Под ногами снова была степная полынь. Ее бледные кусты возвышались среди зеленой травы, высокими бугорками. Воздух был горек, как горько возвращение туда, где теперь предстояло жить девушке, оторванной от родного дома, от семьи.
"Вот и доехали почти!" - думала Мирослава, намеренно замедляя ход коня. Спутники подстраивались под нее, кроме дозорных нукеров, которые рысью устремлялись вперед, а потом, также стремительно, возвращались обратно.
У реки, за последним изгибом которой было становище хана Азамата, Мансур велел сделать последний привал.
-Оджин! - позвал он, - Пойдем со мной!
Она слезла на землю, разминая затекшие от долгого сидения верхом ноги, и прошла за ним. В пути они почти не разговаривали, но Мирослава понимала, что так не может продолжаться дальше. Мансур провел ее ближе к воде и взял за руку.
-Оджин! Пусть твоя печаль уйдет! Тебе будет хорошо со мной! Так хочет небо и ты прими его волю!
А что еще теперь ей оставалось делать!? Либо умереть от тоски, вывернув самой себе душу, либо смириться и попробовать начать жить сначала. В дороге она много думала об этом и то, что рядом с ней есть Мансур, теперь казалось благом. Она могла жить не в рабстве, а рядом с человеком, который ради нее не побоялся проделать долгий путь, пытаясь подарить свободу. Тревожило только, что обычаи степного народа, дозволяли ему иметь жен столько, сколько пожелает его душа и сколько он сможет прокормить.
-Я приму волю Неба, Мансур! Но хочу чтобы ты знал - как только твоя любовь пройдет и ты забудешь меня в объятиях молодых дев, я уйду в степь и не вернусь больше!
-Я давно это понял, дуртай*, потому и возил тебя на родину, вырывая из груди сердце!
Он притянул ее к себе и впервые, за долгое время, Мирослава ощутила себя в безопасности. Теперь он был для нее самым близким человеком на всем белом свете.
В ставке Азамат-хана, две молодые женщины дожидались своего мужа и господина, изнывая от тоски и тревоги. Дни тянулись мучительно медленно. Каждое утро, Каймишь выходила из юрты, моля только что вставшее солнце скорее опуститься за горизонт. Ведь каждый прожитый день приближал возвращение Мансура.
-Господин и не узнает свою юрту! - хвалила Каймишь старая, болтливая служанка.
Молодая госпожа делала все, чтобы жилище мужа обрело уют семейного очага. В своей юрте она почти и не бывала. Ею она займется, когда родит Мансуру детей! Только теми заботами и спасалась.
Раз в день, сразу после завтрака, к ней приходила Дава-хатун. Долг требовал, чтобы она справлялась о здоровье и благополучие ханской невестки, пока муж той был в отъезде. А Дава-хатун про свой долг не забывала никогда! Она заходила в юрту и Каймишь с поклоном усаживала ее на почетное место в центре. Устроившись на мягких подушках и поджав под себя ноги, Дава-хатун принимала из рук Каймишь пиалу с кумысом и, прищурив глаза, придирчиво оглядывала убранство юрты, меняющееся с каждым днем.
-Как ты Каймишь-хатун? Не нужно ли чего тебе?
-Все хорошо, Дава-хатун! Благодарю за заботу!
Такой диалог они вели изо дня в день и каждая понимала, что это не больше, чем простая вежливость.
Отхлебнув пару раз из пиалы, Дава-хатун вставала, грозно зыркала на служанок и велела им госпожу беречь, а чуть что звать ее, и уходила.
Потом она шла к юрте Алимы. Внутрь она не заходила, лишь кликала наложницу и та спешила выйти, низко опустив голову. О ее здоровье и заботах, Дава-хатун не спрашивала. Горделиво подбоченившись бросала лишь одну фразу:
-Хорошо ли ты заботишься о ребенке, которого носишь?
-Хорошо, госпожа! - отвечала девушка, всякий раз отчаянно желая, чтобы эта пожилая, властная женщина, перестала мучить ее одним и тем же вопросом изо дня в день.
Не говоря больше ни слова, Дава-хатун удалялась, а Алима с облегчением скрывалась снова в юрте. Теперь это был ее дом, ее убежище и она только здесь чувствовала себя в безопасности. Ей дали одну старую Мансурову служанку в помощь и та, не имевшая своих детей, искренне полюбила девушку, выглядевшую такой одинокой и несчастной, что слезы наворачивались на глаза. Алима, в отличие от Каймишь, не знала, благо ей принесет возвращение Мансура, или обернется новым горем. Будет ли он как и прежде дарить ей немного своего внимания, или совсем забудет о ней в объятиях жены?
