Дава-хатун сделала знак рукой и ее верные служанки подбежали к новым девушкам. Они погнали их перед собой, покрикивая и подталкивая, как бестолковых овец загоняют в стойло. Сама Дава шла следом, по привычке высоко держа голову, не обращая внимания на склонявшиеся перед ней головы. Она смотрела в спину девушке, которая шла последней. Эта была та, которую Азамат подарил Мансуру.
Дава-хатун размышляла, к добру ли это? Когда муж сказал свое слово, в отношении нее, давно забытая ревность вдруг полоснула Даву по сердцу. Она вспомнила Надию и тот взгляд, которым смотрел на нее Азамат. На Даву он никогда не смотрел так нежно! Можно сказать, что поначалу он был с ней даже груб…
«Не просто так он решил подарить ее Мансуру! Он тоже разглядел в ней сходство с его матерью! Что бы это значило?»
Служанки завели девушек в одну из юрт, где им предстояло привести в порядок новых обитательниц гарема и подержать их некоторое время в дали от остальных, чтобы понять, не принесли ли они с собой заразу, грозящую гибелью всем обитателям становища хана Азамата. Дава не пошла с ними, тоже боялась заразы.
Плач, тихий, уже привычный, сопровождавший каждый день их пути сюда от родного дома, не прекращался. Даже ночами, когда Мирослава просыпалась, от нестерпимого зуда от укусов мелких насекомых и жужжания комаров, жаждущих отведать горячей человеческой крови, она слышала, как кто-то всхлипывает. Сама она не плакала, не могла. Лежала без сна и вспоминала свою прежнюю жизнь. Небольшая деревня, на самой окраине рязанской земли. Уже давно кочевники не совершали набеги на те края. Остались в прошлом кровавые битвы между князьями рязанскими и монголами. Мощный заслон, в виде насыпей, да застав, отвадили от этой земли поганых. Люди, до прежде, жавшиеся поближе к городским стенам, начали заселять богатые, плодородные земли, в надежде на лучшую долю для своих детей. Княжеские дружины, регулярно стерегли границы княжества и, казалось, наступил долгожданный мир.
Мирослава, родилась в тот год, когда ее родители, с маленьким тогда Лучезаром, старшим братом Мирославы, решили построить себе дом, в новом месте, вместе с еще несколькими семьями. Мать рассказывала, что родила ее в сооруженном отцом временной шалаше, где вся семья и жила, ожидая, когда новый дом впустит их в свои объятия. А дом отец справил знатный! Большие сени, широкая горница, печь посредине. Лучезар и Мирослава любили длинными зимними вечерами, забраться на теплую печную лежанку и слушать, как мать, тихонько напевая, замешивает тесто, чтобы по утру, дом наполнился ароматом хлеба. Она наливала мисочку молока для домового и ставила ее в темный уголок за печкой.
-Расскажи сказочку, мама! – просила Мирослава сверху.
-Поздно уж! – тихо выговаривала мама, - Вон отец уж спит, ему рано подниматься! Завтра на охоту пойдет с мужиками, засветло!
-Да брось, Любава, побалуй дитяток! – отзывался отец со своей кровати, - А я и сам, под твой сказ хорошо засну!
И мама начинала рассказывать. Каких только сказок не было у нее в запасе! И про лесных обитателей, и про страны неведомые, про лешаков, домовых и русалочьи игры. Особенно Мирославе нравились сказы о князьях, да княгинях, а еще о богатырях, которыми славилась русская земля.
Хозяйство у родителей было большое. Когда подросла немного Мирослава, стала для мамки помощницей. Пойдет мать на двор, скотину кормить, а Мирослава уж веничком машет, пыль из избы метет. В огород, на реку белье стирать или обед батьке и брату стряпать – везде Мирослава готова маменьке помочь! Как Мирослава росла матушке помощницей, так и Лучезар для батьки стал надежной опорой.
Хорошо они жили! Весной того года, что навсегда изменил жизнь Мирославы, Лучезар, с покрасневшими щеками, на которых уже были видны реденькие усы, просил отца просватать за него соседскую девушку Прасковью.
-А что мать? Хороша ведь Прасковья тебе в невестки? – улыбаясь спросил отец у матери.
-Хороша, отец! – отвечала мать и со слезами на глазах обнимала сына.
Мирослава прыгала вокруг них от радости – она давно знала, что Лучезар заглядывается на красавицу Прасковью, да и той братец был явно по нраву.
Прямо на следующее утро отец отправился к отцу Прасковьи. Они были соседями, давно знали друг друга и дети их росли вместе. Как и думалась, отец Прасковьи только обрадовался. По осени решили справить богатую свадьбу, а уже сейчас для молодых ставить дом – благо места вокруг сколько пожелаешь!
В тот день, Мирослава засиделась у Прасковьи допоздна – готов был сарафан, который невеста и ее мать закончили расшивать к свадьбе. Как хороша была в нем Прасковья! Пока любовалась девушкой, за окном стемнело. Мирослава вышла на улицу. До дома сотню шагов всего пройти! Не боялась Мирослава заплутать в темноте – могла с закрытыми глазами пройти по тропинке до дома своего!
