У французской писательницы Маргерит Дюрас есть небольшая книга «Любовник», героиня которой вспоминает своего первого возлюбленного, а попутно и свою семью - мать и братьев.
Всё это достаточно фрагментарно, спонтанно, но ярко и пряно - тем более, что юность героини (француженки) прошла на дальнем востоке, в тогдашнем Индокитае, и любовник её был китайцем. Это само по себе считалось вызывающим и, например, жениться им нечего было и думать. К тому же, когда этот роман начинался, девушка была ещё слишком юна.
Впрочем, никаких трагедий - она вспоминает своё приключение с упоением: героиня получила, что хотела и даже больше - нежный китаец принёс ей бездну удовольствия, он был ласков, неутомим и умел, а то, что им однажды придётся расстаться - это она понимала с самого начала, и если кто-то всерьёз страдал от их разрыва - так это он сам. И именно он, много лет спустя, нашёл её и, позвонив, признался, что всё это время любил только её...
В начале 90-х Жан-Жак Анно экранизировал повесть. Получилось красиво, хотя и проще и линейнее, чем в книге. Но, впрочем, эротизм остался; им можно наслаждаться и читая и глядя на юную Джейн Марч с её порочным личиком.
Цитаты из «Любовника»
...Он сорвал с неё платье и отшвырнул, сорвал белые трусики и несёт её, обнаженную, на постель. И там отворачивается к стене и плачет. А она привлекает его к себе тихонько, терпеливо и начинает медленно раздевать. С закрытыми глазами. Медленно-медленно. Он пытается ей помочь. Не шевелись, просит она. Я сама. Я хочу сама, говорит она. И раздевает его. Потом просит повернуться, и он поворачивается на постели, но совсем тихонько, легко-легко, будто боится разбудить её.
Восхитительно нежная кожа. Его тело. Худое, слабое, лишённое мускулов, словно тело больного или выздоравливающего, безволосое, в нём нет ничего мужского, кроме полового признака, такое хрупкое, незащищенное, страдающее. Она не видит его лица. Не смотрит на него. Только гладит. Гладит нежную оболочку, ласкает золотистую кожу, отдается новому, незнакомому ощущению. Он стонет, всхлипывает. Захлебывается своей невыносимой любовью.
И, не переставая плакать, делает это. Сначала ей больно. Но потом боль исчезает, уступает место чему-то другому, медленно покидает её, тонет в волне наслаждения. Наслаждение окутывает её.
Словно безбрежное, ни с чем не сравнимое море.
Я прошу: иди ко мне, возьми меня опять. Он подходит. От него приятно пахнет английскими сигаретами, дорогими духами и ещё мёдом: кожа впитала запах шёлка, лёгкой шёлковой ткани, отдающей какими-то плодами, тёплый золотистый запах; и я хочу его. Я говорю ему: я тебя хочу. Он просит меня потерпеть ещё немного. И говорит — говорит мне, что сразу, ещё на пароме понял: я буду такой после своего первого мужчины, всегда буду любить любовь; он уже знает, я стану изменять ему, как и всем мужчинам, с которыми буду близка. И добавляет, что сам навлёк на себя такое несчастье. А я счастлива всё это слышать и не скрываю радости. Он делается грубым, ибо сознаёт всю безнадёжность своей любви, и набрасывается на меня, кусает груди, выкрикивает бранные слова. Я закрываю глаза от острого наслаждения. Думаю: ему можно довериться, это ведь всё, что он умеет в жизни — только любить, а больше ничего. Какие опытные, какие чудесные, восхитительные руки! Ясно, мне повезло: для него это едва ли не профессия; сам того не ведая, он точно знает, что надо делать, что говорить. И называет меня шлюхой, мерзавкой, своей единственной любовью — именно так он должен говорить, так говорят, когда дают волю словам, дают волю телу, и оно само ищет, находит, берёт то, что хочет, и тогда всё прекрасно, осечки быть не может, всё тонет в неистовом потоке желания.
Элен Лагонель. Она ещё не знает того, что известно мне. И никогда не узнает, смутно догадываюсь я.