-Каймишь-хатун! Встречай мужа! - раздался с улицы задорный голос. Каймишь выскочила наружу и увидела нукера, который уезжал с Мансуром.
-Где он? - закричала она, озираясь по сторонам.
-Подъезжает! Послал меня вперед, чтобы предупредить всех!
Краска залила лицо Каймишь. Она бросилась в свою юрту, поспешно сменила халат и отерла лицо. Натянула на голову бохтог и снова выскочила наружу. Мансур уже ехал по становищу, мимо юрт. Сердце Каймишь забилось радостно, но тут же словно остановилось. Позади Мансура она увидела его наложницу! Именно ту, которую он увозил отсюда!
-Каймишь! - радостно поприветствовал Мансур, подходя к ней. Она остановилась от него в нескольких шагах, слегка поклонилась, как положено. Мансур притянул ее к себе, поцеловал в лоб. За его спиной возникла наложница, бесстыдно уставившись на Каймишь, оценивающим взглядом.
Увидев в глазах Каймишь невысказанный вопрос, Мансур сказал.
-Я тебе все расскажу! Собери ужин!
Он повернулся к Мирославе.
-Идем, Оджин! Поживешь пока с Алимой! В гарем я тебя больше не пущу.
Алима вскочила с места, увидев Мансура. Хотела уже броситься к нему, как увидела, входящую следом Оджин.
-Оджин! Ты?
Мансур изумился, видя, как Алима, мимо него, протискивается к Оджин и берет ее за руку. Его даже кольнула ревность, но он тут же успокоился, когда Алима повернулась к нему, сияя улыбкой.
-Господин мой! Наконец-то ты вернулся!
-Оджин пока у тебя поживет Алима! Скоро и для нее будет стоять рядом юрта!
Мансур ушел и девушки остались одни.
-Как получилось, что ты опять тут, Оджин! Ты не захотела уехать? Мансур не отпустил тебя? - засыпала ее вопросами Алима, как только Мансур вышел.
Мирослава погрустнела, вспоминая свою поездку. Пока она рассказывала, Алима смотрела на нее с сочувствием, а когда очередь дошла до пепелища, которое осталось от ее дома, Алима заплакала и погладила девушку по волосам. Ей и самой, так хотелось, хотя бы узнать как живут ее родные, живы ли они! Она понимала, как больно Оджин было увидеть такое и жалела ее, искренне, забыв все их былые ссоры.
-Я все же рада, что вернулась, Оджин! - наконец сказала Алима, застенчиво улыбнувшись и вытирая слезы.
-Рада? Почему? - Мирослава искренне удивилась. Она чувствовала, что Алима изменила свое отношение к ней, но все же она носила ребенка Мансура, и должна была ревность...
-Когда ты уехала, я поняла, что осталась совсем одна! И ты обещала быть со мной доброй...
-Я буду, Алима, буду! - Мирослава до того растрогалась, что заключила девушку в объятия.
***
Каймишь слушала рассказ Мансура со сдержанным интересом на лице. Он и представить не мог, какая буря бушует сейчас в душе его жены и сколько сил ей стоит не показать этого. Внутренним чутьем, Каймишь поняла, что эта Оджин для нее опасна. Видела с какой теплотой Мансур рассказывает о ней. И в ней все задрожало. Мансур, не понимающе смотрел на нее.
-Что с тобой, Каймишь? Ты заболела?
-Наверное... - только и смогла она произнести.
Мансур заботливо проводил ее к постели, сам неуклюже согрел кумыс. Напоив ее горячим, он сел рядом. Каймишь прижалась к нему, спрятала лицо на его груди. Слезы текли из глаз, и она боялась всхлипнуть. Она обзывала себя слабачкой, вспомнила мать, которая никогда не плакала и ей стало еще обиднее, что судьба так пошутила над ней. Потом они так и уснули в объятиях друг друга и ночь поглотила все радости и горести, витавшие над стойбищем.
