верить истинным солдатам фюрера, тем людям, которым верят Кейтель и Геринг, а стать на защиту человека, выступавшего за американский путь в изучении атома?! Вы меня к этому призываете? Вы призываете меня верить Рунге, которого арестовало гестапо, – а гестапо зря никого не арестовывает – и не верить тем, кто помогал его разоблачению?!»
Всё правильно с точки зрения их фашисткой логики.
«– Все выглядит логично, Штирлиц. Я всегда завидовал вашему умению выстраивать точную логическую направленность: вы бьете и Мюллера, который приказал арестовать Рунге, и меня, который защищает еврея в третьем колене, и становитесь монументом веры на наших костях. Ладно. Я вам аплодирую, Штирлиц. Я не за этим пришел. Рунге – вы позаботились об этом достаточно дальновидно – хотя и сидит в концлагере, но живет там в отдельном коттедже городка СС и имеет возможность заниматься теоретической физикой».
Вот тут оборвём речь Холтоффа! Погодите-ка! Ведь оказывается, что Рунге может продолжать заниматься своей физикой. Теоретической физикой, говорите вы? Так если он теоретик-физик, чем ещё ему заниматься? К этому времени физики уже очень чётко разделились на теоретиков и экспериментаторов. Если Рунге – физик-теоретик, и если у него осталась возможность заниматься теоретической физикой, тогда в чём вообще проблема и в чем обвинение? Ему литературы не дали достаточной? Так дали бы! Разве обязанность Штирлица это обеспечивать? Если ему разрешили в коттедже в отличных условиях продолжать условия, тогда это даже наказанием нельзя назвать. Просто его научную лабораторию поместили под наблюдение! И где результат? Если результата нет, значит, Рунге – ноль. А если результат есть, значит, Штирлиц ничему не воспрепятствовал!
Дальше Холтофф говорит:
«– Штирлиц, сейчас я вам скажу главное: я попал в дикий переплет… Если я доложу результаты проверки Мюллеру, он поймет, что у вас есть оружие против него. Да, вы правы, именно он дал приказ взять Рунге. Если я скажу ему, что результаты проверки против вас, это и его поставит под косвенный удар. А на меня, как это не смешно, обрушатся удары с двух сторон. Меня ударит и Мюллер и вы. Он – оттого что мои доводы надо еще проверять и перепроверять, а вы… Ну, вы уже рассказали, как примерно вы станете меня бить. Что мне, офицеру гестапо, делать? Скажите вы, офицер разведки».
Здесь всё как-то странно и звучит фальшиво. Холтофф пришёл как бы угрожать Штирлицу и шантажировать его, а тут же сам заявляет, что главная проблема в этой ситуации – у него, и именно ему самому наиболее плохо.
Штирлиц мог бы ответить: «А мне какое дело до того, что вы оказались в такой отвратительной ситуации? Хотите от меня помощи? Годится. Давайте выпутаем из ситуации нас обоих, или лучше так. Во-первых, вы не обязаны так уж сильно нападать на меня. Во-вторых, вы не обязаны докладывать Мюллеру то, что работает против вас. Дальше делайте выводы и думайте сами. Меня вы не запугали, можете докладывать всю правду полностью. Но если вам лично это не выгодно, думайте сами, решайте сами. Если вы какие-то из произнесённых вами аргументов считаете вредными для себя, забудьте их, уничтожьте доказательства, это ваша проблема, но не моя. Я об этом не прошу, я честен, и мне ничего не страшно. И не заставляйте меня решать ваши проблемы. Решайте их сами. А я чертовски устал и хочу спать».
«Вот он куда ведет, – понял Штирлиц. – Провокация или нет? Если он меня провоцирует, тогда ясно, как следует поступить. А если это приглашение к танцу? Вот-вот они побегут с корабля. Как крысы. Он не зря сказал про гестапо и про разведку. Так. Ясно. Еще рано отвечать. Еще рано».
Вот эти размышления из романа (в фильме их нет, конечно же) являются странными. Что такое «приглашение к танцу»? Штирлиц ожидал, что Холтофф предложит Шитрицу быть его осведомителем? На основании чего и в какой сфере? Для начала тогда он должен назвать Штирлица шпионом, а для этого у него нет оснований. Просто предложить дружбу и партнёрство? Разве с таких аргументов начинают в таком деле? Здесь именно шантаж, и никакого «приглашения к танцу» тут не могло бы ожидаться. Так что мысль о том, что пока ещё ничего не ясно и что ещё рано, странноватая.
«– Какая разница, – пожал плечами Штирлиц, – гестапо или разведка? Мы в общем-то, несмотря на трения, делаем одно и то же дело.
– Одно, – согласился Холтофф. – Только мы славимся в мире как палачи и громилы, мы – люди из гестапо, а вы – ювелиры, парфюмеры, вы политическая разведка. Вы нужны любому строю и любому государству, а мы принадлежим только рейху: с ним мы или поднимемся, или исчезнем…
– Вы спрашиваете меня, как поступить?
– Да.
– Ваши предложения?
– Сначала я хочу выслушать вас.
– Судя по тому, как вы выворачивали пробки и как вы просили меня опустить шторы…
– Шторы предложили опустить вы.
– Да? Черт возьми, мне казалось, что это ваше предложение… Ладно, не в этом суть. Вы хотите выйти из игры?
– У вас есть «окно» на границе?
– Допустим.
– Если мы уйдем втроем к нейтралам?
– Втроем?
– Да. Именно втроем: Рунге, вы и я. Мы спасем миру великого физика. Здесь его спас я, а организовали бегство – вы. А? И учтите: под колпаком вы, а не я. А вы знаете, что значит быть под колпаком у Мюллера. Ну? Я жду ответа.
– Хотите еще коньяку?
– Хочу.
Штирлиц поднялся, не спеша подошел к Холтоффу, тот протянул рюмку, и в этот миг Штирлиц со всего размаха ударил его по голове граненой бутылкой. Бутылка разлетелась, темный коньяк полился по лицу Холтоффа».
Вообще-то не понятно, почему такой поступок Штирлица вызвал у Мюллера недоумение.
Холтофф подбивал Штирлица на измену. С предателями следует бороться. Как именно бороться – это уже не столь важно. Мюллер считал, что лучше было написать донос? Но в этом случае надо было бы, во-первых, хотя бы что-то ответить Холтоффу, что было опасно. Ответь «Да», и уже сам не оправдаешься. Ответь «Нет» и Холтофф мог выкинуть что угодно, включая попытку убийства Штирлица или иное насилие. Хлопнуть Холтоффа по голове и сдать Мюллеру – весьма логичное действие. По какой-то причине голос за кадром (Ефим Копеллян) говорит, что именно такое действие Штирлица поставило Мюллера в тупик, если бы Штирлиц просто написал донос, он спокойно доложил бы, что Штирлиц чист. Но ведь у Штирлица просто не было возможности так поступить! Ведь Холтофф не сказал: «Я пошёл домой, а вы пока подумайте, я не тороплю вас с ответом».
Рекомендую инструментальную музыку из фильма тут