Я хочу взять Элен Лагонель с собой, увести её туда, где каждый вечер, закрыв глаза, кричу от наслаждения. Я хочу отдать Элен Лагонель человеку, который доставляет наслаждение мне, чтобы он сделал то же самое с ней. Я хочу, чтобы это произошло на моих глазах, чтобы она отдалась ему по моему желанию, отдалась тому, кому отдаюсь и я. Мой путь лежал через реку, теперь мой путь лежит через тело Элен Лагонель, через него я познаю самое полное наслаждение.
И от этого просто можно умереть.
Мне кажется, она из той же плоти, что и молодой китаец, но её настоящее солнечно, лучезарно, невинно, её вечный расцвет заметен в каждом движении, в каждой слезинке, даже в её изъянах, в её неведении. Элен Лагонель для меня — его женщина, этого раба, который доставляет мне ни с чем не сравнимое, невыносимое наслаждение, женщина этого загадочного мужчины из Шолона, этого китайца. Элен Лагонель для меня — Китай.
Любовник из Шолона уже не может жить без неё, он растворился в этой любви. Каждый вечер она дарит ему наслаждение, и оно поглощает его целиком. Теперь он почти не разговаривает с ней. Быть может, он думает: слова бессмысленны и ей всё равно не понять того, что он может сказать о ней, о своей любви, он ведь и сам только сейчас узнал, как это бывает, что же ему сказать? Или он понял: они никогда и не разговаривали по-настоящему, а только звали друг друга в полутемной комнате по вечерам. Да, раньше он не знал этого, а теперь уже понимает.
Он смотрит на неё. Даже с закрытыми глазами он всё ещё на неё смотрит. Вдыхает аромат её лица. Вдыхает запах кожи, вбирает в себя её дыхание, слабое теплое дуновение. Он почти не различает очертаний её тела, это тело не такое, как другие, у него нет четких границ, застывших форм, здесь, в комнате, оно ещё растёт, ежечасно, ежеминутно изменяется, оно не только там, где он видит его, оно везде, там, где он и не может его видеть, где царит игра и витает смерть, податливое, гибкое, оно растворяется в наслаждении, у него нет возраста, оно не лукавит, просто страшно, до чего оно всё понимает.
Я смотрела, что он делает со мной, смотрела, как он берёт меня, я и не знала, что так бывает, это превосходило все мои ожидания, отвечало малейшим движениям моего тела. Я узнавала невообразимую нежность его кожи, его полового органа. Тень другого мужчины проносилась по комнате, тень юного убийцы, но я ещё не знала об этом, я его не видела. И другая тень витала в комнате, тень молодого охотника, вот о ней я знала, иногда я видела её в минуты наслаждения и говорила ему, любовнику из Шолона, о теле того, другого, о его немыслимой нежности, о том, как он был смел, когда по лесу или по берегу реки шёл прямо на логово чёрной пантеры. И всё это разжигало в нём желание, и он брал меня снова и снова. Иногда ему вдруг становится страшно, он обеспокоенно спрашивает, как она себя чувствует, будто только сейчас обнаружил, что она, подобно другим, смертна, его пронзает мысль, что он может потерять её. Он вдруг замечает, какая она хрупкая, и его охватывает внезапный страх. Его пугают её головные боли, ему страшно, когда она лежит, слабая, мертвенно-бледная, неподвижная, с мокрым платком на глазах. Его пугает внезапно находящее на неё отвращение к жизни, когда она думает о матери и начинает кричать и плакать от бешенства при мысли, что не может ничего изменить, не может сделать мать счастливой, пока та ещё жива, не может убить людей, которые причинили ей зло. Склонившись над ней, он собирает губами её слезы, с неистовой силой прижимает её к себе, обезумев от желания при виде её слёз и её ярости.
Он берёт её. И вот уже она молит его о чем-то, а он кричит: замолчи, кричит, что больше не хочет её, не хочет наслаждаться её телом, и вот они снова обнимаются, сплетаются в смертельном страхе, страх вновь окутывает их, и они плывут по течению, и снова слёзы, отчаяние, счастье.