Лучезар чувствовал себя последним оборванцем, следуя пешком за княжеским войском. Впрочем он был такой не один. Рядом с ним шагали юноши одного с ним возраста, зрелые мужики и почти старики. Все, как и он, в лохмотьях, вооруженные топорами, вилами, кольями. Некоторые несли на плечах косы. Не у всех на ногах были даже лапти, были те, кто месил дорожную пыль босыми ступнями. Они шли уже целый день и Лучезар понимал, что смертельно устал. Конная дружина князя, обращала на пешую голытьбу внимание только за тем, чтобы прикрикнуть, мол прибавить шагу! Сами они на ходу подкреплялись хлебом и мясом, запас которых везли в седельных сумах и прихлебывали из притороченных к седлам фляг. У Лучезара и его спутников, еды не было, а вода быстро кончилась, в попытках утолить голод, заполнив водой пустое брюхо.
-Нам бы хоть до болота какого дотянуть! Перемрем по дороге, не повидав супостатов! - проворчал кто-то сбоку. Лучезар пожалел, что решительно отказался от узелка с хлебом и луком, который пыталась всучить ему Прасковья на дорогу. Впрочем, он понимал, что есть один он не смог бы и от того скудного пайка сразу ничего не осталось бы! Он вдруг, вспомнил дом, где вырос, где всегда пахло хлебом, а на столе стоял кувшин со свежим, не снятым молоком. В животе громко заурчало.
"А ведь мы идем в сторону нашей сгоревшей деревни!" - пронеслось в голове и тут же он вспомним сестру. Лучезар не верил, что она сгорела в огне. Помнил, как бродя по пепелищу, натыкался на обгорелые тела собак, которых не успели отвязать и свиней, запертых в загонах. Людей он не видел. Все, кроме Мирославы, спаслись. А она словно провалилась сквозь землю. Он представил, что Мирослава, каким-то чудом, вернется домой, а там только головешки обугленные. Что станет делать она тогда? Лучезар не догадывался, настолько был близок к истине.
Наконец добрались до реки и конники остановились на ночлег. Они степенно расседлывали лошадей, заботливо отирая упревшие под седлом спины мягкими холстинами, и вели их поить к берегу. Слышались окрики, гоня из-под копыт пеших, которыя, изнывая от жажды, бросилась к реке вповалку. Послышался смех. Сытым дружинникам, забавным показалось, как люди пьют из реки, наклонив головы к воде, точь в точь, как кони. Вот кому-то из пьющих отвесили крепкого пинка и он с головой окунулся в воду. Смех усилился. Лучезара передернуло. Мало того, что их босыми и безоружными отправили в поход, так еще и издеваются над ними, как над бездушной скотиной!
-Отставить! - раздался прямо за спиной Лучезара басовитый и громкий окрик.
Смех тотчас оборвался. Лучезар отступил и мимо него протопал грузно витязь, в кольчуге и шлеме, с густой, окладистой бородой, в которой проглядывали седые пряди. Он опирался на меч, как на посох.
-Чего позорище устроили! - прогрохотал он, - Живо костры жечь, да похлебку варить! И чтоб на всех хватило!
Он выразительно посмотрел на группу оборванцев.
-Велено им было, своих харчей набрать! А коли с пустыми торбами в поход направились, так пусть траву пожуют, как наши кони! - ответили из полутьмы и этот ответ поддержали дружным смехом.
-Ты язык попридержи, Здебон! Князь-то следом едет, скоро поглядит, какой ополчение ты для него набрал!
Видно слова эти возымели действие. Воины начали расходиться, сбиваясь в кучи.
Старый вой обратился вдруг к Любомиру, который оказался к нему ближе всего.
-Ты! Раздели своих по кулаку (по пять человек - примечание автора) да каждый кулак к кострищу определи! Будут гнать, скажи воевода Стоян велел. А станут упираться- ко мне беги.
Лучезар поклонился, гордясь, что с ним заговорил старший воевода Рязани. Имя Стояна знали в рязанских землях все, без исключения. Сколько поганых порубил и прогнал он, не счесть. Правая рука князя Олега Ивановича, оказался, на удивление, человеком справедливым и честным. Лучезар и не чаял, что спать ляжет сегодня сытым. Но вои не посмели перечить Стояновой воле и поделились харчами с босоногими своими однополчанами.
К утру прибыли подводы с броней, оружием и сапогами, которые сразу раздали тем, у кого их не было. Теперь Лучезар шел чувствуя себя настоящим воем и знал, что за воеводу Стояна, не задумываясь, отдаст свою жизнь.
*Дуртай (монг.) - любимая