Пес у дома надрывно лаял. Так бывало, когда он чуял вышедшую из леса лису, или еще какого хищника, желающего поживиться у человеческого жилища. Мирослава подумала, что надо бы спустить пса с привязи, как вдруг что-то тяжелое навалилось на нее сзади. Она открыла было рот, чтобы закричать, но не успела – широкая, пахнущая костром и лошадиным потом, рука зажала ей рот, останавливая крик. Другой рукой невидимый похититель обхватил девушку за тонкий стан и поволок прочь от изб, к черному, недалекому лесу…
-Вставай! – прервала ее воспоминания одна из женщин, сопровождая свой приказ чувствительным тычком в бок. Мирослава и без того поняла ее – выучила некоторые слова, пока добирались сюда. К горлу подступила горечь. Порой Мирославе хотелось заплакать, как остальным девушкам, но слез не было. Она не проронила и слезинки с той ночи, когда злая сила оторвала ее от родного дома, увезла из родной земли.
Женщина повела Мирославу к лохани, наполненной водой. От воды поднимался пар. В ней плавали кусочки каких-то трав, от запаха которых щекотало в носу. Девушек по очереди заставляли снимать грязную одежду и садиться в эту воду. Одна из женщин терла спину и грудь пучком соломы, намоченным в этой лохани, потом поливала на голову и тело из ковша. Женщина, мывшая Мирославу, не заботилась о том, что причиняет девушке боль, но Мирослава была рада, что наконец, с нее сползает дорожная грязь. Даже когда их везли мимо рек, похитители не давали пленницам подходить близко к воде. Да и сами не мылись, только поили коней, да набирали воду в свои бурдюки. Мирослава чувствовала, что тело ее грязно и смердит, почти также, как у ее похитителей. Вода оживляла, тело горело под безжалостными руками, а жизнь постепенно возвращалась к ней.
-Довольно! – сердито произнесла ее мучительница и кинула ей тряпку, служившую полотенцем. Мирослава неспеша вытерлась, глядя прямо в глаза, мывшей ее женщине. Той, видно, такая дерзость не понравилась, и она ударила Мирославу по лицу, что-то прохрипев в ответ. Жар прилил к щекам и Мирослава, не сдержавшись, плюнула женщине прямо в лицо. Рядом кто-то испуганно ахнул. Мирославу схватили за волосы, заставили опуститься на колени и принялись бить мокрыми тряпками по спине. На шум прибежала Дава-хатун.
-Будет ли мне покой! – закричала она, - Немедленно прекратите!
-Эта девка, посмела плюнуть мне в лицо! – воскликнула обиженная женщина, пнув при этом Мирославу ногой в бок.
-Я сказала прекратить! – тихо повторила Дава, зло глядя на разъяренную служанку, - Или ты плохо слышала меня!
-Да госпожа! – потупилась женщина в пол, усмиряя свой гнев перед женой хана.
-Встань! – обратилась Дава к новой рабыне.
Она сделала служанкам знак и они подняли Мирославу на ноги.
-Будешь плохо вести себя накажу!
Не утруждаясь узнать, поняла ли ее пленница, Дава-хатун повернулась к служанкам.
-Эта в наложницы Мансур-хану назначена! Если на ее теле будут следы побоев, хан Азамат накажет вас!
Та, что мыла пленницу, сердито взглянула на свою обидчицу, потом обреченно вздохнула и повела ее прочь из мыльной.
Остальные девушки уже сидели вдоль стены юрты на корточках. Мирославу заставили сесть рядом.
Вошла Дава-хатун. За ее спиной суетилась маленькая женщина, со светлыми волосами, в которой пленницы тут же признали славянку. Голубые глаза и курносый нос, выдавали в ней их соплеменницу.
-Девушки! – произнесла она по-русски, и услышав родную речь пленницы оживились, - Встаньте и склонитесь! Перед вами старшая жена хана – Дава-хатун!
«Раз есть старшая, значит есть и младшие!» - отметила про себя Мирослава.
Жена хана заговорила, а славянка-переводчица озвучивала ее слова пленницам.
-Теперь вы рабыни хана! Если хотите жить, то должны слушаться и подчиняться! За неподчинение последует жестокое наказание, вплоть до смерти! Ваши жизни здесь ничего не стоят!
Мирослава слушала, но в голове ее билась только одна мысль: «Убегу! Я отсюда убегу!»
Ханша, замолчав подошла к ней и, взяв за подбородок, подняла ее голову.
-За этой следить особенно тщательно! Не оставлять без присмотра! Она попытается сбежать!
Переводчица не стала переводить это. Слова предназначались служанкам гарема, а не пленницам.
Ханша ушла. Девушкам выдали по охапке шкур и по покрывалу, показав, как устроить себе постель. Потом принесли по миске с похлебкой, в которой плавали куски мяса. Приборов не дали. Пришлось отпивать бульон и вылавливать мясо руками, но девушки были рады за долгое время нормально поесть.
Засыпая, Мирослава, продолжала думать о побеге...
