Из сегодняшнего разговора:
"Может быть Георга Третьего так не любят за потерю американских колоний?"
"Так спасибо, что потерял колонии, а не голову! Времечко-то какое было на дворе..."
Время было нехорошее. Цивилизация энергически выходила на ту дорогу, разумеется вымощенную благоми намереньями, по которой ей предстояло маршировать в грядущих столетиях. Разразившаяся через пролив революционная катастрофа вызывала в памяти скорбную тень Карла Первого Стюарта, неистовство круглоголовых. Можно ли было предотвратить образование американской демократии? А можно ли было предотвратить французскую революцию? Если заранее знать, что к чему приведет, да начать эдак за полвека до, несомненно. (Некоторые умные люди, впрочем, догадывались и предупреждали, за что и получили репутацию-страшилку).
Но этого Георга, впрочем, не любили и до потери колоний. Иррациональным это сие чувство или искусно подогреваемым - всего понемножку. Людей добродетельных вообще любят редко.
Потеря колоний точила короля чувством вины. Но были и другие горечи, не меньшие. По его "вине" проистекли события, которые посмел описать гениальный Чарльз Диккенс в романе "Барнеби Радж": бунт лорда Гордона 1780 года. Гениальность Диккенса здесь не только художественная, но и, может статься в большей даже степени, нравственная. Из всех британских литераторов XIX столетия только он, он единственный, посмел поднять голос в защиту английских католиков. (Стоит поглядеть, что начинают вытворять по повестке "свободолюбивые" сестры Бронте, чтобы понять смелость Диккенса. Ну а что такого: живя у добрых благодетелей в Брюсселе, обзывать их меж собой "идолопоклонниками", кто ж так не делает?) А ведь мистеру Диккенсу, самому любимому, самому невероятно популярному, было, что терять. Не будучи ни на волос католиком (что такое Диккенс в религиозном свете - это отдельная и прелюбопытная тема) он, честности и чести ради, проплыл на своей книге против течения преизрядное расстояние. Но смелый теряет не всегда. Не потерял читательской любви и Диккенс.
Но до трудов Диккенса еще далеко.
Сколь ни странно, но представитель династии, обретшей власть только благодаря гонениям на католиков, был в религиозном смысле достаточно совестлив. Ему казалось странным, что часть его подданных, в числе которых прославленные в истории семейства, поражены в правах: не могут учиться в университетах, занимать государственные должности, служить в армии, покупать земельные участки, имеют огромные трудности с наследованием имущества... Отчасти по инициативе короля, был принят акт 1778 года, снимающий некоторые особо каннибальские ограничения. Отменять Test Act никто, знамо дело, не посмел бы, но предлагалась редакция для католиков, из которой было убрано кощунство относительно Причастия и святых.
Тут и возник из политического небытия Джордж Гордон. Когда парламент отклонил инициированную им петицию с требованием отмены акта, сей отпрыск шотландского аристократического рода поднял лондонскую чернь на "Бей папистов!!!" И они били. А также убивали. Погромщики кинулись сначала в бедный ирландский квартал Мурфилд, затем разгромили посольство Баварии. Захватили мосты, сожгли дом судьи Хайда (протестанта). Затем пошло веселее, ибо подвернулась винокурня, принадлежавшая ирландскому предпринимателю. (Парламентарии, надо сказать, держались достойно, отнюдь не желая уступать взбесившейся черни. Невзирая на то, что кареты их отпрокидывали и ломали, били стекла, пугали лошадей). Ободренные спиртным, погромщики атаковали тюрьму Ньюгейт, выпустив оттуда всех заключенных. (Эти добрые протестанты незамедлительно присоединились к происходящему).
Военное положение... Страшное решение - усмирять собственный народ. Король четыре дня надеялся, что удастся унять мятеж силами городского правопорядка. На пятый стало ясно, что медлить больше невозможно. (Бодрые протестанты уже атаковали государственный банк). 7 июня были введены войска. Две сотни убитых, четыре сотни - арестованных, два десятка приговоренных к смерти по суду...
Но Джордж Гордон, обвиненный в государственной измене, вышел сухим из пролитых по его вине рек крови. Ему наняли лучших адвокатов. Литературная дама Мария де Флери выпустила в его честь книгу стихов. Ну а как не воспеть погромщика?
Кстати, некоторые современники подозревали "американский след".
Но кому суждено, тому суждено. Через десяток лет Гордон вновь оказался в тюрьме, в том же самом, отремонтированном Ньюгейте, где и кончил свои дни. Где-то между двумя своими посадками он принял иудаизм, предписания которого тщательно соблюдал даже в заключении. Тут уж я даже воздержусь от комментариев.
Но мы не о нем, мы о Георге. Утрата колоний, страшная тень французской революции, подавление мятежа в собственной стране... Всё это терзало его, усугубляя душевный недуг. Недуг был особенно мучителен потому, что наступал постепенно, и король превосходно отдавал себе в нем отчет. "О, мрак прижизненный, полжизни в темноте, на грани призрачной, на темной половине! Где сладкозвучие, где розы, мирты где? И музы плакали, и цвел каштан в долине". Вначале помрачения были краткими, когда они проходили, король мучительно обдумывал, кому как поступать в период следующего припадка, сколь долго удастся это скрывать? А скрывать было необходимо, ибо за углом таилась следующая страшная тревога. Но о ней - в другой раз.
изображения из открытого доступа
