Как известно, генеральный секретарь Коммунистической партии Советского Союза Иосиф Сталин был большим любителем и ценителем кино. Особое внимание он уделял историческим фильмам. Эпопея создания режиссером Сергеем Эйзенштейном картины «Иван Грозный», который он снимал в военные годы, неразрывно связана с именем вождя. Он был не только главным куратором и идеологом – многие места в работе подправлялись непосредственно его рукой. Но Иосиф Виссарионович не был бы самим собой, если бы не использовал исторический и кинематографический фон для своей политической роли. О том, как Сталин руководил съемками легендарного фильма и как сцена из него повторилась во время знаменитого Пленума Центрального комитета, сразу после ХХ съезда партии, читайте в этом очерке.
… 13 сентября 1943 года Сталин одобрил сценарий Эйзенштейна:
«Сценарий получился неплохой. Т. Эйзенштейн справился с задачей. Иван грозный как прогрессивная сила своего времени, и опричнина как его целесообразный инструмент, вышли неплохо».
В ночь на 25 февраля 1947 года состоялась встреча Сталина со Эйзенштейном и Черкасовым в Кремле: «Царь у вас получился нерешительный, похожий на Гамлета. Все ему подсказывают, что надо делать, а не он сам принимает решение… Царь Иван был великий и мудрый правитель…». Сталин продолжал поучать режиссера: «У вас неправильно показана опричнина. Опричнина – это королевское войско. В отличии от феодальной армии, которая могла в любой момент сворачивать знамена и уходить с войны, образовалась регулярная армия, прогрессивная армия. У вас опричники показаны как ку-клукс-клан».
Вторую серию Сталин отправил на полку, где фильм пролежал 11 лет.
Но самым сильным фрагментом в фильме искусствоведы признают обманную попытку Ивана Грозного отречься от власти. Вскоре эта мизансцена была в точности повторена Сталиным на Пленуме ЦК.
Вспоминает писатель Константин Симонов, делегат XIX съезда КПСС, о пленуме ЦК, состоявшемся сразу после завершения съезда, 16 октября 1952 год:
«Сталин, стоя на трибуне и глядя в зал, заговорил о своей старости и о том, что он не в состоянии исполнять все те обязанности, которые ему поручены. Он может продолжать нести свои обязанности Председателя Совета Министров, может исполнять свои обязанности, ведя, как и прежде, заседания Политбюро, но он больше не в состоянии в качестве Генерального секретаря вести еще и заседания Секретариата ЦК. Поэтому от этой последней своей должности он просит его освободить, уважить его просьбу... Сталин, говоря эти слова, смотрел в зал, а сзади него сидело Политбюро и стоял за столом Маленков, который, пока Сталин говорил, вел заседание. И на лице Маленкова я увидел ужасное выражение — не то чтоб испуга, нет, не испуга, — а выражение, которое может быть у человека, яснее всех других или яснее, во всяком случае, многих других осознававшего ту смертельную опасность, которая нависла у всех над головами и которую еще не осознали другие: нельзя соглашаться на эту просьбу товарища Сталина, нельзя соглашаться, чтобы он сложил с себя вот это одно, последнее из трех своих полномочий, нельзя. Лицо Маленкова, его жесты, его выразительно воздетые руки были прямой мольбой ко всем присутствующим немедленно и решительно отказать Сталину в его просьбе. И тогда, заглушая раздавшиеся уже и из-за спины Сталина слова: «Нет, просим остаться!», или что-то в этом духе, зал загудел словами: «Нет! Нельзя! Просим остаться! Просим взять свою просьбу обратно!».
Зал что-то понял и, может быть, в большинстве понял раньше, чем я. Мне в первую секунду показалось, что все естественно: Сталин будет председательствовать в Политбюро, будет председателем Совета Министров, а Генеральным секретарем будет кто-то другой, как это было при Ленине. Но то, чего я не сразу понял, сразу или почти сразу поняли многие, а Маленков, на котором как на председательствующем, лежала наибольшая часть ответственности, а в случае чего и вины, понял сразу, что Сталин вовсе не собирается отказываться от поста Генерального секретаря, что это проба, прощупывание отношения пленума к поставленному им вопросу – как, готовы они, сидящие сзади него в президиуме и сидящие впереди него в зале, отпустить его, Сталина, с поста Генерального секретаря, потому что он стар, устал и не может нести еще эту, третью обязанность.
Когда зал загудел и закричал, что Сталин должен остаться на посту Генерального секретаря и вести Секретариат ЦК, лицо Маленкова, я хорошо помню это, было лицом человека, которого только что миновала прямая, реальная смертельная опасность, потому что именно он, делавший отчетный доклад на съезде партии и ведший практически большинство заседаний Секретариата ЦК, председательствующий сейчас на этом заседании пленума, именно он в случае другого решения вопроса был естественной кандидатурой на третий пост товарища Сталина, который якобы хотел оставить из-за старости и усталости. И почувствуй Сталин, что сзади, за его спиной, или впереди, перед его глазами, есть сторонники того, чтобы удовлетворить его просьбу, думаю, первый, кто ответил бы за это головой, был бы Маленков; во что бы это обошлось вообще, трудно себе представить».
